Глава шестая. Я вхожу в дом и ложусь на пустой матрац в своей комнате

Я вхожу в дом и ложусь на пустой матрац в своей комнате. Утро обессилило меня, и я позволяю себе закрыть глаза. Когда я снова их открываю, солнце уже висит над деревьями. Я выхожу из комнаты. Генри сидит на кухне с открытым лэптопом, и я знаю, что он, как всегда, просматривает новости, разыскивая информацию или заметки, которые могут дать нам понять, где находятся остальные.

– Ты спал? – спрашиваю я.

– Немного. У нас теперь есть Интернет, а я не проверял новости с самой Флориды. Это меня угнетало.

– Есть что-нибудь? – интересуюсь я.

Он пожимает плечами.

– В Африке четырнадцатилетний мальчик выпал из окна на четвертом этаже и ушел без единой царапины. Пятнадцатилетний подросток в Бангладеше уверяет, что он – Мессия.

Я смеюсь.

– Я знаю, что пятнадцатилетний не из наших. А как насчет другого?

– Нет. Выжить после падения с четвертого этажа – не такое большое дело, и, кроме того, если бы это был один из нас, он для начала не был бы так неаккуратен, – говорит он и подмигивает.

Я улыбаюсь и сажусь напротив него. Он закрывает компьютер и кладет руки на стол. Его часы показывают 11:36. Мы провели в Огайо чуть больше полусуток, а уже так много случилось. Я поднимаю ладони. С тех пор как я последний раз смотрел на них, они потускнели.

– Ты знаешь, что у тебя теперь есть?

– Свет в моих руках.

Он усмехается.

– Это называется Люмен. Со временем ты сможешь контролировать свет.

– Очень на это надеюсь, потому что если руки скоро не погаснут, то вся наша скрытость лопнет. И все-таки я не понимаю, что это за контроль.

– Люмен – это больше, чем просто свет. Уверяю тебя.

– А что еще?

Он идет в свою комнату и возвращается с зажигалкой в руке.

– Хорошо ли ты помнишь своих бабушку и дедушку? – спрашивает он. Дедушки и бабушки – это те, кто нас растит. Мы редко видим родителей до двадцатипятилетнего возраста, когда сами заводим детей. Лориенцы живут по двести лет, гораздо дольше людей, и когда в возрасте двадцати пяти – тридцати лет у них рождаются дети, их воспитывают дедушки и бабушки, тогда как сами родители продолжают совершенствовать свои способности.

– Немного. А что?

– Такой же дар был у твоего дедушки.

– Не помню, чтобы у него светились руки, – говорю я.

Генри пожимает плечами.

– Может, у него никогда не было нужды использовать этот дар.

– Изумительно, – замечаю я. – Хорош дар, которым не придется воспользоваться.

Он качает головой.

– Дай мне свою руку.

Я протягиваю ему правую руку, он щелкает зажигалкой и подносит огонь к кончику моего пальца. Я отдергиваю руку.

– Что ты делаешь?

– Доверься мне, – говорит он.

Я снова протягиваю ему руку. Он берет ее и еще раз щелкает зажигалкой. Он смотрит мне в глаза. Потом улыбается. Я смотрю на руку и вижу, что он держит огонек у конца моего среднего пальца. Я ничего не чувствую. Инстинкт все равно заставляет меня отдернуть руку. Я тру палец. Ощущения те же, что и до зажигалки.

– Ты чувствовал огонь? – спрашивает он.

– Нет.

– Давай руку, – говорит он. – Когда что-то почувствуешь, скажи.

Он опять начинает с кончика пальца, потом медленно двигает пламя вдоль тыльной стороны ладони. Там, где пламя касается кожи, чувствуется только легкое щекотание и больше ничего. Только когда огонь доходит до запястья, я начинаю ощущать жжение. Я убираю руку.

– Ой.

– Люмен, – говорит он. – Ты станешь неуязвимым для огня и жара. Руки пришли к этому сами, но остальное тело придется потренировать.

Мое лицо расплывается в улыбке.

– Неуязвим для огня и жара, – повторяю я. – Значит, меня больше никогда не будет жечь?

– Не будет. Со временем.

– Потрясающе!

– Не такое уж и плохое Наследие, а?

– Совсем неплохое, – соглашаюсь я. – А как насчет этого света? Он когда-нибудь отключится?

– Да. Возможно, после хорошего ночного сна, когда твой мозг забудет о нем, – говорит он. – Но какое-то время тебе надо быть осторожным и избегать волнения. От эмоционального дисбаланса свет может снова появиться, например, если ты слишком разнервничаешься, разозлишься или опечалишься.

– Как долго?

– До тех пор, пока ты не научишься держать его под контролем, – он закрывает глаза и трет лицо руками. – Ладно, я еще раз попробую уснуть. Мы поговорим о твоих тренировках через несколько часов.

После того как он уходит, я остаюсь за кухонным столом, сжимая и разжимая ладони, глубоко дыша и стараясь успокоить все внутри себя, чтобы свет погас. Разумеется, ничто не срабатывает.

В доме по-прежнему полный беспорядок, если не считать того немногого, что Генри успел сделать, пока я был в школе. Я вижу, что он склоняется к тому, чтобы уехать, но не до такой степени, чтобы его нельзя было отговорить.

Может быть, если он, проснувшись, увидит, что в доме чисто и прибрано, это подтолкнет его мысли в правильном направлении.

Я начинаю со своей комнаты. Протираю и мою окна, подметаю пол. Когда все становится чистым, я бросаю на кровать простыни, подушки и одеяла, потом развешиваю и раскладываю свою одежду. Шкаф старый и шаткий, но я заполняю его, а потом кладу на него сверху несколько принадлежащих мне книг. И вот комната убрана, а все мои пожитки разложены в полном порядке.

Я перехожу в кухню, убираю посуду и протираю полки. Я что-то делаю, и это отвлекает меня от моих рук, хотя, пока я занимаюсь уборкой, я думаю о Марке Джеймсе. Первый раз в жизни я не дал себя в обиду. Я всегда этого хотел, но никогда не делал, потому что следовал совету Генри держаться незаметно. Я всегда старался как можно дольше оттягивать очередной переезд. Но сегодня все пошло иначе. Оказалось очень приятно наехать в ответ на того, кто наехал на тебя. Ну, и история с моим телефоном, который был украден. Конечно, мы легко могли бы купить новый, но где справедливость?