А. Козлов Бродвей

«Бродвейский» период моей жизни захватил главным образом старшие классы средней шко­лы и, может быть первый курс института, то есть первую половину 50-х. В Москве «Бродвеем» называлась часть левой стороны улицы Горького, если идти от памятника Пушкину до самого низа. Здесь каждый вечер, часов с восьми до одиннад­цати, двигались навстречу два потока людей, рассматривавших друг друга. Дойдя до крайней точки, поток разворачивался и шел в обратном направлении, и так по несколько раз за вечер. Противоположная сторона улицы, не считавшая­ся «Бродвеем», была практически пуста, если не считать обычных прохожих. Немного освоившись на «Броде» (как его называ­ли завсегдатаи), я понял, что без соответствующей внешности меня там никто не признает за своего. Но для того чтобы стильно одеться, нужны были не только деньги, но и возможность достать хоть что-то — расписной галстук, «бахилы» на толстом кау-

чуке, узкие брюки с широкими манжетами, длинный «лепень» (пиджак) с накладными карманами и раз­резом, светлый плащ до земли, длинный белый шелковый шарф, на голову — широкополую шляпу, а зимой — «скандинавку» (шапку «пирожком»). Главное, надо было познакомиться с кем-то из стар­ших, истинно бродвейских чуваков, как-то войти в их круг. Просто подойти и заговорить казалось не­возможным, тем более, что выглядел я тогда со­всем малолеткой. Но какие-то случаи представля­лись, особенно во время распространенных тогда стихийных хэпинингов, в которых принимали учас­тие все, кто хотел. Одной из форм хэпининга была так называемая «очередь». Шел по «Бродвею», ска­жем, какой-нибудь чинный старичок с авоськой. Несколько молодых людей пристраивались к нему сзади, как бы образуя движущуюся очередь. Сра­зу же к ним присоединялись все новые и новые шутники и очередь превращалась в длиннейшую колонну, идущую за ничего не подозревающим ста­ричком. Если он останавливался у витрины, все останавливались тоже, он шел дальше — движение колонны возобновлялось. Иногда по реакции

⁴³ Канунов А. Просто джаз — и Джаз у нас (http://jazz.ru).

знакомства, обсуждали новости, делились впечатлениями — выполняла центральная улица города — Невский проспект, поэтому ходить по Невскому значило «хилять по Броду». Именно на бродвеях можно было изучать всю субкультурную атрибутику стиляжничества — от сленга и одежды до манер поведения и стиля проведения досуга. Со временем у стиляг родился свой язык, который многое перенял у поклонников джаза. Специалисты счита­ют, что появление стиля и распространение джаза в послевоенное время — явления во многом совпадающие. Именно поэтому стиляг 1950-х гг. назы­вают еще «поколением джаза». Музыканты называли себя «лабухами», и джаз они не играли, а «лабали». Гонорар они называли «башли». Они не ели, а «берляли». Не ходили, а «хиляли». Не отдыхали, а «кочумали». Не выпива­ли, а «киряли». Многие словечки того времени, типа «чувак» и «чувиха», задержались в молодежном словаре и по сей день. На жаргоне тех лет мод­ная одежда именовалась «прикид» и «фирма», летняя мужская рубашка с коротким рукавом — «бобочка», приодеться — «прибрахлиться», комисси­онный магазин — «комок», дом, квартира — «хата», девушка — «чувиха», «герла», «фифа», родители — «предки»; совершить очередной обход комис­сионных магазинов в поисках модной «вещицы» означало «прошвырнуть­ся по комкам», а ухаживать за девушкой — «кадриться» (отсюда еще одно сленговое название девушки — «кадр»). На языке московских стиляг «плеш­ка» означала любую площадку для встреч около метро или в другом обще­ственном месте. Возможно, что в других городах, где появлялись тусовки стиляг, возникал свой жаргон либо использовался столичный сленг с реги­ональными вкраплениями, но судить об этом мы не можем, поскольку спе­циальных исследований на эту тему не проводилось⁴⁴.

встречных прохожих он догадывался, что что-то не так, начинал ругаться, пытаясь разогнать «оче­редь». Но все ее участники стояли молча, абсолют­но не реагируя на крики, и, как только он пытался идти дальше и оторваться от колонны, она как тень следовала за ним. Иногда, когда объект издевки скандалил слишком громко, вмешивалась милиция, «очередь» разбегалась, но обычно никого в отде­ление не забирали, так как шутка была достаточ­но невинной.

Вот в таких действах и можно было познакомить­ся с кем-то новым. Постепенно у меня появились знакомые из бродвейского мира. Сперва это был совершенно загадочный человек, называвший себя не иначе как «1айс», и утверждавший, что знаком с дочерью английского посла. В это трудно было по­верить, но мы подыгрывали ему и хотели верить, чтобы гордиться знакомством с ним. Кстати, он потом как в воду канул, и с 1953 года я о нем ниче­го не слышал. Позже я познакомился с «Бэбэшни-ком», «Айрой», Колей — «(олемом», «Чарли», Пиней юфманом, Эдиком «юношистом», а уже позднее —

с Сэмом Павловым и Юрой Захаровым. Были и со­всем недоступные люди из числа «золотой молоде­жи», — детей партийных и ответственных работни­ков, известных деятелей искусства и науки. У них были огромные возможности доставать одежду и пластинки, проводить время в ресторанах и на «ха­тах», пользоваться автомобилями родителей, полу-

чать недоступную для остальных информацию о за­падной культуре. До определенных пределов и до какой-то поры власти закрывали глаза на этот, аб­солютно недопустимый для остальных образ жиз­ни, считавшийся вражеским, буржуазным. Лишь

⁴⁴ Между прочим, в Финляндии сленг считался языком босяков (люмпенов), юнцов-стиляг и тому подобных обитателей улиц, жаргон перенимали и игравшие на улицах дети (Санкт-Петербургс­кие ведомости. 2001. 18 янв.).

Культивирование стилягами своего особого языка давало им возможность острее ощущать собственную взрослость, непохожесть на других, позволя­ло удовлетворять потребность в самоутверждении.

Со стилягами боролись сообща — общественность, местные власти, пресса

Стиляги рубежа 1950—1960-х гг. воплощали собой первый контркультур­ный образ жизни и систему ценностей, противостоящую прежней сталинс-

иногда появлялись в «Крокодиле» фельетоны типа «На папиной «Победе», с намеками на недопусти­мость такого явления. Все проделки «детишек» обычно покрывались их влиятельными родителями. Одним из известных тогда представителей «золо­той молодежи» был сын композитора И. Дунаевс­кого — Женя. Во времена, когда частные автомо­били были большой редкостью, он разъезжал на собственном, подаренном ему отцом зеленом «Шевроле», что вызывало у нас чувство чего-то аб­солютно недоступного.

Постепенно я вошел в круг молодежи, регулярно бывавшей на «Бродвее». Но произошло это лишь после того, как мне удалось хоть как-то «прибрах-литься». Важным элементом внешности для чува­ка, помимо одежды и обуви, была прическа. Офи­циальной формой волос советских людей тогда был так называемый «политический зачес», «бокс» или «полубокс». Главное, чтобы сзади, на затылке было все аккуратно выбрито. Длинные волосы, свисающие на шею или, не приведи Гос­подь, на плечи — считалось недопустимым и при­равнивалось к чему-то антиобщественному. Вооб­ще, длина волос и ширина брюк почему-то всегда были меркой политического состояния советско­го человека. Тогда отношение к вещам было еще

не таким требовательным, как позднее. Главное, чтобы это было «стильно», то есть не как у «жло­бов». Поэтому допускалось носить некоторые вещи, сшитые на заказ, у специального портного, который шел на уступки заказчика и делал нечто поперек своему и общественному вкусу. Ну напри­мер, ботинки на толстом многослойном каучуке, из малиновой кожи, с широченным рантом, прошитым и проложенным нейлоновой леской. Их пошив сто­ил огромных денег — пятьсот рублей. Весили они (я взвешивал сам) два с половиной килограмма. Отсюда и особая походка. Я думаю, на Западе никто ничего подобного не носил, это была чисто нашенская выдумка. А пресловутые узкие брюки, которые так раздражали советских людей в то время. Надо было пошить брюки шириной внизу 22 сантиметра, да еще с двумя задними прорезными карманами, как у всех американских брюк. По­зднее, во второй половине 50-х, на волне начав­шихся разоблачений культа личности страсти вок­руг стиляг поутихли, «стилягами» стали обзывать всех нехороших людей. Модных, прозападно ори­ентированных молодых людей стало больше и они как-то сами собой распались на разные категории. Сокращено по источнику: Козлова. Козел на сак­се. М.: Вагриус, 1998.

кой эпохе. С ними боролись общественность, местные власти, пресса. На плакате тех лет, озаглавленном «От стиляги — к преступнику», можно было прочесть такие строки:

Стиляга — в потенции враг С моралью чужою и куцей, — На комсомольскую мушку стиляг; Пусть переделываются и сдаются!

Журнал «Крокодил» публиковал беспощадные фельетоны, а газета «Прав­да» — разоблачительные передовые. Заподозренных в приверженности бур­жуазной морали студентов, вопреки тогдашнему советскому законодательству, исключали из вузов. Егор Яковлев, бывший тогда первым секретарем Сверд­ловского райкома комсомола в Москве, вспоминает, как «грузовые машины подъезжали к Свердловскому райкому партии на улице Чехова 18, выходили патрули с повязками, потому что все должны видеть, что они есть, они ехали на улицу Горького, выходили и начинали просто-напросто публично задер­живать стиляг и приводить в 50-е отделение милиции».

Карикатуры на «стиляг» в советских журналах и газетах 1950-х гг.

Дружинники и комсомольские активисты, борясь с «идеологической диверсией», совершали самые настоящие облавы на улицах и танцплощад­ках города. В соответствии с документированными указаниями районных комитетов партии, районных комитетов комсомола формировались специ­альные группы в тогдашних бригадах добровольного содействия милиции — бригадмилах. Формировались они обычно из фабрично-заводской, реже из студенческой молодежи. Проинструктированные в райкомах и горкомах, эти бригадмильцы врывались на танцевальные площадки, в рестораны, избива­ли тех, кого они считали стилягами, рвали на них одежду. Вот отрывок из статьи в газете «Советская культура» (это уже 1956 г.):

«В танцевальный зал входит группа стиляг. Подчеркнуто ленивым взо­ром они обводят присутствующих. Здесь можно «подколоться» к незна-

комым девушкам и после танцев заманить их в ресторан. Здесь можно, не обращая внимания на протесты распорядителя, показать «серой» массе, что такое танцы «стилем».

К одной из крикливо разодетых девиц ослабленной походкой подходит студент Института тонкой химической технологии имени Ломоносова Борис Королев.

—Краковяк стилем!

—Только один заход. Я уже ангажирована!

—Мерси!

Танцующая пара едва передвигает ноги. Глаза их полузакрыты. На лице напускное равнодушие. Они, видите ли, танцуют! Но (...) танцы — это еще, можно сказать, невинные развлечения. Здесь, на танцах, обычно и завязываются те знакомства, которых так добиваются стиляги и которые стали для этих моральных уродов сво­его рода спортом: молоденькая девушка цинично зовется на их языке «золотым дукатом»; «фирменным», то есть, очевидно, бравым парнем, считается тот, у кого в числе «побед» фигурирует «золотой дукат»!.. Невозможно без брезгливого отвращения знакомиться с этой сторо­ной жизни стиляг...»⁴⁵

Вспоминая о юности выдающегося режиссера Андрея Тарковского, его сестра Марина Тарковская пишет: «Стиляг ловили, стригли, сажали в кутуз­ку, разрезали узкие брюки. Комсомольские патрули ходили по улицам, в одинаковых костюмах. Конечно, их раздражал внешний вид, пестрые гал­стуки. Потом это стало приобретать несколько комический оттенок. Были какие-то пальмы яркие на галстуках... Подпольные артели сразу же стали их выпускать. Андрей, конечно, обезьян не носил, у него был более изыскан-

Врезка