Состояния прогресса или стагнации народов не зависят от географического места, где они живут

Нельзя не признать роль климата, почвы и топогра­фических особенностей и их влияние на развитие наро­дов; я уже затрагивал этот вопрос и сейчас хочу рас­смотреть его подробнее.

Обычно считается, что если нация образовалась под сол­нцем не слишком жарким, чтобы сжечь кожу и сделать людей нервными, и не слишком холодным, чтобы сделать почву бесплодной, если она сформировалась на берегу боль­шой реки, служащей удобным путем сообщения, на равни­не или в долине с плодородной почвой, у подножия гор, скры­вающих в себе огромные минеральные богатства, то эта нация, благословенная природой, быстро выйдет из состо­яния варварства и придет к цивилизации. С другой сторо­ны, если исходить из этого аргумента, придется признать, что племена, сжигаемые солнцем или удручаемые вечны­ми снегами и льдами, живущие на бесплодных скалах, име­ют больше шансов остаться в варварстве. Тогда получа­ется, что человечество идет к совершенству только благо­даря материальной природе и что все его достоинства существуют как бы вне его. Каким бы привлекательным не казалось на первый взгляд это мнение, оно абсолютно противоречит многочисленным фактам и примерам.

Конечно же, никакую страну нельзя считать более пло­дородной, ни один климат более благоприятным, чем про­сторы Америки. Здесь много больших рек, заливов, бухт, гаваней — глубоких, живописных, вместительных; цен­ные металлы залегают почти на самой поверхности зем­ли; растительность дает самые разнообразные средства к существованию, а фауна изобилует съедобными пти­цами и животными. Однако большая часть этих облас­канных богом мест много веков служит средой обита­ния народам, которым даже не приходит в голову исполь­зовать хоть малую толику этих богатств.

Некоторые из них пытались что-то предпринять, кое-где мы видим признаки культуры и следы примитивной обра­ботки руды. Путешественники восхищаются изделиями ре­месленников, выполненных с несомненным искусством. Но все это лишь разрозненные примеры, не составляющие целого — проблески цивилизации. Разумеется, в далекие вре­мена на обширных землях между озером Эри и Мексиканс­ким заливом, от Миссури до Скалистых гор существовала нация, оставившая замечательные следы своего присут­ствия. Остатки сооружений, наскальные рисунки и надписи, могильные курганы [1], мумии свидетельствуют о развитой культуре. Но нет никакого подтверждения, что между этой таинственной нацией и народами, кочующими сегодня на ее могилах, существует близкое родство. В любом случае, если в результате каких-то естественных связей или отношений подчиненности нынешние туземцы унаследовали от прежних хозяев страны первые понятия об искусствах и ремеслах, которые они практикуют на самом элементарном уровне, можно лишь удивляться тому, что они оказались неспособ­ны усовершенствовать то, чему научились, и я вижу в этом еще один аргумент в пользу того, что первые племена, нахо­дясь в самых благоприятных географических условиях, не были предназначены для цивилизации.

И напротив, между климатом и фактом цивилизации нет никакой зависимости. Индия всегда нуждалась в культивации земель, так же как и Египет [2]. А это два известнейших центра культуры и дел рук человечес­ких. В Китае, наряду с плодородными землями, есть ме­ста, где земледелие сопряжено с большими трудностями.

История началась здесь с укрощения своенравных рек, а первые благодеяния древних императоров заключались в рытье каналов и осушении болот. В Месопотамии, в до­лине Евфрата и Тигра, где процветали первые ассирийс­кие государства, где земля изобилует священными релик­виями, где пшеница, как говорят, растет сама по себе, по­чва тем не менее мало плодородная, и чтобы обеспечить пропитание, приходилось заниматься ирригацией. Сегод­ня, когда каналы разрушены, завалены обломками, вновь воцарилось бесплодие. Поэтому я склонен думать, что при­рода была не столь благосклонна к этим районам, как обычно думают. И все-таки я не собираюсь рассуждать на эту тему и признаю, что Китай, Египет, Индия и Асси­рия как нельзя лучше подходили для формирования боль­ших империй и развития мощных цивилизаций; я допус­каю, что в этих местах сосредоточены все условия для процветания. Но для того, чтобы воспользоваться ими, надо было предварительно достигнуть высокого уровня социальной организации. Так, для того, чтобы торговля могла воспользоваться водными артериями, надо было, чтобы уже существовала промышленность или, по край­ней мере, агрикультура, а влияние на соседние народы было немыслимым без наличия городов и рынков. Итак, привилегии, оказанные Китаю, Индии и Ассирии, предпо­лагают в народах, которые воспользовались таковыми, настоящее интеллектуальное призвание и даже некоторую цивилизованность до того, как могла начаться эксплуа­тация этих преимуществ. Однако оставим особо отмечен­ные природой районы и обратимся к другим.

Когда в процессе своей миграции финикийцы пришли из Тилоса или из других мест на юго-востоке, что они уви­дели в Сирии, где обосновались? Засушливое скалистое побережье, стиснутое между морем и горными цепями, ко­торому, казалось, суждено навечно остаться бесплодным. Такая удручающая территория ограничивала распрост­ранение нации, потому что находилась среди гор. Тем не менее это место, похожее на тюрьму, превратилось, бла­годаря гению народа, который заселил его, в страну хра­мов и дворцов. Финикийцы, обреченные на участь ихтио­фагов или, в лучшем случае, пиратов, сделались и вправ­ду пиратами, но в то же время отважными и ловкими торговцами и удачливыми спекулянтами. Ну и что, воз­разит мне оппонент, нужда есть матерь предприимчивости: если бы основатели Тира и Сидона обитали в долинах Дамаска, довольствуясь плодами сельского хозяйства, они никогда бы не стали знаменитым народом. Нищета их уг­нетала, нищета пробудила их гений.

А почему она не пробуждает гений многих африкан­ских, американских, островных племен Океании, нахо­дящихся в аналогичных условиях? Почему кибилы Ма­рокко — древняя раса, у которой было достаточно вре­мени для размышлений, а кроме того, достаточно хороших примеров для подражания, — почему они ни разу не пришли к более умной мысли для облегчения своей тяжелой доли, нежели простой морской разбой? Почему на этом архипелаге, который будто специаль­но создан для коммерции, на этих океанских островах, которые так легко сообщаются между собой, почти все плодотворные отношения находятся в руках чужезем­цев — китайцев, малайцев и арабов? Почему снижает­ся активность там, где преобладают полутуземные на­роды и метисы? Дело вот в чем: для того, чтобы пред­приимчивая нация смогла обосноваться на побережье или на любом острове, требуется нечто большее, чем открытое море, чем богатая почва и даже опыт, при­внесенный извне, — необходима какая-то особая спо­собность жителей этого побережья или острова, ибо только она позволит им воспользоваться орудиями тру­да, находящимися в их распоряжении.

Но я не ограничусь доказательством того, что гео­графическое положение — благоприятное по причине пло­дородности почвы или, наоборот, ее неплодородности -не определяет социальную значимость народов; я хочу объяснить, что эта значимость совершенно не зависит от окружающих материальных обстоятельств. Приведу при­мер армян, запертых в своих горах, в тех же самых го­рах, где из поколения в поколение живут и умирают в состоянии варварства многие другие народы: с незапа­мятных времен они сформировали достаточно развитую цивилизацию. К тому же их земля не отличается плодо­родием, а страна, окруженная горами, не имеет выхода к морю.

В аналогичном положении находились евреи, окружен­ные племенами близкой им языковой группы, причем многие были близки евреям и по крови; они также опере­дили в развитии всех соседей. Они были воинами, земледельцами, торговцами и имели сложную структуру прав­ления, в которой монархия, теократия, патриархальная власть родовых вождей и демократическая власть наро­да в виде собраний и пророков сочетались друг с другом самым причудливым образом; они пережили века процве­тания и славы и, благодаря продуманной системе мигра­ции, преодолели трудности, связанные с ограниченностью их территории. А что представляла собой эта террито­рия? Нынешние путешественники хорошо знают, ценой каких усилий израильские агрономы поддерживают пло­дородие почвы. С тех пор, как эта избранная раса покину­ла свои горы и долины, колодец, из которого пили стада Иакова, занесло песком, виноградником Навота завладе­ла пустыня, а на месте дворца Яхава растет сорняк. А че­го добился в этом жалком уголке земли еврейский народ? Я повторяю: народ, талантливый во всем, за что он брал­ся, свободный, сильный, мудрый народ, который до того, как с оружием в руках утратил звание независимого, дал миру столько же врачей, сколько и торговцев.

Даже греки, славные греки, не могли похвастаться благоприятным географическим положением. Большей частью их народы обитали на почти бесплодных зем­лях. Аркадия была облюбована пастухами, а Беотию облюбовали Серее и Триптолем, однако в эллинской истории эти местности играют незаметную роль. Даже богатый Коринф, избранный город Плутона и Венеры Меланийской, стоит где-то на втором месте. Так кто же составил славу Греции? Афины, чья серая пыль по­крывала чахлые оливковые рощи в окрестностях го­рода; Афины, которые, будучи торговым центром, про­давали статуи и книги, а также Спарта, затерянная в узкой долине, где ее нашла слава.

А теперь обратимся к Риму, т. е. к тому бедному кан­тону Лациума, на который пал выбор его создателей, на берегу маленькой речки по имени Тибр, впадающей в море в пустынном месте, куда редко заходили фини­кийские или греческие корабли. Разве благодаря свое­му географическому положению он стал владыкой мира? И еще: как только мир покорился римскому ус­таву, властители решили, что для столицы выбрано не­удачное место, и вечный город надолго оказался в опа­ле. Первые императоры, обращавшие взоры к Греции, почти постоянно жили там. В Италии Тиберий обосновался на Капри, в центре своей империи. Его преемники перебрались в Антиохию. Некоторые, озабоченные гал­льскими проблемами, добрались до Трева. Наконец, им­ператорским декретом у Рима вообще отобрали титул столицы и передали его Милану. И если римляне заста­вили с уважением и страхом говорить о себе, так это вопреки местоположению того уголка, из которого вы­ходили первые легионы, а не благодаря ему.

Во времена, более близкие, мы наблюдаем еще боль­ше красноречивых фактов. Мы видим, как процветание покидает средиземноморское побережье, а это лишнее до­казательство того, что оно не было присуще его жите­лям. Крупные торговые центры средневековья появля­ются там, где ни одному политику прежних эпох не при­шло бы в голову строить их. Новгород расцветает в заснеженной холодной стране, Бремен — на таком же су­ровом побережье. Ганзейские города в центральной Гер­мании создаются посреди страны, которая только-толь­ко просыпается; Венеция поднимается из глубин морс­кого залива. Политическая активность перемещается в места, о которых раньше и не слышали. Во Франции власть концентрируется севернее Луары и Сены. Лион, Тулуза, Нарбон, Марсель, Бордо сходят с высшей сту­пени, куда их вознесли римляне. Главным городом ста­новится Париж, бывшее глухое селение, удаленное от моря, т. е. неблагоприятное для торговли, но вполне дос­тупное для нормандских кораблей. В Италии заштатные когда-то городки становятся резиденцией римских пап; Равенна построена на болотах, Амальфи сделался могу­щественным еще раньше. Отмечу попутно, что случай­ность не имеет никакого отношения к этим пертурбаци­ям, что все объясняется пребыванием в данном месте мо­гущественной расы. Я хочу сказать, что местоположение не определяло, не определяет и никогда не будет опреде­лять значимость нации: напротив, нация была, есть и бу­дет решающим фактором экономического, нравственно­го и политического развития территории.

Чтобы пояснить эту мысль, добавлю, что я нисколько не умаляю значения географического положения для неко­торых городов, например, морских портов, столиц и цент­ров торговых путей. Никто не будет оспаривать этот факт в отношении Константинополя и Александрии. На земном шаре есть точки, которые можно назвать ключевыми: скажем, городу, который будет построен на Панамском пере­шейке на берегу будущего канала, суждено будет играть большую роль в мировых делах. Но роль живущей там на­ции будет зависеть от ее способностей. Расширьте суще­ствующую в том месте крепость, выкопайте канал у ее стен, затем заселите ее людьми, и тогда от вашего выбора поселенцев будет зависеть будущее нового города. Если они окажутся неспособными в полную меру использовать такое счастливое преимущество, как место объединения двух великих океанов, значит, население покинет город и будет искать счастья в другом месте.

Вот, кстати, что пишет примерно на эту тему Эвальд в своей «Истории народа Израиля», хотя свое мнение он, возможно, выражает слишком резка; «Довольно много­численные историки дали себя убедить в том, что страна формирует народ, что баварцам или саксам самой приро­дой их земли было суждено стать тем, чем они стали, что протестантское христианство никак не подходило южным народам, что католицизм чужд народам северным, и т. п. Люди, которые толкуют историю, исходя их своих куцых знаний или руководствуясь своим крохотным сердцем и близоруким умом, хотели бы также узаконить такой факт: нация, о которой идет речь (евреи), обладает определен­ными качествами, пусть даже не совсем оцененными, по­зволяющими им жить в Палестине, а не в Индии или, ска­жем, в Греции. Но если бы эти ученые мужи, которые мо­гут доказать все, что угодно, подумали над тем, что эта священная земля породила на ограниченном пространстве религии и идеи самых разных народов и что между этими народами и их нынешними наследниками существуют кар­динальные различия, хотя территория осталась прежней, тогда они бы поняли, как мало территория влияет на ха­рактер и цивилизацию народа».