Часть вторая 9 страница. – Дома господин Гибер де Лорм?

– Дома господин Гибер де Лорм?

– Да, сударь.

Его провели в гостиную; там ему пришлось немного подождать. Затем к нему вышел высокий, бравый, увешанный орденами рано поседевший мужчина.

Дю Руа поклонился.

– Как я и предполагал, господин полицейский комиссар, – сказал он, – моя жена обедает сейчас со своим любовником на улице Мартир в нанятых ими меблированных комнатах.

Блюститель порядка наклонил голову:

– Я к вашим услугам, сударь.

– Мы должны все успеть до девяти, не так ли? – продолжал Жорж. – Ведь после девяти вы уже не имеете права входить в частную квартиру, чтобы установить факт прелюбодеяния?

– Не совсем так, сударь: зимой – до семи, а начиная с тридцать первого марта – до девяти. Сегодня пятое апреля, следственно до девяти часов у нас еще есть время.

– Так вот, господин комиссар, внизу меня ждет экипаж, так что мы можем захватить с собой и агентов, которые должны вас сопровождать, а затем подождем немного у дверей. Чем позднее мы войдем, тем больше будет у нас шансов застать их на месте преступления.

– Как вам угодно, сударь.

Комиссар вышел и вернулся уже в пальто, скрывавшем его трехцветный пояс. Он посторонился, чтобы пропустить вперед Дю Руа, но тот, занятый своими мыслями, отказался выйти первым и все повторял:

– После вас… после вас…

– Проходите же, сударь, я у себя дома, – заметил блюститель порядка.

Тогда Дю Руа поклонился и переступил порог.

Он еще днем успел предупредить, что облаву надо будет устроить вечером, и когда они заехали в комиссариат, там их уже поджидали трое переодетых агентов. Один из них уселся на козлы рядом с кучером, двое других разместились в карете, а затем извозчик повез их на улицу Мартир.

– План квартиры у меня имеется, – говорил дорогой Дю Руа. – Это на третьем этаже. Сперва идет маленькая передняя, потом столовая, потом спальня. Все три комнаты между собой сообщаются. Черного хода нет, так что бежать невозможно. Поблизости живет слесарь. Он будет ждать ваших распоряжений.

Когда они подъехали к указанному дому, было только четверть девятого. Более двадцати минут молча ждали они у дверей. Но как только Дю Руа заметил, что сейчас пробьет три четверти девятого, он сказал:

– Теперь идемте.

Не обращая внимания на швейцара, который, впрочем, и не заметил их, они стали подниматься по лестнице. Один из агентов остался сторожить у подъезда.

На третьем этаже четверо мужчин остановились. Дю Руа приник ухом к двери, потом заглянул в замочную скважину. Но ничего не было ни видно, ни слышно. Тогда он позвонил.

– Стойте здесь и будьте наготове, – сказал своим агентам комиссар.

Через две-три минуты Жорж снова несколько раз подряд нажал кнопку звонка. В квартире началось какое-то движение, послышались легкие шаги. Кто-то шел на разведку. Журналист согнутым пальцем громко постучал в дверь.

– Кто там? – спросили из-за двери; это была женщина, по-видимому, пытавшаяся изменить голос.

– Именем закона – отворите, – сказал блюститель порядка.

– Кто вы такой? – повторил тот же голос.

– Полицейский комиссар. Отворите, или я прикажу выломать дверь.

– Что вам нужно?

– Это я, – сказал Дю Руа. – Теперь вы от нас не уйдете.

Топот босых ног стал удаляться, но через несколько секунд снова послышался за дверью.

– Если не откроете, мы выломаем дверь, – сказал Жорж.

Он сжимал медную ручку и надавливал плечом на дверь. Ответа все не было; тогда он изо всех сил и с такой яростью толкнул дверь, что старый замок этой меблированной квартиры не выдержал. Вырванные винты отлетели, и Дю Руа чуть не упал на Мадлену, – та со свечой в руке стояла в передней босая, с распущенными волосами, в одной сорочке и нижней юбке.

– Это она, мы их накрыли! – крикнул он и бросился в комнаты.

Комиссар, сняв шляпу, последовал за ним. Мадлена с растерянным видом шла сзади и освещала им путь.

В столовой на неубранном столе бросались в глаза остатки обеда: бутылки из-под шампанского, початая миска с паштетом, остов курицы и недоеденные куски хлеба. На буфете на двух тарелках высились груды раковин от устриц.

В спальне царил разгром. На спинке стула висело женское платье, ручку кресла оседлали брюки. Четыре ботинка, два больших и два маленьких, валялись на боку возле кровати.

Кто бы ни проспал ночь в этой типичной спальне меблированного дома с ее стандартной обстановкой, кто бы ни провел всего один день или целых полгода в этом общедоступном жилище, где стоял омерзительный приторный смрад гостиницы, смрад, исходивший от стульев, стен, тюфяков, занавесок, – все оставляли здесь свой особый запах, и этот запах человеческого тела, смешавшись с запахом прежних постояльцев, в конце концов превратился в какое-то странное, сладковатое и нестерпимое зловоние, пропитывающее любое из подобных учреждений.

Камин загромождали тарелка с пирожными, бутылка шартреза и две недопитые рюмки. Фигурку бронзовых часов прикрывал цилиндр.

Комиссар живо обернулся и в упор посмотрел на Мадлену:

– Вы и есть госпожа Клер Мадлена Дю Руа, законная супруга присутствующего здесь публициста, господина Проспера Жоржа Дю Руа?

– Да, сударь, – отчетливо, хотя и сдавленным голосом произнесла Мадлена.

– Что вы здесь делаете?

Она не ответила.

– Что вы здесь делаете? – повторил полицейский чин. – Вы не у себя дома, а в меблированных комнатах, и при этом почти раздеты. Зачем вы сюда пришли?

Он ждал ответа. Но Мадлена хранила упорное молчание.

– Раз вы не сознаетесь, то мне придется выяснить это самому, – сказал комиссар.

На кровати сквозь одеяло проступали очертания человеческого тела.

Комиссар подошел.

– Милостивый государь! – окликнул он.

Лежавший в постели человек не пошевелился. По-видимому, он лежал лицом к стене, спрятав голову под подушку.

Полицейский чин, дотронувшись до того, что должно было быть плечом, заявил:

– Милостивый государь, прошу вас, не вынуждайте меня прибегать к насилию.

Но закутанное тело лежало неподвижно, как мертвое.

Тогда Дю Руа подскочил к кровати, сдернул одеяло, сбросил подушки и увидел мертвенно-бледное лицо Ларош-Матье. Он нагнулся к нему и, содрогаясь от желания схватить его за горло и задушить, проскрежетал:

– Имейте по крайней мере смелость сознаться в собственной низости.

– Кто вы? – спросил блюститель порядка.

Оторопелый любовник молчал.

– Я, полицейский комиссар, требую, чтобы вы назвали себя.

– Да отвечайте же, трус, иначе я сам скажу, кто вы такой! – трясясь от бешенства, крикнул Дю Руа.

– Господин комиссар, – пробормотал лежавший в постели человек, – не позволяйте этому субъекту оскорблять меня. С кем я имею дело: с вами или с ним? Кому я должен отвечать: вам или ему?

У него, видимо, пересохло в горле.

– Мне, сударь, только мне, – сказал полицейский чин. – Я вас спрашиваю, кто вы такой!

Любовник молчал. Натянув одеяло до подбородка, он растерянно оглядывался по сторонам. Его маленькие закрученные усики казались совершенно черными на помертвевшем лице.

– Так вы не желаете отвечать? – продолжал комиссар. – Тогда я вынужден буду арестовать вас. Во всяком случае, вставайте. Я вас допрошу, когда вы оденетесь.

Тело задвигалось в постели, губы прошептали:

– Но я не могу встать при вас.

– Почему? – спросил блюститель порядка.

– Потому что… потому что… я совсем голый, – запинаясь ответил тот.

Дю Руа усмехнулся и, подняв с полу сорочку, швырнул ее на кровать.

– Ничего!.. Поднимайтесь!.. – крикнул он. – Если вы могли раздеваться при моей жене, то уж одеться при мне вы отлично можете.

С этими словами он повернулся к нему спиной и отошел к камину.

Мадлена оправилась от смущения: она понимала, что все погибло, и готова была на любую, самую резкую выходку. Лицо ее приняло вызывающее выражение, глаза сверкали дерзким огнем. Скомкав клочок бумаги, она, точно для приема гостей, зажгла все десять свечей в аляповатых канделябрах, стоявших по краям камина. Затем прислонилась к его мраморной доске и, протянув босую ногу к догоравшему пламени, отчего сзади у нее приподнялась юбка, которая едва держалась на ней, достала из розовой коробочки папиросу и закурила.

Комиссар, в ожидании, пока ее соучастник встанет с постели, снова подошел к ней.

– Часто вы этим занимаетесь, милостивый государь? – с заносчивым видом спросила она.

– Стараюсь как можно реже, сударыня, – вполне серьезно ответил он.

Она презрительно усмехнулась:

– Очень рада за вас, занятие не из почтенных.

Она делала вид, что не замечает своего мужа.

Лежавший в постели господин тем временем одевался. Он натянул брюки, надел ботинки и, напяливая жилет, подошел к ним.

Полицейский чин обратился к нему:

– Теперь, милостивый государь, вы скажете мне, кто вы такой?

Тот не ответил.

– В таком случае я вынужден арестовать вас, – сказал комиссар.

– Не трогайте меня! – неожиданно завопил господин. – Моя личность неприкосновенна.

Дю Руа подлетел к нему с таким видом, точно хотел сбить его с ног.

– Вас застали с поличным… с поличным… – прошипел он. – Я могу вас арестовать при желании… да, могу. – И срывающимся от волнения голосом выкрикнул: – Это Ларош-Матье, министр иностранных дел!

Полицейский комиссар попятился от неожиданности.

– В самом деле, милостивый государь, скажете вы мне наконец, кто вы такой? – растерянно пробормотал он.

Тот собрался с духом и во всеуслышание заявил:

– На сей раз этот подлец не солгал. Я действительно министр Ларош-Матье.

И, показав пальцем на грудь Жоржа, где, точно отблеск, горело красное пятнышко, добавил:

– И я еще дал этому мерзавцу орден, который он носит на фраке!

Дю Руа смертельно побледнел. Он сделал одно быстрое движение – и вырванная из петлицы лента, язычком пламени изогнувшись в воздухе, полетела в камин.

– Вот чего стоят ордена, которые дают такие прохвосты, как вы.

Они стояли друг против друга, стиснув зубы, сжав кулаки, задыхаясь от бешенства: один – худощавый, с встопорщенными усами, другой – толстый, с усиками, закрученными в колечки.

Комиссар сейчас же стал между ними.

– Вы забываетесь, господа, ведите себя прилично!

Они молча отвернулись. Мадлена, не двигаясь с места, все еще покуривала и улыбалась.

– Господин министр, – начал полицейский чин, – я застал вас наедине с присутствующей здесь госпожой Дю Руа, вы лежали в постели, она почти раздета. Ваше платье разбросано в беспорядке по комнате. Все это доказывает факт прелюбодеяния. Вы не можете спорить против очевидности. Что вы на это скажете?

– Мне нечего сказать, исполняйте свой долг, – пробормотал Ларош-Матье.

Комиссар обратился к Мадлене:

– Признаете ли вы, милостивая государыня, что этот господин – ваш любовник?

– Я не отрицаю, он мой любовник! – вызывающе ответила она.

– Этого достаточно.

Блюститель порядка записал еще некоторые данные о состоянии квартиры и о расположении комнат. Министр между тем кончил одеваться, перекинул пальто на руку, взял шляпу и, когда комиссар отложил перо, спросил:

– Я вам еще нужен? Что я должен делать? Мне можно уйти?..

Дю Руа повернулся к нему и, нагло улыбаясь, сказал:

– А, собственно говоря, зачем? Мы кончили. Можете снова лечь в постель, милостивый государь. Мы оставляем вас одних. – Дотронувшись пальцем до рукава полицейского комиссара, он прибавил: – Идемте, господин комиссар, нам здесь нечего больше делать.

Блюститель порядка, слегка удивленный, последовал за ним. Но у порога комнаты Жорж остановился, чтобы пропустить его вперед. Комиссар из вежливости отказался.

– Проходите же, сударь, – настаивал Жорж.

– После вас, – сказал комиссар.

Тогда журналист поклонился, почтительно-насмешливым тоном проговорил:

– Теперь ваша очередь, господин полицейский комиссар. Здесь я почти у себя дома.

И осторожно, с нарочито скромным видом затворил за собой дверь.

Час спустя Жорж Дю Руа входил в редакцию «Французской жизни».

Вальтер был уже там, – «Французская жизнь», получившая за последнее время широкое распространение и немало способствовавшая успеху все разраставшихся операций его банка, по-прежнему выходила под его неослабным наблюдением и руководством.

Издатель поднял на него глаза:

– А, это вы! Что это у вас такой странный вид? Почему вы не пришли к нам обедать? Вы сейчас откуда?

Дю Руа, заранее уверенный в том, какое впечатление произведут его слова, отчеканил:

– Я только что свалил министра иностранных дел.

Вальтер подумал, что он шутит.

– Свалили министра… То есть как?

– Я изменю состав кабинета. Вот и все! Давно пора выставить эту мразь.

Старик обомлел, – он решил, что его сотрудник пьян.

– Послушайте, вы спятили, – пробормотал он.

– Ничуть. Я только что застал мою жену с господином Ларош-Матье. Полицейский комиссар установил факт прелюбодеяния. Министру крышка.

Вальтер в полном недоумении поднял очки совсем на лоб.

– Полно, вы шутите? – спросил он.

– Нисколько. Я даже напишу об этом заметку для хроники.

– Но чего же вы хотите?

– Я хочу свалить этого мошенника, этого негодяя, опасного для общества! Берегись тот, кто становится мне поперек дороги! Я никому ничего не прощаю! – положив шляпу на кресло, прибавил Жорж.

Издатель никак не мог понять, в чем дело.

– Ну а… ваша жена? – спросил он.

– Завтра же я начинаю дело о разводе. Я ее отошлю к покойному Форестье.

– Вы хотите разводиться?

– А как же? Я был смешон. Но мне приходилось строить из себя дурачка, чтобы захватить их врасплох. Теперь все в порядке. Хозяин положения я.

Вальтер все еще не мог опомниться; он растерянно смотрел на Дю Руа и думал: «Черт возьми! С этим молодчиком надо быть в ладах».

– Теперь я свободен… – продолжал Жорж. – У меня есть кое-какое состояние. В октябре, перед новыми выборами, я выставлю свою кандидатуру у себя на родине, – там меня хорошо знают. С такой женой, которая всем мозолила глаза, мне нельзя было занять положение, нельзя было заставить уважать себя. Она меня одурачила, завлекла и поймала в свои сети. Но как только я разгадал ее фокусы, я уже стал в оба следить за этой мерзавкой. – Он расхохотался. – Бедняга Форестье так и остался рогоносцем… беспечным, спокойным, доверчивым рогоносцем. Ну а я сумел избавиться от этого нароста, который достался мне от него в наследство. Руки у меня развязаны. Теперь я далеко пойду. – Он сел верхом на стул и, как бы мечтая вслух, повторил: – Далеко пойду…

Старик Вальтер, по-прежнему не опуская очков, смотрел на него во все глаза и говорил себе: «Да, этот негодяй далеко пойдет».

Жорж встал.

– Я сейчас напишу заметку. Это надо сделать осторожно. Но имейте в виду: для министра это будет страшный удар. Он пойдет ко дну. Никто его не вытащит. «Французской жизни» теперь уже нет смысла его выгораживать.

Старик некоторое время колебался, но в конце концов махнул рукой.

– Валяйте, – сказал он, – так ему и надо.

IX

Прошло три месяца. Дю Руа за это время выхлопотал развод, его жена снова стала носить фамилию Форестье. Пятнадцатого июля Вальтеры рассчитывали уехать в Трувиль, и на прощание решено было провести день за городом.

Поездка была назначена на четверг. В девять часов утра большое шестиместное ландо, запряженное четверкой лошадей, тронулось в путь.

Завтракать собирались в Сен-Жермене, в павильоне Генриха IV. Милый друг, не переваривавший присутствия и даже самой физиономии маркиза де Казоля, изъявил желание быть на этом пикнике единственным кавалером. Но в последнюю минуту решили рано утром заехать за графом де Латур-Ивеленом. Его предупредили об этом накануне.

Лошади крупной рысью бежали по Елисейским полям; затем проехали Булонский лес.

Был чудный, не слишком жаркий летний день. Ласточки чертили на синеве небес большие круги, и след от их полета, казалось, долго еще таял в воздухе.

Дамы сидели сзади: мать – в середине, дочери – по бокам; мужчины – лицом к ним: в середине Вальтер, а по бокам гости.

Проехали через Сену, обогнули Мон-Валерьен, миновали Буживаль, а там, до самого Пека, дорога шла вдоль реки.

Граф де Латур-Ивелен, уже немолодой, с большими редкими бакенбардами, которые все время трепал ветерок (что дало повод Дю Руа заметить: «Ветер весьма эффектно играет его бородой»), бросал нежные взгляды на Розу. Они были помолвлены месяц назад.

Жорж то и дело посматривал на Сюзанну; оба они были очень бледны. Глаза их встречались, и они украдкой обменивались заговорщицким взглядом, выражавшим какую-то им одним понятную мысль, затем быстро отводили глаза в сторону. Г-жа Вальтер была счастлива и спокойна.

Завтрак затянулся. Перед тем как вернуться в Париж, Дю Руа предложил пройтись по террасе.

Сначала остановились полюбоваться видом. Все стали в ряд у стены и принялись восхищаться открывшейся перед ними далью. Сена, будто огромная змея, что нежится в зелени у подножия длинной горы, несла свои воды к Мезон-Лафиту. С правой стороны, на вершине холма, возвышался акведук Марли; его силуэт, вырисовывавшийся в небе, напоминал исполинскую гусеницу на громадных лапах, сам же Марли скрывался внизу в густой чаще леса.

На необъятной равнине, расстилавшейся прямо против них, кое-где виднелись деревни. Среди чахлой зелени маленькой рощи резкими светлыми пятнами выделялись пруды Везине. Налево, где-то совсем далеко, тянулась к небу остроконечная колокольня Сартрувиля.

– Нигде в мире нет такой панорамы, – заметил Вальтер. – Даже в Швейцарии не встретишь ничего подобного.

Компания медленно двинулась дальше, – всем хотелось пройтись и еще немного полюбоваться окрестными видами.

Жорж и Сюзанна шли сзади. Как только они отстали на несколько шагов, он сказал ей тихим, приглушенным голосом:

– Я обожаю вас, Сюзанна. Я вас люблю до безумия.

– И я вас, Милый друг, – прошептала она.

– Если вы не будете моей женой, я уеду из Парижа, уеду из Франции.

– Попробуйте поговорить с папой. Может быть, он согласится.

У него вырвался чуть заметный нетерпеливый жест.

– Нет, я вам уже который раз повторяю: это бесполезно. Двери вашего дома будут для меня закрыты, меня выставят из редакции, и мы даже не сможем видеться. Вот к каким чудным результатам, несомненно, приведет мое официальное предложение. Вас хотят отдать за маркиза де Казоля. Родители надеются, что в конце концов вы согласитесь, и ждут.

– Что же мне делать? – спросила она.

Он медлил с ответом и искоса поглядывал на нее.

– Ради меня вы способны на отчаянный шаг?

– Да, – твердо заявила она.

– На сверхотчаянный шаг?

– Да.

– Самый отчаянный, какой только может быть?

– Да.

– Хватит ли у вас смелости пойти наперекор отцу и матери?

– Да.

– В самом деле?

– В самом деле.

– Ну так есть один-единственный способ. Надо, чтобы все исходило от вас, а не от меня. Вы баловень семьи, вам позволяется говорить все, что угодно, и еще одно озорство с вашей стороны никого не удивит. Так вот, слушайте. Сегодня же вечером, вернувшись домой, прежде всего идите к матери, но только когда она будет совсем одна. Скажите ей, что хотите быть моей женой. Это ее очень взволнует, она выйдет из себя…

– О, мама согласится! – перебила его Сюзанна.

– Нет, – решительно возразил он, – вы ее не знаете. Ваш отец не так рассердится, не так разъярится, как она. Она вам откажет, вот увидите. Но вы стойте на своем, не отступайте, говорите, что согласны выйти только за меня и больше ни за кого. Хорошо?

– Хорошо.

– От матери пойдите к отцу и с весьма серьезным и независимым видом скажите ему то же самое.

– Да, да. Ну а дальше?

– Дальше начинается самое важное. Если вы решили, твердо решили, очень-очень твердо решили стать моей женой, моя дорогая, дорогая маленькая Сюзанна… то я… то я увезу вас!

От радости она чуть не захлопала в ладоши.

– Какое счастье! Вы меня увезете! Когда же это будет?

Вся старинная поэзия ночных похищений, почтовых карет, харчевен, изумительных приключений, вычитанных в книгах, неожиданно мелькнула перед ней волшебным сном, который вот-вот должен был обернуться явью.

– Когда же это будет? – повторила она.

– Да… сегодня же вечером… ночью, – тихо ответил он.

– А куда мы поедем? – вся дрожа, спросила она.

– Это моя тайна. Обдумайте этот шаг. Поймите, что после бегства вам уже ни за кого, кроме меня, нельзя будет выйти замуж! Это единственный способ, но он… очень опасен… для вас.

– Я решилась… – заявила она. – Где я с вами встречусь?

– Вы можете выйти из дому одна?

– Да, я умею отпирать калитку.

– Так вот, около полуночи, когда швейцар ляжет спать, идите на площадь Согласия. Я буду ждать вас в карете против морского министерства.

– Я приду.

– Непременно?

– Непременно.

Он сжал ее руку:

– О, как я люблю вас! Какая вы хорошая, смелая! Так вы не хотите выходить замуж за маркиза де Казоля?

– О нет!

– Ваш отец очень сердился, когда вы отказались?

– Еще как! Он грозился отправить меня в монастырь.

– Вы сами видите, что надо действовать решительно.

– Я так и буду.

Поглощенная мыслью о похищении, она обвела глазами широкий горизонт. Она уедет далеко-далеко… с ним! Он ее увезет!.. Она гордилась этим. Она не думала о своей репутации, о позоре, которым это могло ей грозить. Да и представляла ли она себе, на что она идет? Догадывалась ли о чем-нибудь?

Г-жа Вальтер обернулась.

– Иди сюда, детка! – крикнула она. – Что ты там делаешь с Милым другом?

Они присоединились ко всей остальной компании. Разговор шел о морском курорте, куда вскоре должны были отправиться Вальтеры.

Чтобы не возвращаться тою же дорогой, решили ехать через Шату.

Жорж хранил молчание. Он призадумался. Итак, если у этой девочки хватит смелости, то он наконец добьется своего! В течение трех месяцев он опутывал ее сетью своего неотразимого обаяния. Он обольщал, он пленял, он покорял ее. Он увлек ее так, как умел это делать только он. Он без труда овладел душой этой легкомысленной куколки.

Прежде всего он добился того, что она отказала маркизу де Казолю. Теперь он уговорил ее бежать с ним. Уговорил, потому что другого выхода нет.

Г-жа Вальтер ни за что не согласится отдать за него свою дочь, – это он понимал прекрасно. Она все еще любит его и будет любить вечно – той же неистребимой любовью. Ее сдерживала расчетливая холодность Жоржа, но он чувствовал, что ее гложет безнадежная и неукротимая страсть. Ему ни за что не удастся переломить ее. Она никогда не допустит, чтобы он женился на Сюзанне.

Но как только девочка очутится у него, вдали от родителей, он вступит в переговоры с отцом, как равный с равным.

Погруженный в размышления, Дю Руа не вслушивался в то, что ему говорили, и отвечал односложными фразами. Встряхнулся он, когда уже въехали в город.

Сюзанна тоже была задумчива. Четверка лошадей звенела бубенцами, и под этот звон, отдававшийся у нее в голове, ей чудились озаренные неизменной луной большие дороги, которым нет конца, темные леса, харчевни, куда заезжают на перепутье, кучера, поспешно меняющие лошадей, – поспешно, ибо все уже догадываются, что за ними погоня.

Когда ландо въехало во двор особняка, Вальтеры стали уговаривать Жоржа пообедать с ними. Но он отказался и пошел домой.

Дома он слегка закусил, а затем, точно собираясь в далекое путешествие, начал приводить в порядок свои бумаги. Компрометирующие письма сжег, другие спрятал, написал кое-кому из друзей.

Время от времени он смотрел на часы и думал: «Сейчас там, наверно, самая жара». В сердце к нему закрадывалась тревога. А что, если не удастся? Но чего же ему бояться? Он всегда сумеет выкрутиться. Уж и крупную игру ведет он, однако!

Около одиннадцати он вышел из дому, немного побродил, потом взял экипаж и остановился на площади Согласия возле аркады морского министерства.

Время от времени он зажигал спичку и смотрел на часы. Около двенадцати его охватило лихорадочное нетерпение. Каждую секунду он просовывал голову в дверцу и смотрел, не идет ли Сюзанна.

Где-то на дальних часах пробило двенадцать, потом на других, поближе, потом на двух часах одновременно, потом еще раз – уже совсем далеко. Когда замер последний удар, он подумал: «Все кончено. Сорвалось. Она не придет».

Все же он решил ждать до утра. В таких случаях надо быть терпеливым.

Немного погодя он услышал, как пробило четверть первого, потом половина, потом три четверти, и наконец все часы, так же как до этого били полночь, одни за другими пробили час. Он уже не ждал, он ломал себе голову, стараясь понять, что могло случиться. Вдруг женская головка заглянула в окошко кареты.

– Вы здесь, Милый друг?

Он привскочил. У него захватило дыхание.

– Это вы, Сюзанна?

– Да, это я.

Он никак не мог повернуть ручку дверцы и все повторял:

– А, это вы… это вы… входите.

Она вошла и упала на сиденье подле него. Он крикнул кучеру: «Поезжайте», и карета тронулась.

Сюзанна тяжело дышала и не могла произнести ни слова.

– Так как же все это произошло? – спросил он.

– О, это было ужасно, особенно разговор с мамой, – почти теряя сознание, прошептала она.

Он дрожал от волнения.

– С вашей мамой? Что же она вам говорила? Расскажите.

– Ужас, что было! Я все обдумала заранее, вошла к ней и прямо приступила к делу. Она побледнела, стала кричать: «Ни за что! Ни за что!» А я плакала, сердилась, клялась, что не выйду ни за кого, кроме вас. Я боялась, что она меня ударит. Она была как помешанная, – объявила, что завтра же отправит меня в монастырь. Я еще никогда не видела ее такой, никогда! Но тут папа услыхал всю эту чушь, которую она городила, и вошел. Он не так рассердился, как она, но сказал, что вы для меня не очень хорошая партия. Они до того обозлили меня, что я кричала еще громче их. Папа трагическим тоном, который, кстати сказать, совсем ему не идет, велел мне выйти вон. Тогда я окончательно решила бежать с вами. И вот я здесь. Куда же мы едем?

Дю Руа нежно обнял ее за талию; он жадно, с замиранием сердца слушал ее рассказ, и в нем поднималась бешеная злоба на ее родителей. Но их дочь у него в руках. Теперь он им покажет.

– На поезд мы опоздали, – сказал он. – Карета отвезет нас в Севр, и там мы переночуем. А завтра поедем в Ларош-Гийон. Это красивая деревня на берегу Сены, между Мантом и Боньером.

– Но я не взяла с собой никаких вещей. Я совсем налегке, – возразила Сюзанна.

Он улыбнулся беспечной улыбкой:

– Ничего, это мы там уладим!

Экипаж катился по улицам. Жорж взял руку девушки и стал медленно, почтительно целовать ее. Платонические ласки были ему незнакомы, и теперь он не знал, о чем говорить с ней. Но вдруг ему показалось, что она плачет.

– Что с вами, дорогая крошка? – испуганно спросил он.

– Моя бедная мама, наверно, не спит сейчас, если только заметила мое исчезновение, – проговорила она сквозь слезы.

Г-жа Вальтер действительно не спала.

Когда Сюзанна вышла из комнаты, она осталась наедине с мужем.

Она была подавлена, удручена.

– Боже мой! Что все это значит?

– То и значит, что этот интриган приворожил ее, – вскипел Вальтер. – Это он подговорил ее отказать Казолю. Он метит на ее приданое, подлец!

Вальтер в бешенстве принялся ходить из угла в угол.

– Ты его тоже все время завлекала, носилась с ним, ублажала его, разводила телячьи нежности. С утра до вечера только, бывало, и слышишь: «Милый друг, Милый друг». Вот теперь и расхлебывай.

Она побледнела.

– Я… его… завлекала?

– Да, ты! – бросил он ей в лицо. – Вы все на нем помешались: эта самая Марель, Сюзанна, все, все. Ты думаешь, я не замечал, что ты без него двух дней прожить не можешь?

Г-жа Вальтер выпрямилась.

– Я не позволю вам так говорить со мной, – трагическим тоном сказала она. – Вы забываете, что я воспитывалась не в лавке, как вы.

Он было осекся, затем крикнул в ярости: «А ну вас всех к черту!» – и, хлопнув дверью, вышел из комнаты.

Оставшись одна, г-жа Вальтер инстинктивно бросилась к зеркалу – посмотреть, не состарилась ли она мгновенно, до того невероятным, чудовищным казалось ей все происшедшее. Сюзанна влюблена в Милого друга! Милый друг хочет жениться на Сюзанне! Нет, она ошиблась, этого не может быть! Вполне естественно, что девушка неравнодушна к этому красавцу, она надеялась, что ее отдадут за него, на нее нашла блажь. Но он? Он не мог быть с ней в заговоре! Мысли у г-жи Вальтер путались, как это бывает с теми, на кого неожиданно свалилось тяжкое горе. Нет, Милый друг, наверно, ничего не знает о выходке Сюзанны.

Она долго думала о том, замешан или не замешан этот человек. Если он подбил ее на это, то какой же он негодяй! А что будет дальше? Сколько опасностей, сколько мучений видела она впереди!

Если же он ни при чем, то все это еще беда поправимая. Стоит только увезти Сюзанну путешествовать на полгода – и все пройдет. Но может ли она сама видеться с ним после этого? Ведь она все еще любит его. Эта страсть вонзилась в нее, как стрела, и вырвать ее невозможно.

Жить без него она не в состоянии. Лучше умереть.