Замёрзшие небеса

16 ноября 2010, 18:51

Ирина Рогалёва, сказка для взрослых.

Предлагаем Вашему вниманию сказку Ирины Рогалевой "Замёрзшие небеса" вошедшую в одноименный сборник.

Вот что пишет сама автор о своих произведениях:

"Большинство людей в течение жизни задумываются о том, что с ними будет после смерти. И опять-таки нам, верующим, легче – мы знаем, что есть царствие небесное и надо прожить жизнь так, чтобы попасть именно туда. Но ведь множество людей вокруг нас просто не верят в загробную жизнь. Страшно представить, каково будет, когда они там окажутся.

Именно такая ситуация случилась с героиней сказки «Замерзшие небеса».

Почему сказки, спросите вы? Потому что в реальности, как мы знаем, после смерти душа изменить уже ни чего не может. Но именно в сказках возможно все, и моя героиня Антонина, бывшая пьяница, меняется и Господь спасает ее вместе с сыном, который, как это иногда случается, убил свою мать в пьяном угаре.

Вообще, сказка «ЗН», это гимн и материнской любви и любви Господней. О многом заставляет задуматься эта сказка, многое пересмотреть и прочувствовать."

Выдержка из сказки:

Антонине снилось, что наступила зима. Скрылся под белоснежной простыней серый асфальт, превратились в сугробы стоящие на улицах автомобили. Дома надели белые шапки, а старые мерзнущие тополя накинули на плечи толстые шубы. Малышня во дворе с радостными воплями каталась с деревянной горки, дети постарше играли в снежки.

Это был двор из ее детства, и сама она была пятилетней малышкой, которая строила с отцом снежную бабу.

- Сейчас мы сделаем ей нос, - отец достал из кармана пальто морковь и воткнул в рыхлый ком.

- Ура! - захлопала красными варежками в прилипших снежных катышках маленькая Антонина и тут же замерла, увидев, как во двор с громким скрежетом въезжает снегоуборочная машина. Безжалостно уничтожив металлическими ручищами снежную бабу, она двинулась в сторону горки.

- Не трогай горку! – закричала женщина и проснулась.

Болела от духоты голова, очень хотелось выпить. Комната была пропитана запахом дешевого табака. Антонина подошла к давно немытому окну и резко дернула за ручку старой разбухшей рамы. Окно неохотно открылось, осыпавшись кусками рассохшейся краски.

Женщина принялась жадно дышать. Резкий порыв ветра бросил ей в лицо колючую горсть какой-то грязи. С трудом задвинув раму обратно, Антонина отправилась на кухню, где-то там вчера был спрятан остаток водки. Или это было сегодня?

Она посмотрела на часы - на их месте было чистое пятно обоев. Куда и когда исчезли часы, она не помнила. Впрочем, было два варианта – либо их унес сын Пашка, либо она сама продала у метро.

Антонина обыскала все, но заначку не нашла. «Это уж точно сынок, - подумала она беззлобно, - видно ему совсем невмоготу было, если он мою опохмелку употребил. А мне-то как быть? Деньги давно кончились.

Что бы продать?». На обшарпанном подоконнике она обнаружила горшок с цветком - в растрескавшейся земле, утыканной окурками, из последних сил боролось за жизнь неприхотливое растение алоэ.

Придав ему товарный вид, женщина надела телогрейку, намотала на голову платок, больше похожий на половую тряпку и, всунув босые ноги в растоптанные боты, взглянула в заляпанное зеркало. В нем отразилась пожилая толстая тетка с опухшим лицом и отеками под глазами. Серый цвет кожи выдавал заядлую курильщицу.

Изобразив голливудский оскал, Антонина показала зеркалу белесый язык и состроила рожу. «Выгляжу явно не на сорок пять. Когда я смотрелась в зеркало в последний раз? – задумалась она, аккуратно спускаясь по темной лестнице, прижимая к груди горшок с алоэ, - недели три назад или четыре? Ничего не соображаю. Интересно, какое сегодня число и месяц? Вроде недавно была осень? Или уже зима? Не помню».

На улице было сумрачно. Тусклыми пятнами светились редкие окна в домах. А вот витрины магазинов и рекламные постеры, предлагающие разнообразные алкогольные напитки, были освещены вызывающе ярко. Редкие прохожие, прикрываясь руками от резких порывов ветра, то и дело со страхом поглядывали на небо.

Антонине очень хотелось выпить, но она шла не торопясь, желая насладиться свежестью после прокуренной квартиры. Но воздух отдавал запахом гари, словно где-то неподалеку горела помойка.

Антонина оглянулась - огня нигде не было, зато ветер вел себя необычно. Как будто по приказу невидимого хозяина, он закручивал в маленькие вихри грязь и пыль с улицы и точным броском направлял их в лица прохожих.

Вдруг она сообразила, что с улиц исчезли машины и деревья. Без растительности было непонятно, какое время года – ранняя осень или поздняя весна – ни тепло, ни холодно. Выпить захотелось нестерпимо. Казалось, еще немного и ее разорвет от неудовлетворенного желания.

- Купите цветок, - бросилась она к идущему мимо мужчине, - всего стольник.

- Ты что, ненормальная? – прохожий злобно покрутил пальцем у виска, - кому он здесь нужен? Да и деньги тебе не пригодятся.

«В городе явно что-то случилось. Может, ураган снес все деревья и машины? Сколько же я проспала?» - Антонина остановилась и попыталась восстановить события последних дней, но все они слились в недельный запой. Она вспомнила только, что сын принес в пятницу ящик водки, и первую бутылку они выпили вместе

Ирина Рогалёва, сказка для взрослых из сборника "Замёрзшие небеса"

|

«Мы все спасаемся в надежде» (Рим. 8, 24)

«Тесны врата и узок путь,
ведущие в жизнь» (Матф. 7, 14)

Антонине снилось, что наступила зима. Скрылся под белоснежной простыней серый асфальт, превратились в сугробы стоящие на улицах автомобили. Дома надели белые шапки, а старые мерзнущие тополя накинули на плечи толстые шубы. Малышня во дворе с радостными воплями каталась с деревянной горки, дети постарше играли в снежки.

Это был двор из ее детства, и сама она была пятилетней малышкой, которая строила с отцом снежную бабу.

- Сейчас мы сделаем ей нос, - отец достал из кармана пальто морковь и воткнул в рыхлый ком.

- Ура! - захлопала красными варежками в прилипших снежных катышках маленькая Антонина и тут же замерла, увидев, как во двор с громким скрежетом въезжает снегоуборочная машина. Безжалостно уничтожив металлическими ручищами снежную бабу, она двинулась в сторону горки.

- Не трогай горку! – закричала женщина и проснулась.

Болела от духоты голова, очень хотелось выпить. Комната была пропитана запахом дешевого табака. Антонина подошла к давно немытому окну и резко дернула за ручку старой разбухшей рамы. Окно неохотно открылось, осыпавшись кусками рассохшейся краски.

Женщина принялась жадно дышать. Резкий порыв ветра бросил ей в лицо колючую горсть какой-то грязи. С трудом задвинув раму обратно, Антонина отправилась на кухню, где-то там вчера был спрятан остаток водки. Или это было сегодня?

Она посмотрела на часы - на их месте было чистое пятно обоев. Куда и когда исчезли часы, она не помнила. Впрочем, было два варианта – либо их унес сын Пашка, либо она сама продала у метро.

Антонина обыскала все, но заначку не нашла. «Это уж точно сынок, - подумала она беззлобно, - видно ему совсем невмоготу было, если он мою опохмелку употребил. А мне-то как быть? Деньги давно кончились.

Что бы продать?». На обшарпанном подоконнике она обнаружила горшок с цветком - в растрескавшейся земле, утыканной окурками, из последних сил боролось за жизнь неприхотливое растение алоэ.

Придав ему товарный вид, женщина надела телогрейку, намотала на голову платок, больше похожий на половую тряпку и, всунув босые ноги в растоптанные боты, взглянула в заляпанное зеркало. В нем отразилась пожилая толстая тетка с опухшим лицом и отеками под глазами. Серый цвет кожи выдавал заядлую курильщицу.

Изобразив голливудский оскал, Антонина показала зеркалу белесый язык и состроила рожу. «Выгляжу явно не на сорок пять. Когда я смотрелась в зеркало в последний раз? – задумалась она, аккуратно спускаясь по темной лестнице, прижимая к груди горшок с алоэ, - недели три назад или четыре? Ничего не соображаю. Интересно, какое сегодня число и месяц? Вроде недавно была осень? Или уже зима? Не помню».

На улице было сумрачно. Тусклыми пятнами светились редкие окна в домах. А вот витрины магазинов и рекламные постеры, предлагающие разнообразные алкогольные напитки, были освещены вызывающе ярко. Редкие прохожие, прикрываясь руками от резких порывов ветра, то и дело со страхом поглядывали на небо.

Антонине очень хотелось выпить, но она шла не торопясь, желая насладиться свежестью после прокуренной квартиры. Но воздух отдавал запахом гари, словно где-то неподалеку горела помойка.

Антонина оглянулась - огня нигде не было, зато ветер вел себя необычно. Как будто по приказу невидимого хозяина, он закручивал в маленькие вихри грязь и пыль с улицы и точным броском направлял их в лица прохожих.

Вдруг она сообразила, что с улиц исчезли машины и деревья. Без растительности было непонятно, какое время года – ранняя осень или поздняя весна – ни тепло, ни холодно. Выпить захотелось нестерпимо. Казалось, еще немного и ее разорвет от неудовлетворенного желания.

- Купите цветок, - бросилась она к идущему мимо мужчине, - всего стольник.

- Ты что, ненормальная? – прохожий злобно покрутил пальцем у виска, - кому он здесь нужен? Да и деньги тебе не пригодятся.

«В городе явно что-то случилось. Может, ураган снес все деревья и машины? Сколько же я проспала?» - Антонина остановилась и попыталась восстановить события последних дней, но все они слились в недельный запой. Она вспомнила только, что сын принес в пятницу ящик водки, и первую бутылку они выпили вместе.

Антонина родила Пашку в девятнадцать лет от любимого мужчины, чем очень гордилась. Ее товарки с вещевого рынка сплошь и рядом рожали от своих восточных хозяев, а ей повезло - отцом ее сына стал русский парень Васек, грузчик из соседнего ларька, с которым она познакомилась в одной из рыночных забегаловок.

Ваську приглянулась худенькая, с большими голубыми глазами-озерами, светловолосая девушка с открытым и даже немного наивным взглядом. Он сразу начал за ней ухаживать: угощал шашлыками и шампанским, мороженым и конфетами, водил в кино, стараясь выбирать фильмы поскромнее.

Антонина с первого взгляда влюбилась в высокого красивого парня, твердо решив завоевать его сердце, что ей удалось без труда - выглядела она как ангел.

Подружки намекали Ваську на ее прежние сожительства, но тот лишь отшучивался: «Не завидуйте, бабы. От зависти цвет лица портится».

Узнав, что любимая забеременела, он обрадовался и тут же предложил расписаться. Но накануне свадьбы перебрал с друзьями и, выйдя из бара, попал под колеса «Камаза».

После похорон Васька малопьющая Антонина превратилась в пьяницу Тоньку.

Растить ребенка ей никто не помогал, она сама ставила его на ноги. Сначала отдала в круглосуточные ясли-детсад, а после третьего класса - на пятидневку в школу-интернат.

Антонина не знала, кто и когда впервые предложил сыну выпивку – ее собутыльники или его интернатские дружки. Спохватилась она, когда увидела, как десятилетний Пашка, сидя за столом со взрослыми, лихо опрокинул стопку водки и, занюхав ее горбушкой, горделиво посмотрел на мать. И хотя Антонина была пьяна, что-то кольнуло ее в сердце.

- Не пей, сынок, не надо. Это зло и отрава, - хотела она сказать, но слова слились в один протяжный вой, и сын ничего не понял.

Дважды второгодник Пашка закончил восьмилетку, вернулся к матери и устроился грузчиком в соседний магазин. Теперь они пили вместе.

Сын не считал себя алкоголиком, а Антонине вообще было не до тонкостей определений – главное, чтобы не бил. Выпив пол литра водки, Пашка, словно намеренно распаляя себя воспоминаниями о своем несчастном детстве, припоминал матери все грехи и начинал ее избивать.

Несколько раз она лежала в больнице с переломами и сотрясениями мозга, но на сына не жаловалась и всегда прощала его, когда он, протрезвев, приходил к ней с повинной.

- Сама во всем виновата, - говорила Антонина, - по грехам получаю.

Она была крещеной, но в Бога не верила. Пашку же покрестила на случай, если Бог все-таки есть.

Антонина поставила на асфальт горшок с цветком и еще раз принюхалась. В воздухе пахнуло сероводородом.

Неожиданно с крыши посыпались грязные комья. Женщина испуганно отскочила, чуть не сбив горшок с алоэ, и, посмотрев наверх, остолбенела - над ней было скованное льдом небо. «Этого не может быть», - Антонина помотала головой, но все было по-прежнему.

- Посмотрите на небо! – она схватила за руку идущую мимо женщину.

Та вырвала руку, ничего не ответила и, обогнув Антонину, прошла мимо.

Увидев неподалеку грузчиков, разгружавших мебельный фургон, она бросилась к ним:

- Ребята, посмотрите на небо!

- Мамаша, отойди, не мешай работать, - они с трудом затащили в подъезд огромный старинный диван.

Антонина ущипнула себя за руку и опять посмотрела наверх – серый лед застилал все небо. «Что же теперь солнца не будет? - испугалась она, - как же жить?»

Грузчики вернулись, неся обратно все тот же диван.

- Ребята, пожалуйста, посмотрите на небо! – умоляющим голосом попросила их Антонина.

С явной неохотой один из них поднял голову:

- Небо как небо, мамаша.

- Оно же замерзло!

- Оно всегда здесь такое. Ты, наверное, новенькая?

Антонина заметила, что грузчики, развернувшись на месте, понесли назад все тот же диван. Ей стало страшно:

- Ребята, вы зачем этот диван носите туда-сюда?

- А вы зачем цветок носите туда-сюда? – зло хихикнул грузчик помоложе.

«Если я сейчас не похмелюсь, мне конец!» - Антонина, схватив наперевес алоэ, пошла с ним словно с ружьем на очередного прохожего, которым оказался старик со странной, будто посыпанной пеплом, сединой.

«Дедушка, купите цветок! Или так денег дайте. Трубы горят».

- И у меня горят, внученька! – ощерился тот беззубым ртом, – они здесь почти у всех горят! Только похмелиться здесь нечем.

- Магазин-то за углом, вы разве не знаете. Может, скинемся на четвертушку?

- Магазин-то есть, да купить в нем нечего, - ответил старик, не останавливаясь.

«А ладно, пойду в магазин», - свернув за угол, она спустилась по ступенькам в хорошо знакомое помещение. Продавцов нигде не было. «Была-не была», - Антонина спринтером метнулась к прилавку, заставленному водочными бутылками. Схватив ближайшую, она отвинтила пробку, приникла к горлышку и, сделав большой глоток, с отвращением сморщилась - в ней была вода. Во второй, в третьей, в четвертой - то же самое. Надежда исчезла, когда, открыв последнюю, она поняла, что алкоголя в магазине нет.

Антонина бросилась домой. Пробегая мимо мебельного фургона, заметила, что грузчики заносят в дом все тот же злополучный диван.

«Надо у кого-то спросить, что происходит. Может, у Варвары? Вроде, она ко мне хорошо относится».

Отдышавшись у своего подъезда, Антонина поднялась на третий этаж и уже хотела нажать кнопку звонка соседки, как вдруг заметила, что дверь и звонок нарисованы. Оглянувшись, она увидела гладкие стены – остальные квартиры исчезли.

В ужасе Антонина бросилась вниз по лестнице. Ее ободранная дерматиновая дверь была слегка раскрыта - видно она забыла ее захлопнуть.

- Мамочки, - зарыдала женщина, - наверное, я сплю или сошла с ума.

- Да не спишь ты, Тонька, поднимайся ко мне, я тебе все объясню, - раздался с последнего этажа знакомый старческий голос.

- Баба Люся, ты, что ли? – замерла Антонина.

- Я.

- Так ведь ты померла год назад!

- Так ведь и ты померла, - ехидно ответила баба Люся.

- Я этого не помню, - прошептала Антонина, медленно поднимаясь на пятый этаж.

Людмилу или бабу Люсю, как её все звали, соседи не любили – она была сплетницей, более того, злоязычницей.

Она разжилась отдельной квартирой под старость, разъехавшись с дочерью Настей, которую постоянно пилила за все что ни попадя долгие годы. Первый муж дочери, прожив с тещей несколько лет, сбежал из дома, чтобы не быть запиленным насмерть. «Скатертью дорога, видали мы таких», - крикнула ему вслед Людмила, не обращая внимания на рыдания Насти, которая перечить матери не могла и очень ее боялась.

Дочь годик поплакала и успокоилась, только спать по ночам перестала и выпивать начала втихаря, а так все хорошо. У пятилетней внучки, правда, начались тики, но Людмила сводила ее к знакомой знахарке, и все прошло. «А то, что девчонка с шестнадцати лет по рукам пошла, так это, наверняка, отцовские гены», - говорила она всем.

Каким-то чудом внучка застряла в чьих-то объятиях и вышла замуж. Людмила все порывалась объяснить ее муженьку, кого он в жены взял, да хитрая девка их не знакомила. Больше того – родную бабку на свадьбу не позвала, пригласила только мамашу и папашу. Тот-то сразу прибежал и, говорят, прощение у бывшей супруги и дочери просил, даже слезу пустил за свадебным столом. Как был тряпкой, так ею и остался.

Анастасия после встречи с муженьком ревьмя ревела, а потом в первый запой ушла. «Сопьешься, дура», - предупредила ее Людмила. Но опять чудо случилось – дочь начала в церковь ходить, пить бросила, нашла работу, встретила мужичонку-разведенку и замуж за него вышла. Да не просто вышла, а в церкви с ним венчалась непонятно зачем.

Людмила на их праздник не пошла. Что она в церкви забыла? Бога-то нет, она об этом с детства знала. Хотя, когда ее семилетнюю из блокадного Ленинграда по Ладожскому озеру везли, она вместе со всеми молилась, чтобы не погибнуть. А после войны закружила ее пионерия, затем комсомолия завертела, раскрутила и прямой наводкой бросила в коммунистическую партию продолжать дело Ленина.

Людмила это гиблое дело продолжала изо всех сил: и в профкоме заседала, и на партсобраниях была первым критиком. Ее языка даже парторг опасался, при встрече крепко жал руку, а сам как-то боязливо в глаза заглядывал. Она его насквозь видела, знала, какой скелет в шкафу прячет – жена у него верующая была. Людмила ее как-то случайно встретила на улице и, не поленившись, проследила, куда она направляется. А ехала та в церковь на Волковском кладбище. Вот так-то. Парторга вскоре разоблачили, из партии выгнали, и они с женой куда-то исчезли.

Замуж Людмила так и не вышла, хотя нравилась многим партийцам. Встречались с ней охотно, а в жены не брали – боялись гневливого нрава и злого языка, а она не понимала, почему ее красивую, умную, политически подкованную замуж не берут. Однажды не выдержала, прижала к спинке кровати своего товарища и заставила всю правду сказать. Он ей и объяснил, что хочет жениться на женщине мягкой и доброй, а она – полная противоположность его идеалу, только для постельных утех и годится. Людмила так рассвирепела, что среди ночи его из дому выгнала. А было ей тогда уже за тридцать.

Думала она гадала о своем будущем и решила ребенка родить от человека здорового и умного. Что вскоре и исполнила. Соблазнила нового молодого председателя комсомольской организации и родила от него девочку. Партийцы ее за аморалку не осудили, лишь пожурили слегка – у самих рыла в пуху. Когда комсомолец про дочку узнал, то сразу предложил расписаться. Людмила, как ни странно, ему нравилась. Но она замуж идти отказалась, во-первых, не любила, во-вторых, он младше ее на десять лет был, а ей «одного ребенка во как хватает».

Дочь Настю она отдала в круглосуточные ясли, затем в такой же детсад. Сама с головой ушла в партийные заботы.

Она так и не поняла, зачем родила ребенка? Дочь оказалась ей не нужна, разве для того, чтобы было на ком зло срывать. А зла в Людмиле было немерено. Так и прожила она жизнь, никого не любившая.

Новый муж Анастасии тещу сразу раскусил. О партийных стервах он знал не понаслышке, одна из таких ему немало крови в юности попортила, чуть в колонию для малолетних преступников не отправила за отказ вступить в комсомол. Поэтому, перво-наперво, он отселил Людмилу в отдельную квартиру. Дочь с мужем помогли с переездом и подарили на новоселье полосатую кошку, у которой оказался дикий нрав.

Первое время Людмила воевала с кошкой, но вскоре война с бессловесной тварью ей надоела. Заняв свободное место на лавочке у подъезда, она принялась завоевывать авторитет доверчивых старушек-соседок разговорами о маленькой пенсии, развратной молодежи и никуда негодном правительстве. Вскоре новая жилица во всю дирижировала старушечьим квартетом, обсуждая в разных тональностях жизнь их детей и внуков. Насплетничавшись вволю, баба Люся перессорила всех бабусь, и теперь они по очереди бегали к ней возводить напраслину друг на друга.

Не гнушалась она и подслушивать чужие разговоры, а потом, бросив в очередной почтовый ящик анонимку, радостно потирала руки.

Сначала соседи недоумевали, откуда льется на них эта грязь, а когда догадались, то здороваться с бабой Люсей перестали. «Плевать я хотела на ваш ультиматум», - подумала она и принялась собирать компромат с удвоенной силой.

Особенно ненавидела Людмила Тоньку-одиночку и ее сынка Пашку, считая всех алкашей отбросами общества, недостойными проживания в одном доме с порядочными людьми, о чем и писала постоянно в различные инстанции. Благодаря этим письмам к Антонине постоянно приходил участковый милиционер, увещевая ее бросить пить.

Неизвестно, чем бы закончилась эта история, если бы не скоропостижная смерть бабы Люси. Сплетничая с соседкой по телефону, она грызла сухарь, подавилась им, задохнулась и умерла. Дочь с мужем похоронили ее по христианскому обычаю на кладбище за городом, среди высоких сосен, рядом с деревянной церковью.

- С прибытием! – распахнула дверь своей квартиры баба Люся, - заходи, чаю попьем.

- А покрепче ничего нет? У меня все внутри горит, как будто кто-то там огонь разжег, - пожаловалась Антонина, забыв о старых распрях с соседкой.

- Я тебе при жизни рюмки не поднесла, а здесь и подавно, - опасливо оглядев лестничную площадку, та закрыла дверь. – Иди сюда.

Налив гостье мутный безвкусный чай, баба Люся уселась на старом табурете напротив Антонины и, прищурившись, начала ее рассматривать. Женщина, съежившись под её взглядом, некоторое время сидела молча.

- Не смотри ты так, дырку протрешь, - наконец не выдержала она, - расскажи лучше, где я нахожусь, почему двери нарисованы, и мужики один и тот же диван туда-сюда таскают.

- Это бывшие воры, - ответила старуха, пожевав губами, - раз диван таскают, значит, сперли его когда-то. Так и будут его носить, пока им срок не выйдет. Потом к другому перейдут, если, конечно, перейдут. Могут ведь и еще глубже в землю уйти.

- Ничего не поняла, - Антонина испуганно слушала бабу Люсю.

- Чего непонятного? Ты померла, попала сюда и будешь теперь здесь мучиться, как и все. Алкаши выпить хотят – а нечего, хоть и магазины тут есть, и реклама эта поганая на каждом углу страсти разжигает.

Те кто к шопингу при жизни пристрастился торчат в своих любимых гипермаркетах, кружат по ним, как заколдованные. Только захотят какую-нибудь вещицу потрогать или в руки взять, как сигнальная кнопка срабатывает - выезжают какие-то тумбочки светящиеся и бьют их по рукам.

- Какие тумбочки?!

- А кто их знает, видно технический прогресс и здесь имеется, а может и наоборот – все эти технические шахеры-махеры отсюда на землю и отправлялись.

- Где мы? – Антонину затрясло от страха.

- Точно не могу сказать. Не знаю. Но знаю, что под нами еще хуже. Говорят, - баба Люся перешла на шепот, - где-то на краю города есть яма, так оттуда такие вопли слышатся… Особенно, когда ветер в нашу сторону.

- Баба Люся, а тебя-то сюда за что? Ты же непьющая была? - Антонина вдруг прониклась жалостью к соседке.

- Меня за то, что от Бога отреклась, - она перестала шептать и заговорила привычным громким голосом, - за злой язык. Одно меня спасло, что я крещеная. И тебя твой крест тоже спас. Раз мы здесь, значит, молится за нас кто-то на земле. За меня дочь с зятем, внучка с мужем. Это я точно знаю, сама сколько раз им говорила, чтоб не смели за меня свечи ставить и записки подавать.

- А за меня, вроде, молиться некому, - Антонина стала судорожно вспоминать, кто из её знакомых был верующим, но никого не припомнила.

- Наверное, кто-то из твоих предков Бога молит, ведь у Него нет мертвых, все живы. Вот их молитвами и спасаешься.

- Слушай, баба Люся, а ты не знаешь, случайно, что с моим сыном?

- И как ты его можешь после того, что случилось сыном называть? - возмущенно затрясла та головой. – Какой он тебе теперь сын?

- А что случилось? Я ничего не помню, - в сердце Антонины что-то тревожно екнуло, перед глазами проплыло искаженное пьяной злобой Пашкино лицо.

- Я бы тебе сказала, да не могу. За сплетни тут строго наказывают.

- А как?

- Полной неподвижностью. А сынок твой где-то здесь. Мне Иванов из соседнего подъезда говорил, что после того случая Пашка под машину попал. Закончил жизнь, как его папаша. Он, наверное, еще спит. У нас ведь люди долго спят после прибытия. Хотя времени здесь нет, мы его на глазок определяем.

- А почему некоторые двери на стенах нарисованы, а остальных вовсе нет?

- Если дверей нет, это значит, что хозяина здесь не ждут, вероятно, у него путь наверх. Если обозначена, значит, когда-нибудь она откроется, чтобы человек знал, куда ему идти. Эх, если бы я об этом раньше знала, - тяжело вздохнула старуха, - ведь и дочь и зять мне правильную дорогу показывали, а я все своим кривым путем шла. Вот и пришла.

Если бы ты знала, Антонина, как мне сплетничать охота, вот как тебе выпить. Хочется каждого встречного поперечного обсудить, в глаза ему всю правду сказать, а не могу. Боюсь истуканом застыть. Я поначалу, как кого на улице видела, сразу к нему кидалась. Только первое слово скажу, как раз – и застыла. Однажды я товарища по партии встретила, только рот раскрыла, чтобы рассказать, как его жена время проводила, пока он в лагере сидел, так и замерла. Сколько простояла с открытым ртом посреди улицы, не знаю, но когда отмерла, еле до дому доползла от усталости. Больше того, пока я сама себе памятником красовалась, прилетели разные поганцы и давай надо мной измываться: и в открытый рот они мне плевали, и царапали, и волосы драли, и когти в нос засовывали. Больно мне было ужасно, а сделать ничего не могла.

Мы здесь ничего делать не можем, только жизнь свою прокручивать день за днем, да скорбеть о том, что не каялись, что добра не делали, что Бога знать не хотели.

- А что это за поганцы? – испугалась Антонина.

- Те самые, которых мы при жизни не видим, а их вокруг нас кишмя кишит. Ты как думаешь, почему ты водку каждый день глушила?

- Не знаю, - услышав про водку, Антонине захотелось выпить еще сильней, - привыкла. Хотя, нет. Это я потом привыкла, а сначала даже не хотела пить эту гадость, да словно кто в уши мне шептал – «выпей, залей горюшко. Выпей и станет весело».

- Вот он и шептал. Там шептал, а здесь будет когти об тебя вытирать.

- Что же мне делать? – Антонина заплакала, не замечая, что размазывает по лицу уличную пыль.

- Ничего, - отчеканила каждую букву баба Люся, - жди и мучайся.

- А чего ждать?

- Если у тебя есть молитвенники, жди милости. Глядишь, и тебе можно будет на гору взобраться. Только идти до этой горы очень долго, по дороге много неприятностей с людьми случается. Эти нападают, клюют, лапами бьют, когтями рвут. - Неожиданно лицо старухи изменилось: глаза превратились в хитрые щелочки, губы поджались, щеки покраснели. Всю ее словно скрутило. Слушай, - заговорила она вкрадчивым елейным голоском, - я тут встретила Ольгу, мы вместе когда-то в профкоме заседали, так вот она в шестьдесят третьем году… Но продолжить баба Люся не смогла. На глазах у Антонины она начала каменеть, успев в последний момент указать ей на дверь.

Пашка нашелся в ванной, в которой он иногда спал после сильных попоек. Его обычно помятое лицо разгладилось, но у губ залегла горестная складка, а рот скривился, словно в беззвучном плаче.

- Сынок, проснись, - погладила его по голове Антонина, - это я, твоя мама.

Но он не шевельнулся. Она вспомнила, как этими словами будила в детский сад маленького Пашу.

- Не хочу вставать, мамочка. Можно, я еще посплю? – начинал он канючить, прячась под одеяльце.

- Вставай, а то придет к тебе бабка-щекотуха и начнет тебя за бока щекотать, - басом говорила Антонина, ловя сына за маленькие розовые пяточки. А он смеялся и поджимал ножки.

Тогда она хватала его, пахнущего молочком и свежестью, и начинала целовать. Он смешно отбрыкивался, но, в конце концов, сдавался и, прижимаясь к ее щеке упругим носиком, целовал в ответ.

Опустившись на пол около ванной, Антонина начала день за днем перелистывать сохранившиеся в памяти дни-листочки из Пашкиного детства: первая кривоватая улыбка, купание в пластмассовой новой ванночке - она ставила ее на стол и, подливая горячую воду, все время пробовала локтем температуру воды. «Кажется, тогда она еще не пила? Или пила?»

Его первые шаги по скрипучему рассохшемуся паркету, первое слово. «Какое это было слово?» – задумалась Антонина, но так и не вспомнила.

Зато из памяти всплыла картина, как она лихо отплясывала с кавалерами на первом дне рождения сына. Вино и водка лились рекой, соседи барабанили в стены, но ей было весело, и все было нипочем. «Где же в тот вечер был Пашенька?» - и тут Антонина вспомнила, как посреди пьющих и орущих людей появился ее захлебывающийся от плача малыш. Он приполз из-за перегородки, отделявшей его кроватку от основной части комнаты.

- А вот и именинник, - красного от рева Пашку подхватила на руки подруга Лариска, - качай именинника.

Не обращая внимания на вопли, его с криками начали подбрасывать к потолку. В какой-то момент все одновременно опустили руки… Малыш с глухим стуком упал на пол. Мгновенно протрезвев, Антонина вызвала «Скорую». Пьяные гости разбежались, унося с собой недопитые бутылки.

Тогда все обошлось легким сотрясением мозга. Антонина провела в больнице с сыном две недели, дав себе слово никогда больше застолий не устраивать. Но не успела она переступить порог квартиры, как вслед за ней ввалились с выпивкой и закуской подруги и друзья, горя желанием отметить Пашкино выздоровление. Она не нашла сил им отказать.

«А ведь я не захотела тогда их выгонять, - впервые призналась себе Антонина, - мне хотелось веселья, мужского внимания. Все думала, что устрою личную жизнь, у Пашки отец появится.»

- Прости меня, сынок, - всхлипнула она.

- Мать, ты чего ревешь, - Пашина голова неожиданно появилась над ванной, - это я должен у тебя прощения просить. Ведь я тебя … того.

- Чего того, сынок? – Антонина обхватила его за широкие плечи, - вылезай из ванной-то, сейчас чаю попьем.

- Мать, я чаю не хочу, - Пашка перебрался на кухню, - ты мне выпить дай, башка трещит, трубы горят.

- Здесь, сынок, алкоголя нет. Надо терпеть.

- Ты, мать, чего несешь. Как это выпить нечего. А ну сгоняй быстро на угол, там мне Валька в долг дает.

Пашка долго не мог понять, о чем толкует мать. Наконец, сообразив, что случилось, он с размаху плюхнулся в старое продавленное кресло:

- Круто! Я так и думал, что жизнь после смерти продолжается.

- Да, сынок, и жизнь эта страшная и тяжелая. Сами мы ее изменить не можем. Если за нас кто-то молится, тогда есть надежда на лучшую участь, и еще есть какая-то гора, но я так и не разобралась, что это за место.

Пашка слушал мать по привычке вполуха, все его мысли были о выпивке.

- Ты сиди дома, а я пойду на разведку, - он вскочил с кресла.

- Сынок, не уходи, мне страшно одной, - заплакала Антонина.

- Мать, я вернусь, не реви, - Пашка дошел до двери и вдруг, резко развернувшись, бросился на пол и, обхватив ее колени, уткнулся в них лицом, - мама, прости меня, - глухо сказал он.

- За что, сыночек?

- Это ведь я тебя убил. Толкнул со всей силы, а ты виском ударилась о комод и сразу умерла. Я хотел тебя с дружками ночью вывезти за город и в лесу закопать, да хорошо, что у Васьки знакомый на Богословском кладбище работает. Мы тебя в заброшенной могилке захоронили.

Я после этого две недели из запоя не выходил. Ты как живая у меня перед глазами стояла. А потом мне дочка бабы Люси на лестнице встретилась и сказала, что за тебя надо сорокоуст заказать и еще что-то, я не помню. Ну я в церковь и пошел. Да только не дошел, по дороге под «Камаз» попал и сам помер. Только сейчас все и вспомнил. Когда же это было? Какое сегодня число? – он начал тереть висок.

- Здесь нет времени, сынок.

- Мама, прости! Я же убийца твой! – прошептал Пашка.

- Не плачь, сынок. Я сама во всем виновата, - Антонина погладила сына по голове.

Павел поднялся с колен. Горькая складка около его губ разгладилась, омытое слезами лицо помолодело.

- Мать, я скоро вернусь. Ты дверь не запирай, у меня ключей нет.

«Я же ему про магазины не рассказала и про небо», - спохватилась Антонина, но сын уже ушел.

Антонина вспомнила, что Пашка, когда учился в начальной школе, постоянно забывал ключ. Тогда она привязала к ключу веревку и надела сыну на шею. Так до восьмого класса он по привычке с ним на шее и ходил.

«Крестик надо было ему на шею надеть, - подумала она, - глядишь, и пожили бы мы еще».

Она перешла в комнату и, оглядевшись, поморщилась – «прибраться здесь надо. Отдохну немного и займусь уборкой. Вроде, выпить уже меньше хочется». Скинув боты, Антонина легла поверх замусоленного покрывала и задумалась. «Что же это за гора такая? Кого бы расспросить?» - с этими мыслями она и уснула.

Несмотря на многолетнее пьянство, Пашка был красивым парнем. Высокий, с правильными чертами лица, с длинными светлыми волосами, он всегда обращал на себя внимание женщин, чем пользовался без зазрения совести. Все окрестные продавщицы давали ему в долг выпивку и сигареты, частенько внося потом в кассу свои деньги.

Из дома Пашка прямиком отправился в угловой магазин, не обращая внимания на перемены вокруг. Грузчиков с диваном на улице не было.

Магазин был пуст. На прилавке стояли запечатанные бутылки водки.

- Валентинка-красивая картинка, выходи! Пришел мужчина твоей мечты, – игриво крикнул Пашка, перевесившись через прилавок. Не дождавшись ответа, он, в точности как мать, схватился за бутылку, отвинтил пробку и с вожделением присосался к горлышку. Сделав несколько глотков, он понюхал содержимое и с яростью швырнул бутыль об пол. Перепробовав все, что попалось ему под руку, Пашка со всей силы ударил кулаком по прилавку и, выскочив из магазина, наткнулся на светящуюся рекламу водки «Смурнов».

- Ах, так, - он схватил с земли булыжник и со всей силы швырнул его в плакат. Камень, стукнувшись о радостное лицо господина, собиравшегося выпить рюмку «Смурнова», полетел обратно, больно ударив хулигана по руке.

- Значит, вы со мной так! – злобно прошипел тот, - ну, я вам устрою!

Пашка сжал кулак, чтобы погрозить небу, но, увидев, что оно затянуто льдом, втянул голову в плечи. Так страшно ему еще не было, даже когда он труп матери из дома выносил. Он думал, что будет жить дальше под небом, с которого сыпется то снег, то дождь, то звезды падают иногда. Все ясно и понятно. Потом он тоже умрет, но это будет не скоро.

Почему-то Пашка был уверен, что после смерти попадет в теплое светлое местечко, и все будет тип-топ. Теперь же он понял, ничего хорошего не будет - лишь сплошной сумрак и застывшее небо.

«Хотя мать говорила, что есть надежда на лучшее, если кто-то за них молится. Она еще просила узнать про какую-то гору…» - Пашка встал рядом с покалеченным постером в ожидании прохожих.

В детстве он очень любил мать. Его первые воспоминания были связаны только с ней – пахнувшие душистым мылом руки, нежные мягкие волосы, щекотавшие лицо, когда она его целовала, ласковая улыбка, которую он чувствовал даже в намеренно строгом взгляде. Ему не хватало матери, и он скучал по ней даже дома, когда она была на кухне, а он в комнате. Отца не хватало тоже, но мальчик знал, что тот погиб под машиной, и его не вернуть. Конечно, была мечта о новом папе, но она так и не сбылась.

Маленький Пашка не любил гостей, потому что они забирали у мамы время, предназначенное для него.

- Иди, сынок, поиграй с новой машинкой, а мы немного посидим, - подталкивала его Антонина в комнату. Но он не уходил, залезал под стол, а когда подрос, начал садиться рядом со взрослыми. Заметив, что мужчины лихо опрокидывают в рот рюмку за рюмкой, Пашка решил, что такое поведение маме нравится.

Ему было десять лет, когда Антонина отдала его на пятидневку в интернат. Там впервые пацаны поднесли ему за знакомство стакан какой-то бурды. Сладкое вино Пашке понравилось, а состояние радости и веселья после выпитого еще больше. При каждой возможности он начал таскать у матери деньги и пропивать их с друзьями. Он ненавидел всех мужиков, строем проходивших через ее постель. Сначала Пашка плакал, кричал, потом пробовал их выгонять, но они брали его за шкирку и вышвыривали за дверь, как нашкодившего котенка.

Возвращаясь в интернат, мальчик изо всех сил качался в доморощенном тренажерном зале, чтобы исполнить свое заветное желание – разогнать пьяную шоблу из дома, что и исполнил, когда ему исполнилось пятнадцать.

На радость соседям, собутыльники Антонины с матерными воплями вылетели из квартиры. Потом они несколько раз пытались вернуться на насиженные годами места, но Пашка крепко держал оборону. Поменяв замки и забрав у матери ключи (она все равно почти не выходила из дому), он, став полновластным хозяином в доме, начал сам приносить в дом водку и закуску. Теперь его дружки сидели за покореженным кухонным столом, а мать, выпив свою порцию, прислуживала им, пока у нее были силы.

Уйдя в воспоминания, Пашка чуть не пропустил мужчину в пальто и шляпе, неожиданно вынырнувшего из сумрака.

- Мужик, стой! Ответь мне на вопрос, - он резко схватил прохожего за руку, но вместо руки ощутил твердый гладкий протез, - «наверное, инвалид», -мелькнула мысль.

- Что вам надо? – высоким голосом заверещал прохожий, - кто вам разрешил прикасаться к незнакомым людям?

- Прости, я не заметил, что ты инвалид. Не подскажешь, где здесь гора?

- Я не инвалид, я – пустой человек. Вы что, не видите?

- Нет, - замотал головой потрясенный Пашка, - как это, пустой человек?

- Вот так, - мужчина распахнул полы пальто – под ним было прозрачное, словно сделанное из пластика туловище, набитое старыми вещами. В неоновом свете постера блеснула хрустальная капля на подсвечнике, алмаз в кольце, серебряный оклад маленькой иконы.

- Вы и при жизни таким были? – от изумления Пашка перешел на «вы».

- Давайте присядем, молодой человек, и я расскажу свою историю, тем более что вы, очевидно, здесь недавно. – Мужчина запахнул пальто и, отойдя подальше от света, положил на асфальт платок, аккуратно сел на него и похлопал рукой рядом с собой, чем-то звякнув.

– Присаживайтесь, юноша. Конечно, сидеть здесь опасно, но может и пронесет. Сейчас большинство наших мучителей охотятся на идущих к горе.

Пашка уселся рядом с мужчиной.

- Меня зовут Сергей Анатольевич. – Мужчина сделал паузу, но, не услышав в ответ имени нового знакомого, выдохнул, - вы правы, господин инкогнито, здесь нет смысла называть имена, но я по-другому не могу. Воспитание, знаете ли.

Обращение «господин» расположило Пашку к набитому вещами мужику, и он пробурчал:

- Павел меня зовут.

- Итак, Павел, всю жизнь я занимался антиквариатом. Эта профессия, как и страсть к старым вещам, досталась мне в наследство по отцовской линии. Мой дед был потомственным офицером из порядочной дворянской семьи, но что-то в нем испортилось, и он нарушил клятву. Вместо того, чтобы верно служить царю и отечеству, подполковник царской армии перешел на сторону революционной голытьбы.

Его родню расстреляли, он же, купив поддельный паспорт, начал жить поддельной жизнью. Женился, правда, на бывшей дворяночке, не смог-таки смириться с немытой гегемоншей.

- С кем? – прищурился Пашка.

- Простите, Павел, не хотел вас обидеть, - испугался Сергей Александрович.

- Я и не обиделся, - Пашка удивился его реакции, - просто не понял, про кого вы сказали.

- Гегемоном называют рабочий класс, - смущенно пояснил мужчина. – В общем, взяли его на работу в управление, которое занималось описью конфискованных у господ ценностей. Ну, вы сами понимаете, сколько там было соблазнов для незрелой души. Дед, конечно, не удержался, и малую толику этих ценностей присвоил.

- Украл, - уточнил Пашка.

- Можно сказать и так, - вздохнул Сергей Александрович, чем-то бренькнув в легких. – Конечно, сразу он ими не воспользовался. Выждал несколько лет. За это время всех его товарищей расстреляли не без его, прямо скажем, участия. Потом дед сбыл царский перстенек одному немецкому коллекционеру, да так удачно, что смог безбедно жить на эти деньги аж до войны. Воевать он не пошел, купил индульгенцию и прожил с женой и двумя детишками в теплом тылу, где удачно завел связи с местными торговцами старыми вещами, которых в то время было множество. Постепенно он оброс мебелью, картинами, посудой, ювелиркой. Но все это, конечно, хранилось дома под тремя замками.

Вернулись мы с дедом в Петербург в шестидесятом году, мне тогда было пять лет. От нашей бывшей квартиры в центре города нам досталась лишь комната. Правда, потом дед квартиру расселил и привез свои сокровища. Радуясь как дитя, он развесил картины, расставил мебель и фарфор, запер драгоценности в сейф и … умер.

На юге осталась моя родная тетка с многочисленным потомством, но папаша рассудил, что если дедово наследство поделить на всех, то каждому достанется пшик, поэтому подделал завещание. Сестра получила лишь пару картин и яйцо Фаберже. И что самое удивительное, эта странная женщина совсем не обиделась на брата, наоборот, написала, что не ожидала такой щедрости и за все его благодарит. Впрочем, она была верующая, а все они не от мира сего, точнее, не от мира того, хотя и не от этого тоже. В общем, только теперь я понял, что лучше бы я был, как она. - Сергей Александрович окончательно запутался и замолчал.

Пашка тихонько толкнул его локтем в твердый бок, из которого вдруг раздался бой курантов. Они отбили шесть раз и замолчали.

- Мы можем узнать время! Ну-ка, встаньте! – Он распахнул пальто антиквара и начал высматривать часы. Наконец, на месте сердца показался кусочек маятника. - Надо же, вместо сердца часы! Попрыгайте, а? Может, там все утрясется, и мы узнаем время?

- Зачем вам время? Здесь его нет, тем более, что эти часы давно сломаны. Кстати, юноша, хочу обратить ваше внимание на то, что у всех пустых людей вместо сердца предметы. У меня часы, и это еще не худший вариант. Недавно я встретил одного знакомого антиквара. Так у него вместо сердца был слиток золота, что не удивительно. Ведь при жизни ради этого металла он был готов на все. Позже я увидел его еще раз и, представьте себе, он выглядел как приличный человек и уже не был прозрачным чучелом, набитым старым барахлом. Он торопился к горе и, несмотря на спешку, успел мне сказать: «Золото, деньги, вещи – это иллюзия, уводящая нас от Истины. Какой же я был дурак, что не хотел этого знать».

- Если вы набиты вещами, значит вы не пустой.

- Я тоже так раньше думал, - грустно улыбнулся мужчина. - Ошибался.

- А кто здесь еще находится кроме пьяниц, пустых людей и воров?

- Да все крещеные грешники, только каждый мучается по-своему, в зависимости от страсти, какую имел на земле. Очень трудно тем, у кого страстей было много. Они особенно далеки от горы.

- Что значит «особенно далеки»? Ведь все живут в одном городе?

- Здесь иное пространство и соответственно расстояния.

Пашка задумался, как вдруг увидел в небе летящую черную тварь, в ее лапах извивался кричащий человек. Юношу парализовало от страха. Замер и антиквар.

- Ненавижу всех! Гады! Сволочи! Есть хочу! В бордель хочу! Всех деньгами забросаю! – расслышали они слова жертвы, когда тварь, тяжело взмахивая огромными перепончатыми кожаными крыльями, пролетела над ними. Она посмотрела на застывшую пару людей полным ненависти взглядом. Пашке захотелось превратиться в песчинку, чтобы ветер подхватил его и унес как можно дальше и от этой твари и вообще из этого города. «К маме хочу», - мелькнуло в голове.

Когда тварь превратилась в черную точку на ледяном горизонте, Пашка отмер и посмотрел на пустого человека, который стоял с закрытыми глазами.

- Куда он его потащил? – молодой человек дотронулся до его холодной ладони и тот открыл глаза.

- Где-то за городом существует помойная яма, в центре которой есть огромная дыра. Говорят, что в нее мучители сбрасывают тех, кто так ничего и не понял. Там одно горе – черви, плач и скрежет зубов. Забыл вас предупредить, что когда появляются эти твари, бежать нельзя. Впрочем, вид их так ужасен, что большинство людей замирают, парализованные страхом. Поэтому, чтобы не видеть их, я закрываю глаза. Помните миф о медузе Горгоне?

- Нет, - раздраженно ответил Пашка. Его всегда злило, когда он чего-то не знал.

- Впрочем, это не важно. Слушайте дальше. – Сергей Александрович уселся на прежнее место. - После перестройки я открыл свой первый салон. Муравьишки-старички тут же проложили в него тропку, неся ко мне картины, вазочки, статуэтки.

Однажды в салон зашла чудом сохранившаяся настоящая дама. Ее саму можно было продать, как дорогой антиквариат. Прямая спина, идеально причесанные волосы, нитка жемчуга на черной стойке воротника. Морщин на ее породистом лице было столько, словно его постирали, а выгладить забыли. Она принесла небольшой портрет царицы Александры - супруги Николая II, в овальном багете с дарственной надписью. Мне впервые захотелось поцеловать женщине руку. Она молча протянула мне портрет и, пока я изучал его под лупой, смотрела в окно. И тогда я впервые честно назвал стоимость вещи. Я не мог обмануть эту женщину. Услышав сумму, она обласкала меня взглядом и сказала:

- Спаси Вас Господь, Сергей Александрович…. и она назвала известную дворянскую фамилию.

- Как вы сказали? – я был поражен.

- Я была знакома с вашим прадедом. И хотя была совсем малышка, я хорошо помню его лицо. Вы похожи на него.

- Но у меня другая фамилия.

- Мой дорогой, у меня тоже другая фамилия.

Портрет императрицы мгновенно исчез из моего магазина. За деньгами пришел бедно одетый юноша с чертами прекрасной дамы.

Дела мои шли в гору, я женился на дочери богатого человека, и вместе с тестем мы начали вершить, как нам казалось, великие дела. Моя жена была логопедом и никогда не оставляла своей работы, несмотря на то, что ни в чем не нуждалась. Она была редкой умницей. У нас родилась дочь, но страсть к вещам поглотила меня полностью. На семью я не обращал никакого внимания. Более того, жена меня страшно раздражала тем, что все время пеклась о каких-то неимущих семьях. Иногда она просила для них деньги. Я, конечно, ей отказывал - глупо заботиться о ком-то, кроме себя. Дочь выросла, и жена ушла, освободив меня от семейных дрязг и постоянных оправданий. Потом мне сказали, что она стала верующей.

Я построил роскошный дом и начал искать новую жену: молодую, красивую, страстную. Претенденток на мое состояние было множество: юные девы и светские хищницы, расчетливые студентки и известные актрисы. Пока я выбирал свой цветок из этого сомнительной свежести букета, мне стукнуло пятьдесят пять.

И вот однажды я встретил прекрасную розу – девушку не только красивую, но и прекрасно образованную. Она училась где-то в Швейцарии, знала три языка. Я влюбился и тут же сделал предложение. Она ответила согласием. Я потерял голову настолько, что перед свадьбой открыл перед ней сейф и показал оставшиеся от деда драгоценности.

О, как небрежно она перебирала бриллианты и сапфиры, я внимательно наблюдал за выражением ее лица – оно было безупречно равнодушно! Свадебный наряд был заказан в Париже, кружево для фаты плели на острове Мурана. Я сам поехал к известному ювелиру в Лондон за обручальными кольцами, а когда вернулся, то обнаружил пустой сейф, в котором стоял бокал с выдохнувшимся шампанским. Наверное, это был намек на меня. Я выпил шампанское и умер.

- Красивая история, как в кино. Она вас отравила?

- Нет, - покачал головой Сергей Александрович, - банальный инфаркт. Это теперь я понимаю, что умер не от любви к женщине, как мне хотелось думать, а от потери драгоценностей и от ущемленного самолюбия. Я осознал, что никогда никого не любил, кроме себя, разумеется. Что был жаден и корыстолюбив, хотя считал себя добрым, потому что всегда давал на чай официантам и делал щедрые подарки друзьям. Впрочем, я и тогда знал, что делаю это напоказ или по расчету.

- А я мать убил, - вдруг вырвалось из Пашки и, обняв пустого человека, он зарыдал. - Она колбасу не так порезала. Я ей велел тоненькими кружочками, а она ломтями покромсала. Тогда я от злости ее толкнул со всей силы, она руками взмахнула и упала, а головой об комод долбанулась. Я к ней кинулся: «Мама, мама, - кричу, – ты жива?» - а она так страшно молчит. Я ее любил больше жизни, а убил! А вы мне про какие-то бриллианты толдычете!

Антиквар прижал плачущего юношу к груди, и тот услышал звук, напомнивший ему писк надувной детской игрушки.

«Ути, ути, плывут гуси, а за ними дудки-утки» - вырвалась из тайников памяти песенка, которую напевала ему мама во время купания. Пашка вдруг вспомнил, как она подтолкнула к нему ярко желтую утку. Он сжал ее изо всех сил, и утка запищала. Испугавшись, что сделал птичке больно, он заплакал, а мать, смеясь, принялась его утешать.

Пашка помотал головой и, прогнав воспоминание, вытер слезы.

- Не плачьте, - участливо сказал антиквар, - главное, что мы не там, - он махнул рукой под ноги.

- Что вы меня жалеете? - Пашка вскочил на ноги. Ему вдруг с новой силой захотелось выпить. - Я сейчас сдохну, если не махну чего-нибудь. Слушайте, может, в вас флакон одеколона завалялся? Мне уже все равно, что пить.

- Во мне спиртного нет, да если бы и было, его все равно не достать. Вы что же, распилили бы меня ради выпивки? - обиделся Сергей Александрович и тут же расхохотался, обхватив голову руками. - На кого я обижаюсь? На такого же собрата по несчастью! А я еще думал, что стал добрее. Так и останусь пустым человеком.

- А что, вы можете измениться? – заинтересовался Пашка, забыв об одеколоне.

- Могу! Больше того, я уже изменился. Вы же видите, что у меня нормальное лицо, а ведь когда я сюда попал, оно тоже было набитым всякой дребеденью по самые глаза. Как же я мучился тогда. Ведь внутри меня собраны мои самые любимые вещи! Я страстно хотел дотронуться до них, - антиквар погладил рукой воображаемую вещь, - как это я делал постоянно при жизни. Но прикоснуться к ним я не мог! - его рука безвольно упала. – Страсть так меня жгла, что я уже был готов разрезать свою кожу. Я встал с ножом перед зеркалом, как вдруг увидел в области солнечного сплетения отражение золотого старинного креста, в центре которого на эмали был изображен распятый Господь. Я интуитивно перекрестился, и желание разрезать себя прошло. Мне стало легче.

- Значит, страсть можно победить, перекрестившись! – обрадовался Пашка. - Как там правильно креститься - слева направо или справа налево? - Он хотел перекреститься, но не смог поднять руку, которая налилась свинцовой тяжестью.

- Не получается, голубчик, - понимающе качнул головой антиквар, - то-то и оно, что дело не только в крестном знамении.

- Тогда в чем?

- Не могу сказать точно, но думаю, что в раскаянии, - он поправил шляпу, чем-то зашуршав, - мы находимся в замечательном месте в этом отношении, ведь там, внизу, раскаяться невозможно.

- А что возможно?

- Зреть прожитую жизнь и скрипеть зубами от бессилия что-либо изменить.

- Да где же ваш крест?! – закричал Пашка. - Он распахнул пальто на антикваре ожившими руками и толкнул его к фонарю.

- Крест завалило, его искать бесполезно, - Сергей Александрович принялся застегивать пуговицы плохо гнувшимися пальцами, - а от света, юноша, держитесь подальше, если не хотите попасться на глаза твари, подобной, что вы видели. Перед тем, как мы попрощаемся, я все-таки договорю, - он справился с последней пуговицей и засунул руки в карманы.

Одетый во все черное, в высокой шляпе пустой человек напоминал нахохлившегося ворона.

- Так вот, раньше я был словно заляпанный грязью сосуд. Но день за днем, час за часом я пересматривал прожитую жизнь, переосмысливал ее, отмывая слезами каждый неправедный поступок, каждое грубое слово, каждую лукавую мысль, бессмысленный смех. Я становился все чище и, наконец, стал прозрачным. Мне все меньше хотелось наслаждаться обладанием вещей внутри меня. Когда ко мне вернулось лицо, я понял, что иду в правильном направлении. Надеюсь, когда-нибудь, я обрету прежний облик. Конечно, не без помощи тех, кто за меня молится.

- А что мне делать? – Пашка с надеждой посмотрел на Сергея Александровича.

- Главное, не отчаиваться. Ничего не бояться и научиться любить ближних. Ведь мы попали сюда только потому, что этому не научились. Мы отлынивали от заботы о близких, презирали неудачников, завидовали успешным. Мы суетились, ублажали тело, любили деньги и вещи, делали все, чтобы оттолкнуть от себя Любовь. И здесь наш последний шанс ее обрести.

Вы когда-нибудь играли в нарды, Павел? – неожиданно сменил он тему.

- Конечно! – небрежно бросил Пашка, - простецкая игра: бросай кубик и двигай фишки.

- Когда-то я тоже играл в эту игру. Сначала она казалась мне бессмысленной, потом я увлекся и начал подолгу просчитывать каждый ход – мне казалось, что выигрыш зависит от моей логики. Но потом я заметил, что на исход игры не влияет ни расчет, ни логика, ни выпавшие очки. Как бы ни складывалась игра, идут соперники рядом или с большим отрывом друг от друга, как правило, разница в конце в одну - две фишки.

- И что это значит?

- Первые станут последними, а последние – первыми… Философская игра нарды, - улыбнулся Сергей Александрович. - Простите, юноша, мне пора. Эту особу я, кажется, знаю, - он заторопился прочь, заметив идущую к ним высокую женщину в дорогой шубе.

- Но вы не рассказали про гору, - крикнул ему в спину Пашка, - но тот, позвякивая на ходу, быстро удалился.

«Красотка или страшненькая?», - Пашка прищурился.

Когда женщина подошла ближе, он с ужасом увидел, что у нее нет лица. Точнее, вместо него был гладкий овал, обрамленный вьющимися волосами, с глубокими ямами вместо глаз и провалами на месте носа и рта.

Схватив его за руку, она спросила старческим голосом:

- Вы не знаете, как пройти к косметическому салону?

Вырвав руку, Пашка нервно хохотнул:

- Мадам, какой салон? Вы понимаете, где находитесь?

- Вообще-то не очень, - женщина растерянно оглянулась, - дело в том, что я редко хожу пешком. Я сегодня проснулась, стала звонить шоферу, чтобы он подогнал машину к подъезду, но мне никто не ответил. А у меня запись в салоне красоты. Надо подкачать губы, потому что они начали сдуваться.

- Мадам, у вас вообще нет рта, - опешил молодой человек, - вы в зеркало перед выходом смотрелись?

- Зеркало испортилось, - капризно сказала женщина, - в нем отражается какой-то гладкий кокон с провалами, а я точно помню, что у меня прекрасное дорогое лицо.

- У вас и есть кокон, посмотритесь в витрину.

Женщина последовала его совету и, гордо вскинув голову, принялась рассматривать себя в ближайшем стекле.

- Ничего не понимаю. Наверное, я сплю, - она ущипнула себя за руку. - Нет, не сплю! – закрыв лицо руками, она заплакала. - Какой ужас! – сквозь рыдания разобрал Пашка.

- Мадам, успокойтесь. Вы где живете? Давайте я вас провожу. Здесь опасно находиться на улице. - Павел отвел незнакомку подальше от освященной витрины.

- Да, да, проводите меня, я живу за углом, - та повисла на его руке, - помогите мне, и я вам заплачу. У меня есть деньги! У меня всегда при себе целая куча денег. Вам в какой валюте?

Услышав про деньги, Пашка горько усмехнулся. При жизни он бы с радостью взял их у богатенькой дамочки. Но сейчас… А выпить у вас есть? – без особой надежды спросил он.

- Конечно! Полный бар, - гордо ответила она, - виски, коньяк, бренди, водка. Вы какую водку предпочитаете? Цитрон или простую?

- Мне все равно, - жажда алкоголя начала терзать Пашку с удвоенной силой. - Вас как зовут? – стиснув зубы, он взял безликую особу под локоток и еле удерживаясь, чтобы не бежать, повел ее в сторону указанного дома.

- Алиса, - всхлипнула женщина.

- А по отчеству? – опрометчиво спросил Павел.

- Зачем вам мое отчество? Я что, так старо выгляжу? – дама привычным жестом поправила прядь волос не то седого, не то пепельного цвета. - Ах, да, у меня нет лица! – опять зарыдала она, сотрясаясь всем телом.

- Где ваш бар? – Пашка, сгорая от нетерпения, вошел в дом вслед за Алисой.

Хозяйка, жеманно скинув шубу, неторопливо пошла в глубь большой, дорого обставленной квартиры. Открыв дверцу бара, она задумалась.

Пашка заглянул внутрь через ее плечо, присвистнул и отодвинул даму в сторону. Не глядя на этикетки, он схватил первую попавшуюся бутылку и начал свинчивать крышку, но в заморской посудине что-то заело. Не раздумывая, гость шарахнул горлышком об угол буфета и, расплескав половину содержимого на ковер, с размаху влил в себя оставшуюся жидкость. В бутылке была вода. Увидев его лицо, Алиса выбежала из комнаты.

Пашка не стал распечатывать другие напитки, ему все было ясно. Сжав руками голову, он заметался по комнате и бросился к окну. «Выброшусь», -мелькнула мысль, и тут Пашка увидел, как под обледенелым небосклоном к нему на огромной скорости несется огромная черная тварь с загнутым острым клювом. «Сейчас она разобьет стекло и меня сожрет или утащит в яму. Что делать?» - он закрыл глаза, чтобы не впасть в оцепенение под страшным взглядом и вдруг вспомнил! «Только бы получилось»! - Пашка широко перекрестился, и в этот момент тварь, собиравшаяся ударить клювом в стекло, резко затормозила и, кинув на юношу полный ненависти взгляд, взмыла вверх с жутким воем.

«Пронесло, - Пашка вытер пот со лба дрожащими руками, - как в фильме ужаса». Жгучее желание выпить исчезло вместе с тварью.

Хозяйку он нашел в будуаре.

- Вот, все мои крема испортились, - она протянула ему золотую баночку, - как мне теперь быть? Ведь я должна ухаживать за своим лицом.

- Мадам, очнитесь, у вас лица нет. Вам крем больше не нужен. Вы и так похожи на фарфоровое яичко, только с прорезями.

- Яйцо с прорезью, - печально повторила за ним Алиса, - выглядит, как детская копилка. Дети… Их у меня не было. Они вредны для фигуры.

«Дамочка-то с приветом, надо ей объяснить, что к чему», - Пашке стало жаль эту непонятную женщину без возраста с голосом старухи.

- Мадам, вы должны понять, что с вами случилось и куда вы попали, - он сел напротив хозяйки в кресло, обтянутое белым шелком.

- Я помню, что делала очередную подтяжку лица, уснула под наркозом и не проснулась. Врач меня предупреждал, что в моем возрасте так часто пластику делать нельзя - сердце и сосуды уже не те. А я настояла и даже подписала документ о том, что беру ответственность за все последствия операции на себя. Если бы я знала, что они будут такими!

Пока Алиса изливала душу, Павел рассматривал комнату, которой могли позавидовать многие состоятельные женщины – везде белый и кремовый шелк, тонкие, ручной работы ковры, изящные безделушки, множество зеркал в прекрасном багете. Чувствовалось, что их обладательница постоянно собой любовалась. Но больше всего его воображение поразила стерильная чистота: на мебели и на коврах - ни пятнышка, на столе - ни пылинки.

- У меня была отличная прислуга, - проследила за его взглядом Алиса, вижу, вам понравилась эта комната. Кстати, как ваше имя?

- Павел.

- Павлик, милый, вы еще не видели моей столовой, а какая у меня ванная! Пойдемте, покажу, – дама вскочила с дивана, но, наткнувшись взглядом на зеркало, осела. – Какой ужас, - прошептала она, - я опять забыла, что потеряла лицо. - Алиса провела рукой по натянутой коже. – Еще вчера о таком гладком лице я и мечтать не могла, а сегодня я его ненавижу! Я готова его расцарапать, разорвать! Нет! Мое любимое, ненаглядное лицо я не могу увечить! Я должна найти врача и вернуть себе прежний вид. Если бы вы знали, какой красавицей я была, несмотря на свои шестьдесят три, - вылитая Шерон Стоун. – Проговорившись о возрасте, она прикрыла ладонью щель рта и фальшиво засмеялась, - не слушайте меня, Павлик. Я хотела сказать тридцать пять, больше мне и не давали. - Она пошла по комнате, разворачивая зеркала амальгамой к стене, - пока я такая уродина, зеркала мне не нужны. Как вы думаете, я смогу найти здесь первоклассного пластического хирурга?

- И не одного, - с усмешкой сказал Пашка, - в таком месте их должно быть множество. Ладно, Алиса без лица и без отчества, я пошел. Мне еще надо про гору разузнать. Счастливо оставаться.

- Что значит пошел? Я вам еще свои фотографии не показала. У меня с каждой свадьбы по альбому, а замужем я была пять, - она пошевелила губами, что-то подсчитывая, - нет, семь раз, если не считать этот дурацкий брак с московским рокером. Хорошо, что я вовремя одумалась, а то бы он пустил все мои нажитые красотой деньги на пабы и мотоциклы. А мой последний муж, психолог, был моложе меня на двадцать лет. Мы с ним недавно развелись.

- Все это очень интересно, но мне надо идти, - начал злиться Пашка.

- Что значит идти? Вы забыли, что я вас наняла!? – закричала дама, и ее лицо стало похоже на венецианскую маску с кривым ртом.

- Вам это показалось, а когда кажется – креститься надо! - Павел перекрестился.

- Я тоже так умею, - дама хотела коснуться лба, но ее правая ладонь повисла как тряпочка. – Странно, - она потрясла рукой, - раньше у меня получалось. Я ведь иногда в церковь ходила. Свечи ставила, записки подавала. Даже на службе несколько раз отстояла, когда была замужем за врачом. Он был религиозный человек. Все просил меня исповедаться, обвенчаться со мной хотел. Но я с ним не долго прожила, скучно стало. Представляете, Павлик, он мне говорил, что жена должна слушаться мужа. Ужас! Я ему так и сказала: «Петр, ты ужасный человек, я ухожу от тебя к другому».

- А он что?

- Я не помню, впрочем, это совсем неважно.

- Я пошел, - поднялся Пашка.

- Не уходите, я боюсь оставаться одна, не бросайте меня, - заканючила женщина.

- Ладно, дайте ручку, - он написал на листке адрес, - если совсем невмоготу станет, приходите к нам.

- А можно прямо сейчас? – Алиса подняла к нему лицо, и Пашка увидел на дне глазниц старушечьи, полинявшие от возраста глаза, но взгляд их не был ни добрым, ни мудрым, ни глубоким. Он был просто пустым.

- Алиса Батьковна, вы сейчас лучше отдохните, поспите. - Он решительно вышел из квартиры, запечатав свой уход хлопком двери.

На улицах ничего не изменилось - так же светились постеры и витрины, ветер бросался грязью и песком, затянутое льдом небо наводило страшную тоску.

Пашке захотелось рухнуть на землю, закрыть глаза и проснуться в своей грязной квартирке на продавленном диване или в ванной, выпить рюмашку холодной водочки, хрустнуть крепким соленым огурчиком. Он сглотнул слюну.

«Да что же это я разнюнился? – юноша помотал голов