Глава 3. До полудня ехали вдоль реки, что проглядывала иногда справа сквозь деревья

До полудня ехали вдоль реки, что проглядывала иногда справа сквозь деревья. Раз дорогу впереди перебежали косули – метнулись, как тени, только белые хвостики мелькнули, пропадая в лесу. Вожак, правда, остановился на обочине, настороженно поглядывая на приближавшиеся телеги, но потом тоже исчез среди стволов.

– Твой Невзор шуганул, – сказал Вторуша, – эх, кабы лук да стрелы – так мясом, глядишь, разжились.

Река свернула к югу, отсекая сосны на крутом берегу от холмистых полей. Чуть подальше, затаившись меж двух пологих взгорков, виднелась деревня. Вторуша повеселел, подхлестнул кобылу: к людям вышли. Увязая в песке, телеги скатились к броду. Невзор, стоя по колено в воде на середине реки, махнул рукой: давай, двигай. Лошадей взяли под уздцы, чтобы не взбрыкнули от бегучей воды. Сивка, привязанная к последней телеге, заартачилась было, но Середин огрел ее плетью – давно напрашивалась, – и лошадь послушно вошла в реку.

Навстречу, от деревни, к реке спускалось стадо коров голов с десяток. Пастушок, мальчишка лет семи, бежал рядом, подгоняя отставших ивовым прутом.

– Слышь, малой, – окликнул его Вторуша, – что за деревня?

– Наша деревня, – буркнул парнишка.

– Понятно, что ваша, – проворчал купец, – что, может станем на ночь, аль как?

– Тебе виднее, – пожал плечами ведун, – мне не к спеху.

Через сжатое поле подъехали к околице. В огородах возле крайних домов копошились бабы. Завидев приезжих, женщины некоторое время вглядывались в их лица, приложив руки к глазам, и снова принимались за работу.

– Вот и у нас так, – прокомментировал Вторуша, – пока ведро – все в поле, или морковку‑капусту рядят. Знамо дело – день год кормит. Вы пока посидите тут, я пойду, харчей спрошу и насчет ночлега.

Олег спрыгнул с телеги и подошел к присевшему возле колодца Невзору.

– Купец предлагает здесь переночевать. Ты как?

– Под плетнем посплю. Если скотину в доме держат: ягнят, или курей – помрут со страху.

– Зачем под плетнем? Лошадей в стойло, а ты на телеге. Вроде как охрана.

К колодцу подошла молодуха в простом домотканом платье с коромыслом и двумя ведрами. Покосившись на приезжих, взялась за плечо «журавля», опуская бадейку к воде.

– Давай пособлю, красивая. – Олег помог вытянуть бадью, подхватил снизу, перелил воду в ведро. – Что, ночевать пустите странников?

– Коли сами останетесь, чего ж не пустить.

– А чего ж не остаться?

– Ой, не знаю. – Молодуха подхватила ведра на коромысло и засеменила прочь. – Не все ко двору, что в дом просятся.

Олег хмыкнул, пожал плечами. Деревня, вроде, не бедная, хотя большинство строений крыты соломой. Ладные домишки прячутся в садах, на плетнях торчат горшки и кувшины, во дворах копошится голопузая ребятня.

Из большой избы с подклетью и прирубом вышел Вторуша. Утирая бороду, он подошел к Олегу.

– Вот, молочком угостили.

– Понятно, ты своего не упустишь. А как насчет ночлега?

– Вишь, какое дело, Олежек, – умильно заглядывая в глаза, забормотал купец, – не все ладно тут. Ежели поможем кой в чем – так и разговор другой будет.

– И что же за помощь требуется?

Вторуша поскреб затылок.

– Ты уж не серчай на меня. Сказал я, что человек с нами, который вроде как ворожбой промышляет…

– Это ты о чем? – насторожился Середин.

– Да вспомнил я, как ты с нечистью разобрался. Хоть и темно было, но глаз‑то у меня верный. Не прост ты, Олег, ох не прост. На руку скор и глаза отвести можешь. Ну, и сказал я старосте, что горе его – не беда, а так, пустое…

– Да говори толком, – начал злиться ведун.

– Девка у него неможет. Неделю как слегла. На деревне разговоры пошли: мол, как бы не чума, али еще какая напасть. Того гляди избу запалят да с деревни погонят. Ты девку‑то погляди, а хозяин уже и стол накрывает, к себе зовет. А и денег не возьмет. Ну, глянешь? Не выйдет, так не выйдет. Ты главное, брови сдвинь и губами шевели. Ага?

– Ну, ты хитер, купец. А и впрямь не выйдет – как я мужику в глаза посмотрю?

– Ништо. Нам переночевать, а с утра уйдем, и вся недолга.

Олег прищурился, в упор разглядывая Вторушу.

– Ты знаешь, купец, я уже жалеть начинаю, что тебя не съели.

– Что ты, что ты! Рази ж так можно! Не хочешь – не надо. Поехали дальше. Да только глянь: день к вечеру, тучки заходят. А дождь пойдет? В поле под телегой ой как несподобно будет…

– Ты что скажешь? – Олег обернулся к Невзору.

– Мне все одно: что в поле, что здесь. Эх, Вторуша… Люди от тебя помощи ждут. – Невзор криво улыбнулся, в углу рта блеснул острый клык. – Вот за что не люблю я купчишек – выгоды не упустят.

– Да что вы, как на приблудного, накинулись, – деланно обиделся Вторуша, – я ради вас, понимаешь! Не хотите – сей же час дальше едем.

– Сделаем так: я пойду к хозяину. Если помочь не смогу – едем отсюда. А ты… – Ведун взял Вторушу за рубаху и подтянул к себе поближе. Купец приподнялся на цыпочки, преданно глядя Олегу в глаза. – Смотри, самого себя не обмани, купец.

Хозяин уже вышел из избы, распахнул ворота, приглашая гостей. Проходя мимо, Олег взглянул ему в лицо. Мужику было по виду лет около сорока, седина пробивалась в окладистой бороде, нависшие кустистые брови почти скрывали глаза. Середин заметил, что мужик сильно косит на один глаз, и качнул головой: как его старостой‑то выбрали с таким взглядом. «Дурной глаз», – не любят таких в народе. Понятно, что, когда дочка занедужила, в деревне решили: не к добру.

Заехали во двор. Олег велел пока не распрягать. Вторуша подогнал лошадей к долбленому корыту на козлах, которое староста наполнил водой.

– Проходите в дом, гости, – пробурчал он, не поднимая глаз.

Поднялись на крыльцо в две ступени, наклонив головы под низкой притолокой, вошли в сени. Из‑под ног Невзора с мявом шарахнулась кошка.

– Ить, зараза. Сюда, сюда, в горницу. – Хозяин услужливо распахнул дверь слева.

Здесь уже ждал гостей стол: молоко, свежий хлеб, каша в горшке, холодная убоина. На лавке в углу сидела девчонка лет пяти, хлопала на вошедших глазами, увлеченно обсасывая большой палец. Из подклети поднялась хозяйка – круглолицая, пышнотелая, – приветливо поздоровалась, поставила на стол лукошко с яйцами.

– Чем богаты, – прогудел староста, – не ждали гостей.

– Медку бы неплохо, или бражки, – потирая руки, намекнул Вторуша.

– Будет за что пить – поставим и медок, – хмуро сказал хозяин. – Кто из вас ворожбит? Не ты ли, – уставился он на Невзора.

– Я, – подал голос Олег, усаживаясь за стол.

Женщина услужливо налила ему молока.

– Молод ты, однако. А шапку в избе снимать положено, – прогудел мужик, опять обращаясь к Невзору.

– Головой страдает, пусть так будет, – пояснил Олег. – Ты расскажи, что с девкой?

– А что с девкой… слегла девка. Не знаю, сглазил кто, или хворает. Только лежит колодой, даже говорить не хочет…

– Кровиночка наша, жизнь вложили, себя не берегли, – заголосила вдруг хозяйка так пронзительно, что Вторуша расплескал молоко, – как дите стала, ни…

– Тихо ты, – прикрикнул мужик, – вот беда с бабами. Помоги, парень, век благодарен буду. Самая работа в репнице: капусту, репку собрать, под зиму скоро запас готовить, – а тут вишь как.

Глядя на мать, заревела девчонка на лавке. Олег допил молоко, поднялся с лавки:

– Веди.

– В светелке она, за печкой, – пояснил староста, – сами здесь, в горнице спим. Не ровен час, зараза какая на девке.

Через сени он провел Олега в небольшую комнатку, по стенам помещались широкие лавки. Окна здесь были заткнуты тряпками, стоял тяжелый запах давно не проветриваемого помещения, отхожее ведро в углу тоже не добавляло свежести. В полутьме Олег разглядел на лавке укрытое до головы тело.

– Ну‑ка, давай отсюда, – велел он. – Хотя постой. Сперва тряпки убери да ведро вынеси. Тут и здоровый сляжет.

Староста открыл окна, подхватил ведро и захлопнул за собой дверь. Середин огляделся. Возле печи ухват, горшки на подставке. В тишине слышалось легкое дыхание лежащей на лавке девушки. Он постоял, вглядываясь в изможденное лицо, опасаясь увидеть багровые пятна или волдыри – если и вправду чума, лучше бежать отсюда быстрее. Но лицо девушки было чистое, хоть и бледное. Лет шестнадцать, от силы – семнадцать. Короткий вздернутый носик, полные губы. Ее можно было назвать симпатичной, если бы не заострившиеся черты лица. Середин попытался найти в памяти инкубационный период чумы – вспомнить не вышло, – и, махнув на это рукой, присел на лавку. Взяв руку девушки, нащупал пульс – ровный. Рука оказалась вялая, но жара не ощущалось. Глаз больная не открыла, будто ей было все равно, кто рядом.

Середин привстал, откинул полотно, прикрывавшее девицу. Она лежала в нижней рубахе с широким вырезом. Олег наклонился, повернул ей голову. На шее пульсировала голубая вена, следов укуса не было.

– Уже хорошо, – пробормотал Олег. – Что ж с тобой приключилось, красавица? Или принц тебя поцеловать должен в уста сахарные?

Он слегка похлопал ее по щеке. Девушка поморщилась, медленно открыла глаза, посмотрела на Середина отрешенно, словно его и не было в избе, но ничего не сказала.

– Ты говорить можешь?

– Зачем? – Шепот был едва слышен, и ведуну пришлось наклониться, чтобы разобрать, что она говорит.

– Что с тобой стряслось?

Девушка прикрыла глаза, по щеке скатилась одинокая слезинка.

Кто‑то подергал Олега за штаны, и он недоуменно оглянулся. Младшая дочь хозяина, невесть когда пробравшаяся в избу, поманила его ладошкой поближе. Ведун присел на корточки.

– Она не болеет, – продолжая посасывать палец, сказала кроха.

– Так, – Середин присел на лавку и посадил ее к себе на колено, – ты палец‑то вынь, вдруг откусишь. Ну, говори, что знаешь.

– Любовь у нее, – горячо зашептала она ему в ухо, – вот и сохнет. А парень не наш, пришлый. Они ночью встречаются, я видела. Белослава к колодцу ходит, а он ждет ее там. Потом в поле идут, а я за ними не хожу – нехорошо. Парень красивый, светится весь. Под утро она как приходит, поет потихоньку, что‑то примеряет на себе, будто бусики, а чего – не увидишь. И день потом лежит, вот как сейчас. Да, лежит и лежит.

– Часто они гуляют?

– Я три дня за ними смотрела, а вчера парень меня увидал. Рукой повел так вот, – девчушка помахала ладонью, – и все, не помню больше. А проснулась я – уж петух кричит, а тятенька по двору ходит.

– Ага, – Олег задумался, – а не знаешь, звезду падучую сестра твоя не видела?

– Ой, видела! Она меня тогда с собой спать положила, все шептала, какая красота в небе была. Звезда, сказывала, синенька, а след у нее пушистый, беленький, как снегом порошит.

– Вон оно что, – протянул Середин. – Не горюй, кроха. Поправится Белослава. Веселей прежнего будет. Тебя как звать то?

– Пока Синичкой кличут, а в Грудень, под день Сварога, новое имя дадут. Я тебе тогда скажу. А ты правда ворожбишь? А заговоры знаешь? А кошку нашу заговори – царапается сильно, а еще…

Про то, чтобы в пять лет ребенку давали новое имя, ведун слышал впервые, но сильно не удивился. Времена такие, что в каждой деревне свои обычаи. Не успели еще попы всех смертных под одну гребенку причесать.

– Стоп. Пока с твоей сестрой разберемся, а насчет кошки потом думать будем. Договорились?

– Ладно. – Девчушка скользнула на пол и выскочила в сени.

Олег прикрыл Белославу и прошел в горницу. Вторуша набивал рот всем, до чего мог дотянуться; в бороде застряли крошки, на усах повисла молочная пенка. Невзор вяло жевал мясо.

– Значит так, хозяин. Беде твоей помочь можно, если сделаете, как я велю. А сейчас скажи‑ка, торфяник или глина рядом где‑нибудь есть?

– Как не быть. Глина на речке из‑под песка выходит правее от брода, а и торфяник там, чуть подальше, за ивняком.

– Это хорошо. – Олег огляделся: – Где младшая твоя?

– На двор, небось, побегла, егоза.

– Ладно. Ты к ночи баньку истопи. Вторуша, распрягай лошадей. На ночь останемся.

– Угу, – купец утер рукавом бороду и с готовностью поднялся с лавки, – все сделаем.

Подхватив со стола кусок мяса и ломоть хлеба, он засеменил к дверям.

Середин вышел на двор. Поднявшийся ветер гнал по улице пыль, облака затянули небо. Синичка пыталась стащить с плетня пятнистую кошку, крепко ухватившись за пушистый хвост. Кошка некоторое время терпела, цепляясь когтями и отчаянно мяукая, потом молниеносно хватанула девчушку когтистой лапой и кинулась в лопухи. Синичка затрясла рукой, побежала к избе и тут увидела Олега.

– Вот, опять, – лицо ее скривилось от обиды, – я погладить хотела…

– За хвост таскать не надо, тогда и царапаться не будет. Только не реви. На вот, – Олег сорвал подорожник, – лизни и залепи царапину. Отец твой сказал, возле брода глина есть. Покажешь?

– Пойдем. – Синичка вприпрыжку выскочила на улицу.

– Не беги, коза.

Ветер поднимал на реке волну, гудел в соснах на противоположном берегу.

– Ой, кабы грозы не было. Боюсь, ох боюсь, – причитала девчушка. – Перун гневается, огоньком кидает. По весне березу подпалил… Вот глина, а тебе зачем?

Середин огляделся.

– А где торфяник? Ну, болотце или озеро такое. Вода темная, черная почти.

– Так это дальше. Только я не пойду – страшно. Сказывают, там ичетики живут и игошки. Утянут.

– Со мной не утянут, – подбодрил ведун.

Они поднялись чуть повыше, продрались сквозь кустарник и вышли к ручейку, стекавшему в реку из торфяного озера. Вода была почти коричневого цвета, зацветшая возле топких берегов. Ведун оставил Синичку на краю озера, а сам направился к темно‑зеленому кустарнику. Туя разрослась густо – переплетаясь плоскими ветками, образовала собой живую стену. Олег нарвал веток, набрал в карманы несколько горстей пахучих шишечек, и, подхлестываемые все усиливавшимся ветром, они направились в деревню.

Дождь все‑таки накрыл их возле околицы. Олег с Синичкой припустили бегом, наперегонки и, смеясь, влетели в избу.

Середин оборвал с веток молодые побеги, а сами ветки велел хозяйке заварить в бадье. Сходил к телегам под навес во дворе, взял свою сумку и устроился в светелке, наказав никому не заглядывать.

Белослава лежала на лавке, похожая на мраморную статую. Платок скрывал волосы; веснушки выделялись на бледном лице, словно брызги краски, слетевшие с кисти художника в музее восковых фигур. Покопавшись в сумке, Олег вытащил холщовый мешочек и раскрыл его на коленях. Внутри лежали полотняные узелки с травами. Олег высыпал в чашку содержимое одного из них, растер с молодыми побегами туи и прикрыл глаза.

– Ты, звезда падучая, с неба ясного скатившаяся, возьми назад прелестника‑перелестника, уходите прочь от девки незамужней, от жены мужниной, возвращайтесь, откуда явились, без обиды‑жалобы, без любви наведенной, свет отдайте солнцу красному, месяцу ясному, зарнице вечерней.

Сложив траву в узелок, он привязал к нему тесемку и вышел в горницу. Вторуша дремал на лавке, Невзор возле окна вострил нож на оселке.

– Где хозяева?

– Баню топят, – сказал Невзор, – ты ж сказал, что б к вечеру истопили.

– К ночи, – поправил его ведун, – хотя, особой разницы нет.

За окном быстро темнело. Олег присел к столу. Невзор отложил брусок, попробовал лезвие и, удовлетворенно кивнув, сунул его в ножны. Заворочался Вторуша на лавке.

– Жрать охота, – вздохнул он, – знал бы – рыбки своей сготовил.

Вошел староста с пучком тлеющих лучин в руке, воткнул в глиняные пристенные державки, раздул огонь. В горнице посветлело.

– Ну, что. Баня вот‑вот готова будет. Попаритесь, а потом вечерять станем, печь затопим.

– Париться не будем – не для нас топите. Скажи хозяйке, чтобы веник распарила в той бадье, где она ветки, что я дал, заварила. А поесть – чем угостишь, тем и рады будем.

Староста поскреб затылок.

– Как скажете. Пойду, бабу кликну – пусть на стол собирает.

Все вышли на двор. Дождь кончился, ветер стихал, в разрывах облаков проглядывали звезды. От хлева, перепрыгивая через лужи, прибежала Синичка с кошкой на руках.

– Ты правду сказал, – радостно заявила она, – больше не царапает.

– Еще бы, – согласился Олег, – тебя вот за хвост ухватить.

Синичка завертелась на месте, заглядывая себе за спину.

– Нет у меня хвоста… Куда? Вот, опять.

Кошка зашипела на Невзора, вырвалась от девчушки и шмыгнула под крыльцо. Тот невесело усмехнулся.

– Пойду я пройдусь. Тебе помощь нужна будет? – спросил он Олега.

Середин отвел его к плетню.

– В полночь к колодцу приходи. Может статься, что лишняя пара глаз не повредит. Особенно таких, как у тебя.

– Приду, – обещал Невзор.

Подойдя к старосте, закрывавшему на ночь хлев, Середин попросил несколько связок лука. Вместе с мужиком они проследовали в светелку. Воздух здесь посвежел, глаза Белославы были открыты, она скосила их на вошедших, вздохнула и отвернулась к стене.

– Вот всегда под вечер вроде как легчает ей, а с утра будто и неживая, – пробормотал хозяин.

– Что ж вы ее бросили? – спросил Олег.

– Как бросили, – обиделся мужик, – чай своя, не чужая. Баба, считай, днюет и ночует с ней. А в репнице конь не валялся, капустка…

– Ты вот что, хозяин, – перебил причитания Олег, – привяжи над окошком связку лука и над дверью тоже. Кстати, вот над печью еще надо. Да лучину принеси. Что это здесь темно, как в погребе?

Вдвоем они пристроили связки желтого и красного лука. Белослава лежала, не обращая на них внимания, будто и не слышала.

– Эх, беда‑то какая…

– Оживет. Как луна новая зародится – можете лук убрать. Это я на всякий случай, не повредит. Повечеряем – спать ложитесь. Я сам все сделаю. Утром будет ваша девка, как новенькая.

– Ты только вылечи, а уж я…

– Разберемся, – оборвал старосту Олег, – вот что сказать хочу: дочка твоя малая, похоже, хорошей знахаркой стать может. Ты не мешай, у нее глаз добрый, и видит она больше, чем другие.

– Вот еще напасть, – проворчал мужик.

– Не напасть, – поправил Середин, – а радость. Редкий это дар, его беречь надо.

В горнице на столе Вторуша с помощью хозяйки заготавливал рыбу: обрубали голову, вскрывали брюхо по всей длине и, пересыпав солью, плотно заворачивали в мокрую холстину. Купец, хмуро глянув на Олега, пояснил, что в дороге сгодится – и похлебку сварить, и закоптить на костре. Наконец Вторуша освободил стол, вынес потроха на улицу, а хозяйка сноровисто стала выставлять угощение. Староста достал из подклети кувшин с медом. Повеселевший купец сыпал прибаутками, пытаясь расшевелить хозяев, но на его шутки отзывалась только Синичка. Невзор посидел, выпил молока и, поблагодарив хозяев, вышел из горницы. Староста угрюмо молчал, его жена, украдкой смахивая слезу, косилась на Олега.

Наконец тот не выдержал:

– Да что вы, как при покойнике? Я же сказал – все хорошо будет. Следить за девкой надо…

– Да как же следить‑то, – возразил хозяин, – не малая уже. Что ж ее, взаперти держать? Так не можно.

– Не можно, – проворчал Середин, – вы бы хоть спросили, с кем любится.

– Придет время – сама скажет, – поддержала мужа хозяйка.

Олег вздохнул, поднялся из‑за стола.

– Эх, славяне! Воля пуще жизни, – пробормотал он. – Все, спать ложитесь. На двор ни ногой, тебя, купец, тоже касается.

– А меня? – встряла Синичка.

– И тебя тоже. – Середин сделал страшные глаза, и девчонка прыснула в ладошку.

* * *

Встававшая из‑за леса на другой стороне реки луна залила серебром спящую деревню. Земля, видно, давно не знавшая дождя, впитала влагу, будто прокаленный зноем песок. Олег прошел к телегам, достал серебряный кистень, прицепил к поясу. Перевязь с саблей сунул под мешки с товаром, вернулся к дому и, присев на завалинку возле крыльца, прислонился спиной к шершавым бревнам. Рядом хрустела рыбьей головой кошка, сверчки заливались, как в последний раз, возле коновязи переступали лошади.

Темная фигура возникла рядом неслышно, словно выросла из мрака.

– Слышь, Олег, кого встречать будем? – тихо спросил Невзор.

– Не знаю еще, – нехотя признался Середин, – но, похоже, без драки обойдемся. Ты чего есть не стал?

– Сыт я, – коротко ответил бывший дружинник.

– Ты смотри, Невзор. Разговор наш у реки помнишь? Я второй раз предупреждать не стану, – процедил Середин.

– Давай договоримся, Олег. Или ты мне веришь, или нет! Нет – так я уйду. Грешен, овцу я задрал, потому и от еды отказался.

– Хоть не хозяйскую?

– Нет. От стада отбилась на той стороне деревни, тут я ее и…

– Охо‑хо, – потянулся ведун, – ладно, все равно утром уйдем. Это даже лучше, что у тебя аппетит пропал.

– Чего?

– Тихо… – Олег прислушался. – Вроде, ходит кто в избе. Ты давай к колодцу. Раньше придешь – больше увидишь. А я скоро подойду и, кажется, не один.

Невзор беззвучно исчез, словно ночь поглотила его. Ни травинка не шелохнулась, ни плетень не скрипнул. Середин замер. Кошка выглянула из‑под крыльца, потерлась о его ноги, мяукнула. Он не погладил ее, не отводя глаз от двери.

– Тихо, Мурка, похоже, свои. Мне бы твои глаза, ну, да придумаем что‑нибудь.