Глава 08

Кристина смотрела через окно кофейни, как мать пошла по Келли-стрит назад к своей берлоге. Она набрала полные легкие воздуха и медленно выдохнула.

Опять про детей. Да бога ради, сколько же можно?

Было удивительно слушать, как мать все время возвращалась к этому вопросу, — «удивительно» в смысле «крайне досадно». Они ни разу ни слова не сказала о том, что у дочери нет мужа или бойфренда… только про ребенка — словно больше говорить не о чем. Будто она была этакой идеальной матерью, непревзойденным образцом, всю себя отдавшим готовке и воспитанию, а теперь вот умирает от желания увидеть свое продолжение в новом поколении. Словно вся мужская половина человечества была статистами или сопутствующим обстоятельством и имела значение только бесконечная череда женщин (потому что мать хотела именно внучку, а о всяких глупостях вроде внука речи не шло) и ее собственный не больно-то оплаканный муж не приходился отцом кое-кому, кто его любил.

Она словно не понимала, что случались моменты, когда ее собственная дочь страстно (хотя и безуспешно) желает ей смерти.

Она заказала еще кофе. А почему нет? Ее смена начиналась только в пять, так лучше она скоротает время за чашечкой благородного, милого всем живым существам горячего напитка, вкушая красочное блэкриджское предвечерье.

Прошло несколько минут. Мимо проехал автомобиль, его покрышки причмокивали на влажном асфальте. Какое-то время спустя в противоположном направлении проехала другая машина. Офигенная новость — просто для первой газетной полосы.

Еще через пять минут девчонка, с которой она когда-то училась в школе, по диагонали пересекла улицу в направлении парикмахерской. Судя по ее виду, девчонка добилась успеха на пути к материнству не меньше шести или семи раз. Либо это, либо ей нужно серьезно ограничить себя в питании.

Парикмахерская навела Кристину на мысль, что ей и самой не помешало бы / следовало бы / пора бы заняться собственными волосами, и она позвонила и записалась на послезавтра.

Она сунула телефон обратно в сумочку и снова принялась глазеть в окно. Прошло еще несколько минут — неспешно, словно им сказали, что торопиться туда, куда они направляются, не имеет смысла.

Больше всего ее раздражало то, что она даже не понимала, зачем вернулась, и это, вероятно, отчасти объясняло, почему разговоры с матерью и начинались-то агрессивно, а потом и вовсе неслись под откос. Она знала, что мать рассматривает ее возвращение как собственную нравственную победу, Кристине же хотелось объяснить и защитить свое возвращение каким-либо иным аргументом, кроме лени или чего похуже. Она не хотела верить, что случившееся неизбежно.

Что мать по большому счету одержала победу.

Но почему ты по прошествии десяти лет возвращаешься туда, где родились твои родители, их родители и деды с бабками? Из-за друзей? Нет — они все разлетелись. Либо по другим городам, либо по уютным родительским гнездам. Отец? Уже умер. Сама матушка? Да нет же. В рождественской открытке достаточно места, чтобы напомнить о твоей мнимой ответственности и / или доставить тебе приятное, сообщив о единственном важном деле в жизни — размножении.

Она уехала после своего восемнадцатилетия. До свидания, спасибо, что жива, мне здесь больше делать нечего. Работала, платила налоги и снимала жилье в пяти разных штатах и трех зарубежных странах, включая шесть сумасшедших месяцев в Таиланде в качестве таинственной длинноногой девицы, ошивающейся в баре; бога ради, поставьте ей стаканчик, но только имейте в виду, что это ни к чему не обязывает. Было что-то интересное, что-то забавное, много рутинного, что трудно запомнить в подробностях, даже моменты взлетов и падений, когда нечего есть. Но она могла бы и дальше продолжать такую жизнь. Или похожую. Могла бы обосноваться в Вермонте, или Чикаго, или Барселоне, жить собственной жизнью или посвятить себя кому-нибудь из тех, кого уже успела узнать, а не менять мужчин одного за другим, недоуменно читая по утрам написанные на скорую руку записки, оставленные на кухонном столе.

Но она вернулась туда, откуда когда-то уехала, никто ее сюда не тянул, и винить ей было некого. И прожила здесь (как с ужасом понимала теперь) уже почти девять месяцев. Она не хотела здесь находиться.

И все же (эти слова уже начинали казаться ей иголками в мозгу, входящими все глубже и глубже под ударами молотка в ее же собственной руке)… она оставалась здесь.

Ей долили кофе — девица, которая, несмотря на колечко в носу и бирюзовые волосы, имела такую свинячью комплекцию, что возникало желание ее поджарить (и не только потому, что она даже не скрывала неприязни к худобе единственной клиентки; понимаешь, детка, согласно последним изысканиям, твои бедра — это последствия того, что ты ешь одни сдобные булочки и сыр). Она на секунду задумалась — где эта девчонка пропиталась такой злостной антикультурой, что послужило причиной? Какое-нибудь увлечение двухгодичной давности, в которое эта девочка-подросток погрузилась с головой, после чего ее мир оказался разрушенным, а парень был таков? Дядюшка, который всегда казался круче, чем мама или папа, а сам тем временем выуживал из них денежки? Или собственные родители девочки, которые младенцем таскали ее на всякие фестивали протеста, где она насиделась на мясистых материнских ногах? Впрочем, подумала Кристина, она тоже выросла в таких условиях. Когда считаешь, что сама по себе, но в один прекрасный день понимаешь, что ты просто опытный экземпляр и проходишь тестирование на готовность к роли мамочки. А хуже всего, что мысль эта ужасно банальна и ты не получишь ни одного очка за то, что собственным умом, мучительно пришла к ней.

И добралась ли она в конечном счете до сути? Вернулась ли она в город потому, что какая-то ее часть знала: где бы она ни находилась, все равно эти горы, деревья и проложенные наперекосяк улочки остаются ее домом?

Она так не думала. И все же…

Да пошло оно все в жопу.

Она встала, опять не закончив мысль, оставила хорошие чаевые — пусть у этой девчонки-хиппи голова пойдет кругом — и вышла из кафе.

На улице было холодно. Зима стучалась в дверь, и Кристина понимала, что не сможет собраться с силами и уехать до Рождества. Впрочем, она всегда любила здесь осень и зиму, эта земля словно была создана для холодной поры, и Кристина особо не возражала ни против снега, ни против гнетущего однообразия деревьев. Это служило ей оправданием. А вдруг она своим поведением доказывала, что домой все же можно вернуться, а потом уже уехать навсегда. Она надеялась на это.

Люди шли по тротуару туда и сюда, кто-то кивал ей, большинство — нет. Она медленно брела по улице в поисках какого-нибудь занятия, пока не настанет пора отправляться на работу. Она словно не спала десять лет, а потом позволила себе заснуть. Или наоборот — она не была уверена. Ее ничего не держало здесь. По крайней мере, ничего такого, что она хотела бы.

И тем не менее она вернулась.