ГЛАВА ПЯТАЯ. Я подползаю к двери и отпираю ее

Я подползаю к двери и отпираю ее. Она распахивается. Генри весь грязный, в рабочей одежде, словно делал что-то по дому. Я так рад видеть его, что мне хочется подпрыгнуть и обнять его. И я пытаюсь, но я слишком слаб и снова падаю на пол.

– Там все в порядке? – спрашивает мистер Харрис, который стоит за спиной у Генри.

– Все отлично. Дайте нам только минуту, пожалуйста, – отвечает Генри.

– Не вызвать ли «скорую»?

– Нет!

Дверь закрывается. Генри смотрит на мои руки. На правой свет горит ярко, а левая лишь тускло мерцает, как будто пытаясь набраться уверенности. Генри широко улыбается, его лицо светится, как маяк.

– Ах, благодарение Лориен, – выдыхает он, потом достает из заднего кармана пару кожаных садовых перчаток. – Дуракам везет, я как раз работал во дворе. Надень их.

Я надеваю, и они совсем закрывают свет. Мистер Харрис открывает дверь и просовывает голову.

– Мистер Смит? Все в порядке?

– Да, все отлично. Дайте нам тридцать секунд, – говорит Генри, потом поворачивается ко мне. – Твой директор испереживался.

Я делаю глубокий вдох и выдыхаю.

– Я понимаю, что происходит, но что все это значит?

– Твое первое Наследие.

– Это я знаю, но почему свет?

– Мы поговорим об этом в машине. Ты можешь идти?

– Думаю, да.

Он помогает мне встать. Я плохо держу равновесие, все еще дрожу. Я хватаюсь за его плечо, чтобы устоять.

– Мне надо забрать свою сумку, пока мы не ушли, – говорю я.

– Где она?

– Я оставил ее в классе.

– Какой номер?

– Семнадцать.

– Давай я отведу тебя в пикап, а потом схожу за ней.

Я кладу правую руку ему на плечи. Он поддерживает меня, обхватив левой рукой за пояс. Хотя уже прозвенел второй звонок, я слышу в коридоре голоса.

– Ты должен идти ровно и нормально, старайся.

Я делаю глубокий вдох. Я пытаюсь собрать все силы, какие только могли у меня остаться, чтобы выдержать длинный выход из школы.

– Давай, – говорю я. Я вытираю пот со лба и выхожу вслед за Генри из темной комнаты. Мистер Харрис все еще стоит в коридоре.

– Просто приступ астмы, – объясняет ему Генри и проходит мимо.

В коридоре толпятся человек двадцать, у большинства на шеях висят камеры, все хотят попасть в темную комнату на урок фотографии. По счастью, Сары среди них нет. Я иду так ровно, как только могу, поочередно ступая ногами. До выхода из школы метров тридцать. Это много шагов. Ученики шепчутся.

– Ну и наркоман.

– Будет ли он вообще ходить в школу?

– Надеюсь, да. Он симпатичный.

– А чем, как вы думаете, он занимался в темной комнате, что его лицо стало таким красным? – слышу я, и все смеются. Точно так же, как мы можем концентрировать слух, мы можем и отключать его, что помогает, когда нужно сосредоточиться посреди шума и сумятицы. Поэтому я отгораживаюсь от гула голосов и иду вслед за Генри. Каждый шаг дается мне как десять, но, в конце концов, мы доходим до двери. Генри открывает ее, пропуская меня, и я пытаюсь сам дойти до припаркованного впереди пикапа. Чтобы сделать последние двадцать шагов, я снова обхватываю его рукой за плечи. Он открывает дверцу, и я вваливаюсь в кабину.

– Ты сказал – семнадцать?

– Да.

– Надо было держать его при себе. Маленькие ошибки порождают большие. Мы не можем себе позволить ошибаться.

– Я знаю. Извини.

Он захлопывает дверцу и идет обратно в здание. Я сижу согнувшись и пытаюсь дышать глубже. Я все еще чувствую пот на лбу. Я выпрямляюсь и убираю солнцезащитный щиток, чтобы взглянуть в зеркало. Мое лицо краснее, чем я думал, и в глазах видны слезы. Но, несмотря на боль и изнеможение, я улыбаюсь. «Наконец-то», – думаю я. После стольких лет ожидания, после стольких лет, когда моей единственной защитой от могадорцев были ум и бегство, пришло мое первое Наследие. Генри выходит из школы с моей сумкой. Он обходит грузовик, открывает дверцу и бросает сумку на сиденье.

– Спасибо, – говорю я.

– Не за что.

Когда мы выезжаем со стоянки, я снимаю перчатки и внимательнее рассматриваю свои руки. Свет на правой руке начинает утончаться, как луч фонарика, только ярче. Жжение ослабевает. Левая рука по-прежнему тускло мерцает.

– Не снимай, пока мы не приедем домой, – говорит Генри.

Я снова надеваю перчатки и смотрю на него. Он гордо улыбается.

– Дерьмовски долго ждали, – замечает он.

– Что? – спрашиваю я.

Он оборачивается ко мне.

– Дерьмовски долго ждали, – повторяет он. – Твоего Наследия.

Я смеюсь. Генри много что освоил на Земле, но только не ругательства.

– Чертовски долго ждали, – поправляю я его.

– Да, я так и сказал.

Он сворачивает на нашу дорогу.

– Ну, а что дальше? Значит ли это, что мои руки смогут стрелять лазерами, или как?

Он усмехается.

– Приятная мысль, но нет, этого не будет.

– Ладно, а что я буду делать со светом? Когда за мной будут гнаться, мне нужно обернуться и светить им в глаза? Может, это отпугнет их от меня или еще как-то на них подействует?

– Терпение, – говорит он. – Тебе еще не надо этого понимать. Давай пока доберемся до дома.

Тут я что-то припоминаю и едва не спрыгиваю с сиденья.

– Значит ли это, что мы наконец откроем Ларец?

Он кивает и улыбается.

– Очень скоро.

– Да, черт возьми! – говорю я. Деревянный Ларец с искусной резьбой не давал мне покоя всю жизнь. Это хрупкий на вид ящичек с лориенской эмблемой на стенке, который Генри окружил атмосферой полной секретности. Он никогда не говорил мне, что находится внутри, и этот ящичек невозможно открыть – уж я-то знаю, потому что пытался бессчетное количество раз и всегда безуспешно. Он заперт на висячий замок без какого-либо видимого отверстия для ключа.

Когда мы приезжаем домой, я вижу, что Генри здесь поработал. Три стула с веранды убраны, и все окна открыты. Внутри с мебели сняты простыни, некоторые поверхности начисто протерты. Я ставлю свою сумку на стол в гостиной и открываю ее. На меня накатывает волна раздражения.

– Вот черт, – говорю я.

– Что?

– Телефона нет.

– А где он?

– Утром я слегка повздорил с парнем по имени Марк Джеймс. Должно быть, он его забрал.

– Джон, ты провел в школе всего полтора часа. Скажи на милость, как, черт возьми, ты умудрился с кем-то повздорить?

– Это школа. Я новенький. Это просто. Генри достает из кармана телефон и набирает мой номер. Потом захлопывает телефон.

– Отключен, – говорит он.

– Конечно, отключен.

Он смотрит на меня.

– Что случилось? – спрашивает он знакомым тоном, таким тоном, когда он задумывается об очередном переезде.

– Ничего. Просто глупый спор. Может, я просто выронил его, когда клал в сумку, – говорю я, хотя знаю, что не ронял. – Я не очень хорошо соображал. Может, он лежит в столе находок.

Он осматривается вокруг и вздыхает.

– Кто-нибудь видел твои руки?

Я смотрю на него. У него красные глаза, они еще сильнее налиты кровью, чем когда он меня забирал. Взъерошенные волосы и такой изможденный вид, словно он может в любой момент потерять сознание. Последний раз он спал во Флориде, два дня назад. Не представляю, как он до сих пор держится на ногах.

– Нет, никто.

– Ты пробыл в школе полтора часа. За это время у тебя проявилось первое Наследие, ты едва не подрался и забыл в классе свою сумку. Не очень хороший набор.

– Ничего особенного. Ничего такого, из-за чего надо ехать в Айдахо, в Канзас или куда там еще, на наше следующее место.

Генри прищуривается, обдумывая услышанное и пытаясь решить, будет ли оправдан отъезд.

– Сейчас нельзя быть небрежным, – говорит он.

– В любой школе споры случаются каждый день. Обещаю тебе, они не выйдут на наш след из-за того, что какой-то задира сцепился с новичком.

– Не в каждой школе у новичка светятся руки.

Я вздыхаю.

– Генри, ты просто умираешь. Поспи. Мы можем принять решение, когда ты поспишь.

– Нам надо о многом поговорить.

– Я никогда еще не видел тебя таким усталым. Поспи несколько часов. Потом мы поговорим.

Он кивает.

– Вздремнуть не помешает.

Генри идет в свою комнату и закрывает дверь. Я выхожу из дома и немного брожу по двору. Солнце ушло за деревья, и дует холодный ветер. Я все еще в перчатках. Я их снимаю и засовываю в задний карман. Руки остаются такими же. По правде говоря, только половина меня пребывает в радостном возбуждении от того, что после стольких лет нетерпеливого ожидания пришло мое первое Наследие. Другая моя половина подавлена. Наши постоянные переезды уже измотали меня, а теперь я уже не смогу вписываться в окружение и оставаться на одном месте сколько-нибудь долго. Будет невозможно заводить друзей или приспосабливаться. Меня тошнит от придуманных имен и от лжи. Меня тошнит от того, что все время надо оглядываться и смотреть, не следит ли кто за мной.

Я нагибаюсь и трогаю шрамы на правой лодыжке. Три круга, которые символизируют троих мертвых. Мы связаны друг с другом чем-то большим, чем просто принадлежностью к одной расе. Трогая шрамы, я пытаюсь представить, кем были те другие, мальчиками или девочками, где они жили, сколько им было лет, когда они умерли. Я пытаюсь вспомнить других детей, которые были на корабле вместе со мной, и каждому дать номер. Я думаю о том, как мы могли бы встретиться и пообщаться. Как бы это выглядело, будь мы до сих пор на Лориен. Как бы это было, если бы судьба всей нашей расы не зависела от того, выживем ли мы, которых так мало. Как бы это было, если бы нам не грозила смерть от рук наших врагов.

Это страшно – знать, что следующим будешь ты. Но мы опережаем их, переезжая и убегая. Хотя меня тошнит от необходимости постоянно бежать, я знаю, что только благодаря этому мы до сих пор живы. Если мы остановимся, они нас найдут. А теперь, когда я стал первым на очереди, они, несомненно, активизировали поиски. И они наверняка знают, что мы становимся сильнее, вступая в права владения своим Наследием.

И есть другая лодыжка и другой шрам на ней, который появился, когда в те драгоценные последние минуты на Лориен было произнесено лориенское заклинание. Именно оно всех нас объединяет.