Дэйн Арчер и Розмэри Гартнер (Dane Archer and Rosemary Gartner)

Насилие со стороны государства странным образом игнорируется в дискуссиях по проблеме насилия. Работы, посвященные изучению агрессии, касаются самых разных тем, от влияния гормонов на агрессивность до криминальных убийств, при этом не затрагивая такие темы, как смертная казнь, расстрел грабителей на месте, разгон демонстраций или более «впечатляющая» форма государственного насилия: война. Игнорирование последнего особенно удивляет, так как с некоторого времени ведется официальная статистика жертв военного времени (Singer and Small, 1972), включая смерть, по крайней мере, 46 000 молодых американцев в период с 1963 по 1973 г., а также существенно большие жертвы в странах, втянутых во Вьетнамскую войну.

Почему же так мало говорят о государственном насилии? Наиболее четкое объяснение заключается в следующем: войны и другие формы официального насилия уникальны тем, что они легитимизируются государством. Бомбежка деревень, наем правительством США киллеров с целью убрать неугодных им иностранных лидеров, убийство полицейским грабителя, применение национальной гвардией смертельного оружия при разгоне демонстрации — это насилие является результатом приказов (Marx, 1970). Приказы рождаются в иерархических организациях. Они издаются назначенными или выборными представителями власти и приводятся в исполнение людьми в форме. В каждом отдельном случае убийство является необходимым актом для достижения какой-либо важной государственной цели — недопущение распространения враждебной идеологии, остановка разрушения института частной собственности, снижение возможности появления новых преступников или контроль над политическими оппонентами. Государственное насилие может также считаться ответным актом — ответом на нелегальное насилие или легальной угрозой нелегальному насилию. Официальные убийства, таким образом, отличаются от нелегального насилия тем, что они исходят из государственных приказов, воплощаются несколькими агентами, действующими коллективно, и являются инструментом достижения некой высокой цели. Данные отличия являются основой государственного насилия.

Это узаконивание вполне успешно в том смысле, что многие граждане признают государственное насилие вполне приемлемым и непроблематичным. Есть информация, подтверждающая данные выводы. В исследовании 1968 г. 57% национальной выборки согласились с утверждением: «Любой, кто оскорбил полицейского, не имеет морального права жаловаться, если за этим последуют ответные агрессивные действия» (Gamson and McEvoy, 1972). Общественный мандат официальному насилию узаконивает даже экстремальные акты насилия. В другом исследовании 1968 г., проведенном институтом Гэллапа, респондентов спросили, как они относятся к тому, что глава большого города отдал приказ полиции стрелять в грабителей; 61% согласились с тем, что это лучший путь решения проблемы грабежей. В 1969 г. почти половина американцев (48%) посчитали, что применение огнестрельного оружия является лучшим способом подавления студенческих акций протеста (Kahn, 1972). Такая терпимость к официальному насилию может объяснить общественное восприятие бунтовщиков как жестоких преступников — и это несмотря на то, что число людей, убитых во время подавления бунтов, в десять раз превышает число людей, убитых бунтовщиками (Couch, 1968).

Общественная поддержка официального насилия настолько распространена, что это, несомненно, влияет на само определение понятия насилия. В исследовании 1969 г. 30% респондентов национальной выборки сказали, что избиение студентов полицией не было актом насилия, и, что еще удивительней, 57% сказали, что отстрел грабителей также не является актом насилия (Blumenthal et al, 1972). Семантика понятия «насилие» отлично отражает легитимацию исполнителя, а не природу его действия. В том же исследовании 1969 г. респондентов спросили, какие проявления насилия их больше всего затрагивают, беспокоят. Несмотря на то, что исследование проводилось во время войны во Вьетнаме, только 4% отметили войну.

Одним из следствий легитимации официального насилия является, таким образом, создание запаса общественной поддержки этого насилия. Для большинства американцев убийства могут не считаться насилием — при условии, что эти убийства узаконены правительственным авторитетом. Весьма распространенная поддержка насилия со стороны государства объясняет силу общественной реакции на военные преступления, в качестве примера можно взять действия лейтенанта Вилльяма Келли во время Вьетнамской войны (Kelman and Lawrence, 1972). Так как жители поддерживают официальное насилие, неудивительно, что под насилием понимается лишь «преступное насилие».

Отсутствие темы государственного насилия в научных дискуссиях об агрессии является неким элементом нарушения порядка. Так как ученые сами являются гражданами своей страны, очевидно, что и они также захвачены процессом легитимации и что, так же как и большинство граждан, они не рассматривают государственные убийства как насилие. Например, войны в большинстве своем рассматриваются в научных кругах лишь с политической точки зрения, и только политические противники войны рассматривают убийства во время войны именно как насилие. Так как исследователи в области социальных наук привыкли рассматривать поведение с точки зрения свободы выражения оценки, очень любопытным является то, что официальные убийства не критикуются как акты насилия. Возможно, мы все, в том числе и ученые, социализированы таким образом, что принимаем государственную монополию на легитимацию насилия, — и, возможно, эта социализация влияет на определение понятия насилие.

Тенденция рассматривать официальное насилие легитимным распространяется только на действия нашего собственного правительства. В качестве примера: военные действия в нацистской Германии пользовались поддержкой правительства и были легитимными для граждан того времени — в том числе для ученых и интеллектуальной элиты, — но не для граждан других стран. Несмотря на то, что социализация призывает нас поддерживать государственное насилие вообще, этноцентризм заставляет нас поддерживать лишь действия собственного правительства. Официальные акты насилия поддерживаются в пределах государства, но не за пределами оного.

То, что ученые избегают обсуждать проблему официального насилия, объясняется структурными факторами, и это вызывает беспокойство. Так как современные ученые работают в рамках учреждений, правительство имеет возможность усиленно влиять на исследовательские агентства при попытке изучения ими проблемы насилия. Структура научных исследований, регулируемая правительством, может сама по себе создать так называемую «мертвую зону» в отношении насилия. К сожалению, примеры таких исследований существуют. Когда губернатор Калифорнии Рональд Рейган объявил о своем предложении организовать Центр по изучению насильственного поведения в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе (UCLA), Эрл Брайан, министр здравоохранения и социального обеспечения, провел пресс-конференцию, на которой он попытался прояснить цели, которые ставят перед собой организаторы проекта. На вопрос, будут ли изучаться военные действия как форма насилия, доктор Брайан ответил: «Я не думал о войне».

Замечательной демонстрацией того, как официально может определяться понятие «насилие» с целью избежать признания наукой его существования, является описание Шортом (Short, 1975) истории Национальной комиссии по фактам и предотвращению насилия. Так как Шорт занимал должность соруководителя этой президентской комиссии, отвечая за научные исследования (вместе с Марвином Е. Вольфгангом), данное повествование представляется весьма интересным и познавательным. Национальная комиссия приняла весьма нейтральное определение насилия, сфокусированное на природе самих актов насилия: «угроза или использование силы, которые могут повредить человеку или как-либо ограничить его против его воли, а также разрушение или захват имущества» (Short, 1975). Несколько раньше такое нейтральное понимание насилия побудило Комиссию «закинуть сеть с широкими ячейками». Например, документ Комиссии «Доклад о прогрессе» так обозначил сферу исследования: «В данном определении насилия нет какого-либо подразумеваемого оценочного суждения. Поддержание закона и порядка невозможно без него. Полицейский, если это понадобится, имеет право угрожать и применять силу и даже ранить или убить преступника. Война включена в это определение наподобие некоего наказания для детей. В это определение также включена жестокость полицейских, нацистское насилие и физическое насилие над детьми» (цит. по: Short, 1975). Даже учитывая то, что официальное насилие, такое как войны и жестокость полиции, были включены в сферу действий Комиссии, реального рассмотрения этой проблемы почему-то не было в рамках последующих исследований. Например, ко времени выхода Итогового Отчета комиссия работала уже только с нелегальным насилием (Short, 1975). Термин нелегальное в данном случае является ключевым, так как действия правительства с некоторого времени очень редко признаются нелегальными. Такое изменение базовых понятий в серьезных правительственных исследованиях сместило акценты внимания в сторону рассмотрения индивидуальных девиантных актов, действий убийц и членов банд. В то же время такое достаточно традиционное фокусирование внимания на нелегальном насилии исключило из рассмотрения насильственные действия государства как таковые, и это несмотря на то, что комиссия проводила исследования в самый разгар Вьетнамской войны. Кстати, Шорт указывает на то, что некоторые исследователи предложили изучить также и военные действия наравне с другими темами. Эта идея была отвергнута. Шорт это объясняет тем, что эта тема имела «потенциально взрывную природу при непосредственном фокусировании на изучении военных действий в общем случае и конфликта в Индокитае в частности». Несмотря на то, что основная масса материалов, полученных в ходе исследований, имела огромную ценность, очень беспокоит тот факт, что правительство оказывало сильное давление на комиссию в вопросе выбора тем исследования — по вполне понятным причинам изучалось все, кроме насильственных действий со стороны государства.

По приведенным выше причинам дискуссии на тему насилия во всех популярных и научных публикациях в основном фокусируются на нелегальном или «девиантном» насилии. Это предубеждение находит свое отражение в языке. Понятие «убийство» (murder) принято относить к действиям отдельного субъекта, и даже более нейтральное понятие «убиение» (homicide) почти никогда не используется применительно к действиям государственных исполнителей. В военное время, например, правительства используют такие термины, как жертвы, тела или человеческие потери, чтобы отразить в более мягкой форме то, что в обычной жизни называется просто — убийство. Когда в мирное время представители государства отнимают жизни, убийство камуфлируется с помощью таких слов, как наказание. Лишь политические оппоненты власти не соглашаются с таким официально-лживым языком. Противники войны, например, обвиняют правительство в «убийственной политике» и говорят о солдатах как об убийцах.

Мы считаем, что необходимо перестать игнорировать тему насилия со стороны государства. Очевидно, что «девиантное» насилие в прошлом оккупировало внимание исследователей. Это не что иное, как научная недальновидность, по двум причинам. Во-первых, акты официального насилия могут пагубно сказаться на общей ситуации, так как они являются формами насилия, легитимизированного авторитетом и престижем государства. Во-вторых, множество интересных и волнующих вопросов по поводу официального насилия еще ждут ответов: кто наиболее интенсивно поддерживает насилие со стороны государства? Какие именно формы оправдания официального насилия наиболее эффективны в процессе легитимизации этого самого насилия? Считают ли дети войну формой губительного насилия? В каком возрасте дети начинают принимать государственную позицию по отношению к официальному насилию? По-разному ли люди с различным уровнем «морального развития» оценивают официальное насилие? Поддерживают ли преступники насилие со стороны власти больше, чем люди, чистые перед законом? Каким образом оправдывают себя законодатели, являющиеся проводником этого насилия? Какие аргументы кажутся наиболее убедительными при вынесении смертного приговора? Являются ли американцы более толерантными к официальному насилию, чем, например, англичане? Информации по этой теме одновременно и много, и мало.