double arrow

Глава 52. Летом разразилась, наконец, давно ожиданная ссора в Ростове Великом

Летом разразилась, наконец, давно ожиданная ссора в Ростове Великом. Дмитрий Борисович опалился на младшего брата Константина. Что там произошло – неясно, но, видимо, старший ростовский князь решил стать самовластцем в своей земле. Копилось постепенно, а тут Константин не выдержал и уехал во Владимир, к великому князю Дмитрию.

Дмитрий Борисович стал собирать рать и укреплять город. В Ростове началась великая замятня. Епископ Игнатий, не сумев помирить братьев, кинулся вслед за Константином во Владимир, молил Дмитрия Александровича вмешаться. Дмитрий поехал в Ростов с боярами. Долго судили и рядили, улаживая споры и которы ростовских князей, которых в конце концов не без труда удалось «свести в любовь».

Дмитрий возвращался довольный. Тяжелый, начавшийся грозным небесным знамением год, кажется, минет без вреда. Уладилось с Новгородом. Удалось уладить дела ростовские. Все было тяжело, все долило, почасту не хватало сил, денег, ратей… Или так казалось со стороны, что отцу все дается легко и просто?

Он лишь порою хмурился, вспоминая упрек в единодержавии, брошенный ему ростовским князем. Веско ответить ему Дмитрий так и не сумел и теперь досадовал на себя. Ответить было бы нужно. Очень нужно! Но как?

Снова созревали хлеба, лето перевалило на вторую половину. В листве, тяжелой и пышной, уже не было весенней яркости, и хоть нигде не проглядывало еще ни одного желтого листа, но уже их предвестье чуялось в дремлющих кронах дерев, в жаркой истоме полей, вянущих травах и пыльном, словно выцветающем, небе.

Во Владимире он узнал от великого баскака, что Андрей получил у нового хана, Туданменгу, ярлык на все великое княжение и уже отбыл в Орду за помочью. Татарин глядел на князя глумливо. Дмитрий смолчал. Сдержался. Пройдя к себе, потребовал городового боярина. Боярин отсутствовал. Слуги, как тараканы, попрятались по углам.

Мир рухнул.

Дмитрий сжал кулаки: «Эх, Андрей!» К сердцу подступила боль. Быть может, я виноват? Вспомнил, как сидели в Новгороде… Лицо Андрея… Горячий гнев вытеснил растерянность и страх. Нет, он еще поборется! Власти просто так не отдаст! Собрать всех! Вооружить город! (Но кого? И как собрать?! Где бояре?! Владимирцы разбегаются, как мыши… И нет митрополита!) Владимирцы, и верно, разбежались все. Охрана осталась только своя, переяславская. Его встретил Окинф, сын Гаврилы Олексича.

– Ты не убежал? – спросил, не сдержавшись, Дмитрий.

– Нам, переяславцам, куды бежать? – ответил Окинф, не обижаясь. – Обороним, коли заможем…

Ратники, брякая оружием, собирались к своему князю. Иные были в крови, наспех перевязаны.

– Татары хотели забрать казну, да наши не дали. Тута маленько сшибка вышла! – объяснил Окинф. Прибавил, помолчав: – Баскак отряд послал в Переяславль, упредить бы!

– Когда? Что ж не сказали! (Собрать всех, кого можно. Скакать. Догнать. Укреплять Переяславль.) – Он уже понял, что тут, во Владимире, не удержаться.

– Как батюшка?

– Батюшка здрав. Переяславль стережет, да вот от татар худа не стало б…

Дмитрий обозрел напряженные, повернутые к нему лица и приказал негромко, но твердо:

– Скакать в ночь!

Светлое солнце, не покраснев, опустилось за рожь, оставив на краю неба золотистую, быстро тускнеющую пелену. Федор поднял голову. Выше облачной дымки лежала спокойная светлая голубизна. Размазанные по окоему сиреневые полосы облаков темнели. Это небо! И эта тихая, еще ничего не знающая о своей участи, с налитыми хлебами, готовая родить, земля. Литое колесо солнца, на которое было не больно смотреть глазам… Тишина, проломанная коваными копытами. Бешеный скок коней.

Мчались, пересаживаясь с коня на конь. У кого-то захрапела и пала лошадь. Ратник отстал, снимая седло. Ждать не стали. Привал сделали перед утром. Вываживали коней, не пуская сразу к воде. Ноги плохо слушались после седла. Хотелось все бросить и повалиться наземь.

Серая мга съедала звезды.

– И ласточка низом! – сказал чей-то голос из темноты. – К дождю!

Другой поддержал:

– Как польет, тут те, и по мокрому-то, вборзе не поскачешь!

Федя, шатаясь, подымался от ручья. Князь с боярином Окинфом стояли на бровке, оба слегка расставив ноги, рисуясь крепкими черными тенями на рассветном небе, и он невольно подивился выдержке воевод.

– Татары беспременно возьмут на Юрьев, – говорил Окинф. – А мы лесной дорогой. Должны упредить… Кони у их! – Окинф присвистнул.

– Не стали бы казну отбивать в Юрьеве!

– Казну Морхиня довезет, люди есть. Да нет, татары сами тоже не начнут, сколько их тута? Горсть! Во Владимире не взяли! Юрьевский князь не даст…

Они прошли. Федор, дойдя до своих и без вкуса пожевав хлеба, повалился на попону…

Разбудил мелкий теплый дождик. В тумане шевелилась рать.

– Седла-ай!

Небо серело.

– Обложной! Ну, ветерок бы хоть! – толковали, подтягивая подпруги и взнуздывая коней, ратники.

– Кажись, задувает…

– Дай бог!

Дорога раскисла враз. Со скока скоро перешли на рысь, дальше ехали шагом.

Небо осветлело. Поднялся ветер, и пошел крупный дождь. Вымокли до нитки, зато скоро тучу свалило и стало проглядывать солнце. Густой пар стоял над прудами. Подсиненное облачное молоко рыхло волочилось, таяло, открывая синие размытые проталины. Белой порошею цвела на паровых полях свинка. Редко-редко доносился со стороны крик ратая да далекое конское ржанье, и снова только глухой чавкающий топот сотен копыт, шумное дыхание людей и лошадей, стук или звяк стремени да по временам резкий окрик старшого. Казалось, неоглядная тишина волнами расступалась и снова смыкалась позади проходящей рати, гася все звуки. В тишине наливалась рожь и яровые, светло колосился овес. А небо намокало лиловою влагой, от земли, от травы парило, солнце грело сквозь прозрачную облачную пелену, и ветер сушил землю, начинавшую ошметьями отлипать от копыт коня. И сквозь волглый зипун Федору уже начинало парить плечи и спину.

Уже показались сосны. Твердая лесная земля обрадовала всех. Кони перешли с рыси на скок. Вытягиваясь длинной змеей, ратники исчезали под влажной крышей бора.

«Успеть, успеть, успеть!» Уже ярость скачки захватила и людей и животных. Еще кто-то, захрапев, сполз с седла, еще чей-то конь, шатнувшись, сбился и стал заваливаться. Мокрые сосновые ветви хлестали по лицу.

Стало жарко. Солнце высушивало ветви. Густо парило, обдавая горячим лесным духом хвои, муравьиных куч, черничника и болотной травы. Почти не останавливаясь, пересаживались опять на поводных коней. Скакали. К вечеру небосклон опять облегла нешуточная туча, похоже, к большому дождю.

– Уже близко! – пронеслось по рядам. Кого-то услали вперед, хотя казалось, что быстрее скакать уже нельзя, и Федор потрогал в тороках увязанную бронь.

Пахнуло холодом. Быстро темнело. Туча, густо-синяя, сизая, цвета голубиного крыла, закрыла уже треть неба. Вечернее солнце вдруг вырвалось из-за дальнего края ее, и Федор, оборотясь в огненное пыланье лучей, на миг ослеп, только радужные круги пошли перед глазами. Солнце легло на дальний лес, зажгло красными свечами стволы сосен, закрапал дождь, и над лесом, над пронзительно зеленой хвоей багряных сосен встала высокая радуга. И туда, под арку радуги, спешили, переходя с рыси на скок, князь с дружиной, чая уйти от дождя и опередить татар.

Выскакав из лесу, они сгрудились на холме вокруг князя. С угора открывалось широко вперед, туда, к Переяславлю, еще не видному за холмами.

– Рать турит!

– Наши!

– Татарва!

– Наши! По шапкам видать!

– Успели, кажись!

– Ну, Митрий Саныч, – выкрикнул кто-то весело, – век не позабыть, как скакали нонеча!

И Федор, поднеся трясущуюся руку с плетью к глазам, бурно дыша и ногами ощущая, как тяжело дышит, раздувая бока, конь, тоже запомнил навсегда отсюда, с холмов, сбегающую вниз дорогу, развороченное, дымно-кровавое небо и внизу тусклые, блекло-рыжие кровли соломенных деревень.

От Переяславля им встречу скакали, размахивая шапками, верхоконные.

Татар они не опередили, но поспели все-таки вовремя. Престарелый Гаврило Олексич уже третий час спорил с начальником татарского отряда, с трудом отстаивая княжой терем и входы на башни. Меж тем уже начиналась драка. Татары брались за плети, с плеча хлестали, норовя по глазам, ратных Гаврилы, а те, оборотив копья, отбивались древками. Свалка грозила перерасти в побоище, тем паче что кое-кто из татар уже отъезжал подалее и доставал луки.

Гаврило оборотил к Дмитрию гневно-беспомощное лицо. Вспыхнув радостью, увидел сына, Окинфа. Дмитрий в опор, пустив коня, врезался в татарский строй, и за ним его дружинники, ополоумевшие от скачки, грязные, с напряженными скулами, на запаленных конях, готовые ринуться в клинки.

Дмитрий гневно, не трогая меча, оборотился к татарскому мурзе. Татарин, скаля зубы, вложил до половины вытащенную кривую саблю.

– Без ханского ярлыка не пущу!

– Ярлык будет!

– Когда будет, тогда и перемолвим. А тут – я князь. Тут вотчина моя!

В ворота въезжали новые ратные. То был второй Гаврила, с сыном Андрейшей, с дружиной усольцев и кубричан. Татарский воевода вдруг перестал разговаривать и издал дикий горловой крик. Татары разом заворотили коней и конным ливнем ринулись вон из крепости. Кто-то на дороге схватил арканом высунувшуюся бабу, поволок и почти на скаку подхватил на седло. Несколько стрел пущенных через плечо, вполоборота, просвистели в воздухе, кто-то охнул, схватившись за руку, другой скорчился: стрела попала в живот.

– Ну и бьют, гады!

– Догнать! – бросил Дмитрий, но загнанные кони уже не годились для погони. Татарский отряд легко уходил на рысях.

– Скачи вслед! Не то деревни пограбят! – приказал Дмитрий второму Гавриле.

Все это произошло так быстро, что Федор опомниться не успел. Оглянувшись, он увидел, что переяславский баскак стоит как ни в чем не бывало на крыльце ордынского двора. Дмитрий смерил его взглядом, тяжело спешился и полез на крыльцо. За ним – несколько человек бояр. Ратники, и местные, и те, что прискакали, не слезая с седел, ждали, что будет. Но вот князь вышел, и за ним, гремя оружием, показались бояре. Он дал знак, и у крыльца ордынского двора стали ратники, опершись на копья. Прочие начали спешиваться и выводить коней.

Сшибка в Переяславле и слухи породили общий переполох. Жители побежали кто куда, спасаться. Пришлось останавливать, ворочать, объяснять. Баскак, задержанный князем, слал грамоты в Орду, Дмитрий тоже. Бояре разъезжали по деревням, объясняли, что осенью, в распуту, татары уже не пойдут. Жители с оглядкой ворочались жать хлеб.

Осень стояла переменчивая: то дождь, то солнце. Неуверенность была и в людях. Работали и не спали ночами, сожидали татар. Разъезды стерегли все дороги. Спешно закупая товар, спешили убраться подобру-поздорову новгородские купцы. Бояре увозили семьи в дальние лесные деревни. Князь Дмитрий уперся. Отослав жену с дочерьми в Новгород, укреплял город. Оба сына, Иван и десятилетний Александр, оставались при нем. Передавали, что хан вызывал Дмитрия в Орду, но князь не поехал. Кто и думал, что еще обойдется. Сбежавшие в первые дни потихоньку возвращались домой.


Понравилась статья? Добавь ее в закладку (CTRL+D) и не забудь поделиться с друзьями:  



Сейчас читают про: