Специальные области терапии

а) Терапевтическая работа с чувствами

Я хотел бы кое-что сказать о чувствах. Главное, что нужно различать, заставляют ли чувства человека действовать или же это чувства, которые поглощают энергию к действию и потому от действия отвлекают? Чувства, которые ведут к действию, — это чувства, которые делают человека сильным. Чувства, которые делают слабым, — это чувства, не дающие действовать, они оправдывают бездействие и служат подменой действию. Чувства, ведущие к действию, — это первичные чувства, а те чувства, которые ведут к сомнениям и действовать мешают, — это чувства вторичные. Точно так же можно различать и разного рода знание или информацию; ведет ли информация к решению или же она решению мешает. Становится ли знание подменой решения?

Терапевты обязательно должны смотреть, помогает ли какое-то чувство продвинуться дальше в направлении решения или запутывает ситуацию еще больше.

Чувства, ведущие к действию, — это первичные чувства, и они очень просты. Их не нужно долго объяснять, это чувства без всякой драмы. Поэтому они обладают определенным покоем, кроме тех случаев, когда речь идет действительно о драматических вещах. Тогда чувство тоже драматично, но это совершенно адекватно, как, например, при удушье.

Большинство тех чувств, которые демонстрируются, — это чувства вторичные, они являются подменой действия. Так как они призваны убеждать других в том, что человек действовать не может, они должны быть преувеличены и драматизированы. Человек, испытывающий вторичные чувства, чувствует себя слабым, как, кстати, и другие присутствующие, которые тоже чувствуют себя слабыми и призванными что-то сделать, но при этом видят, что здесь все равно ничего не поможет.

Если чувства первичны, то те, кто при этом присутствуют, испытывают сочувствие, но чувствуют себя свободными, потому что человек, который демонстрирует подобные чувства, силен. Распознать это очень легко. Человеку, испытывающему вторичные чувства, приходится затемнить реальность, потому что это чувство он поддерживает с помощью внутренних образов. Поэтому он, как правило, закрывает глаза и уходит в себя. Как терапевт, я тогда ему говорю; «Посмотри же сюда, смотри на меня». И если он смотрит и с открытыми глазами может оставаться при этом чувстве, тогда это первичное чувство. Если же он из этого чувства выходит, значит, это было вторичное чувство. Так как первичные чувства ведут к цели, они кратки. Они сразу оказываются у цели, тут нет окольных путей. Вторичные же чувства, напротив, длятся долго. Они направлены на то, чтобы сохранить ситуацию бездействия. И если позволить человеку их выражать, то будет становиться все хуже. Поэтому так долго длятся те терапии, где пестуют подобные чувства. У вторичных чувств есть также титул чувств «прекрасных». Они драматичны и волнующи, но человека они обессиливают и являются ложными. Терапевту здесь следует действовать так: не делать ничего и что-нибудь сюда включить, к примеру, потянуть время, пошутить. Объяснения зачастую служат тому же самому: они должны отвлекать, и с их помощью пытаются разубедить других в их восприятии.

Я хотел бы привести один пример, касающийся первичной и вторичной печали. Первичная печаль — это, к примеру, очень сильная боль разлуки. Если человек переживает эту боль, то печаль быстро проходит, и тогда человек снова свободен и может начать действовать. Вторичная печаль проявляется, например, в жалости к самому себе. Такое чувство может длиться всю жизнь. Эта печаль не служит новому началу. Она является подменой первичной боли.

Месть — это тоже вторичное чувство и нередко реакция на прерванное движение любви к... Но это чувство может быть и системно перенятым из какой-либо вышестоящей системы. Упреки — это всегда подмена принятия.

Человек часто начинает испытывать злость, причинив вред другому, хотя все основания злиться должны бы быть у другого. Злость зачастую является подменой просьбы в отношениях. «Ты ведь должен был видеть, что я...» Ему нужно было всего лишь попросить. Или, к примеру, человек полагает, что заслуживает повышения зарплаты, и вот он садится за свой письменный стол и злится на шефа, вместо того чтобы подойти к нему и попросить о повышении зарплаты. Это подмена действия. Страдания часто бывают вторичным чувством и подменяют собой действие.

Третью категорию составляют системно перенятые чувства. В этом случае человек не в себе. Он отчужден от себя самого, и сделать с ним тоже ничего нельзя, так как он находится в чужом чувстве. Здесь сразу можно распознать, что человек находится в некой совершенно иной ситуации. Недавно у меня был такого рода опыт с одной молодой парой в группе. Он сказал: «Я с трудом нахожу общий язык с женой». Тогда я предложил сделать расстановку системы. У него по отношению к жене было очень теплое чувство, а она не давала ему вообще никаких шансов, чтобы он мог ее любить. Она отошла в сторону и вообще не воспринимала и не видела его. Она находилась в какой-то чужой ситуации. То, что происходило между ними, было боем с тенью. Ту динамику, которая здесь проявляется, я называю двойным смещением.

Арнольд: Мне очень интересны перенятые чувства, потому что Мне знакомо нечто подобное: не быть внутри и не быть снаружи.

Б.Х.: Да, к примеру, злость и ярость с преувеличенной потребностью установить справедливость, или если я мститель, то здесь речь всегда о перенятом чувстве. Восстановить справедливость человек всегда стремится для кого-то другого из прошлого. Когда речь идет о несправедливости по отношению к самому себе, это чувство намного менее интенсивно, чем когда человеку придает силы идентификация.

Арнольд: Для меня это самые тягостные чувства.

Б.Х.: Ясно. Чтобы человек мог с этим справиться, ему нужно внутреннее очищение.

Ютта: У меня часто бывает чувство обиды, например, с моим мужем. Я очень быстро начинаю чувствовать себя обиженной.

Б.Х.: Как ты это сейчас описываешь, это! обладает качеством перенятого чувства. Возможно, ты идентифицирована с кем-то, кто действительно был обижен. И все происходящее потом было бы тогда двойным смещением.

Есть и еще одна, четвертая, категория чувств, которые я называю мета-чувствами. Эти чувства обладают совершенно иным качеством. Это чувства без эмоций. Они являются чистой, сосредоточенной силой. К этим чувствам относятся, например, мужество, смирение (как согласие с миром таким, какой он есть), спокойствие. Существует также мета-любовь, некая вышестоящая любовь. Когда один человек что-либо причиняет другому, не будучи при этом на него злым, как, к примеру, хирург, а иногда и психотерапевт, это я называю мета-агрессией. Та дисциплина, которая необходима для стратегического действия, — это мета-агрессия. Действовать стратегически можно только со строжайшей внутренней дисциплиной, и это очень много сил. Раскаяние, например, также является мета-чувством. В этом случае человек сосредоточен, и он знает о том, что ему положено. Он чувствует это, и этому он следует. Если же человек уклоняется от того, что ему положено, тогда он фиксирует что-то, что опять же является родом совести, духовной совести в отличие от ну, скажем, совести действий. Она как-то связана с мета-чувствами, к примеру, когда человек изменяет Самому себе.

Есть разница между неким сценарием, которому человек следует и который он выражает, исходя из сжатой динамики своей влияющей на него системы, в которой он берет на себя определенные задачи, и соразмерным исполнением жизни. Если человек приходит к этому, он выходит за рамки сценария, и тогда этот сценарий может от него отпасть.

Венцом всех мета-чувств является мудрость. Она связана с мужеством, смирением и силой. Мудрость — это чувство, с помощью которого человек может различать, что имеет значение, а что — нет. Мудрость не означает, что я что-то знаю, она означает, Что в определенной ситуации я распознаю, что возможно, а что — нет и что мне нужно делать. Мудрость всегда ориентирована на действие. Действия человека мудрого не являются следствием неких выводов, он непосредственно воспринимает то, что правильно. Поэтому люди мудрые всегда поступают не так, как от них ожидают.

Когда возникают мета-чувства, они воспринимаются как подарки. Их нельзя достичь, добиться, они даются нам как милость. Они являются вознаграждением за опыт, за усилия — как спелый плод.

То, что человек всегда, во всех областях, и прежде всего в отношениях испытывает чувства, является частью того, из чего складывается полнота жизни. Мета-любовь придает отношениям силу и безопасность, из нее вытекают ответственность, надежность и верность.

Поддержка или ослабление

Когда наблюдаешь Берта Хеллингера за работой, кажется, что он принципиально направляет свое внимание на вопрос: придает ли сил то, что человек говорит, чувствует и как он себя ведет, ему самому и другим или же это ослабляет его самого и других? Если он приходит к выводу, что ослабляет, он прерывает примеры такого рода, иногда с помощью юмора, иногда конфронтации, а иногда давая объяснения или рассказывая небольшую историю, но всегда очень рано.

Пример:

Ханнелоре (плаксивым голосом): У меня ком в горле, и он поднимается все выше.

Б.Х.: Сопротивляйся слабости! Смотри прямо! Ты видишь мои глаза?

Ханнелоре: Да.

Б.Х.: Какого они цвета?

Ханнелоре: Темные.

Б.Х. (удивленно): Темные? (Группе) Вы заметили сейчас перемену? Теперь здесь снова больше силы. Всегда, когда человек уходит в слабые чувства, он что-то затемняет, он не может правильно видеть и слышать. Все, что делает слабым, ничего не дает. Об этом можно забыть, а если кому-то это нужно, ему можно сказать, пусть наслаждается этим время от времени.

Марта: Меня интересует, как отличать чувства, дающие силу, от тех, которые ее забирают. Я пока это не совсем понимаю. Я не знаю, как мне определить, ослабляю ли я себя тем, что плачу, как это часто со мной бывает, или нет.

Б.Х.: Сила проявляется через воздержание от аффекта. Знаешь» что такое воздержание?

Марта: Удерживать?

Б.Х.: Это когда человек не накладывает в штаны. В этом — сила. Ты можешь здесь увидеть, когда человек уходит в чувство, которое делает его слабым, и ты можешь посмотреть, как с этим поступаю я, чтобы он снова вошел в силу. У ослабляющих чувств есть что-то манипулятивное. Их задача г- привести другого к тому, чтобы он что-то сделал для этого человека, причем сам этот человек активен не будет. Слабые чувства служат оправданию бездействия и поддержанию проблемы. Поэтому, пока человек находится в такого рода чувстве, тут и сделать в большинстве случаев ничего нельзя, как нельзя и принимать какие-то решительные меры.

Анджела: У меня еще один вопрос: а существует ли сильная слабость?

Б.Х. (после некоторых раздумий): Да, если ее используют стратегически.

Анджела: Я задаю этот вопрос, потому что для меня слабость — часть жизни.

Б.Х.: Нет, частью жизни является нуждаемость, и это нечто иное. Очень важно, чтобы мы признавали, что мы в чем-то нуждаемся, и чтобы в отношениях мы давали понять, что нам нужен другой, и использовать его при этом. В партнерстве нуждающимися являются оба, и на этом строятся отношения. Если у кого-то, к примеру, нет больше нуждаемости — бывает такое, что люди приходят к своей полноте, они переливаются через край, то другие могут у них брать. Однако если они ничего не берут у другого, то отношений это не создает. В этом случае они самодостаточны. Но тем человечнее другое в другом месте.

Знаешь, как обходиться с нуждаемостью? Попросить о чем-то другого, совершенно конкретно. То есть не так; «Пожалуйста, люби меня больше». Это неконкретно. А вот так: «Пожалуйста, останься со мной еще полчаса и поговори со мной». Это достаточно конкретно. Потому что тогда человек знает, что через полчаса он просьбу выполнил» Если же ты скажешь: «Всегда оставайся со мной», то такую просьбу человеку не выполнить, и он будет чувствовать, что от него требуют непосильного.

Эдда: У меня сильно бьется сердце и очень вспотели ладони, и я спрашиваю себя, смогу ли я когда-нибудь утихомирить свою нуждаемость?

Б.Х.: Да, ты должна здесь различать. Это нуждаемость кого-то, кого больше нет. В этом смысле нет больше того маленького ребенка, как нет больше и того человека, который ребенку нужен. И как бы ты теперь, будучи взрослой, ни пыталась получить это от другого человека, или если ты, взрослый уже человек, попытаешься получить это от своих матери и отца, то все это уже невозможно.

Выход здесь в том, чтобы ты отправилась назад, приблизительно так, как я проделал это с Бригитте, пока снова не станешь ребенком, и тогда ты, возможно, посмотришь на твоих тогдашних мать и отца и, став тем ребенком, туда пойдешь. Тогда ты сможешь сама быть защитой для ребенка, так, чтобы он чувствовал себя уверенно. Ты можешь, так сказать, разделить в себе нуждающегося ребенка и взрослого человека. Взрослый защищает ребенка. Потом ты всегда можешь получить помощь от терапевта, который тебе в этом помогает. Тогда это будет ясная ситуация, и тебе нечего будет стыдиться. Будучи взрослым, человек может сказать: «Это уже неуместно». Но для ребенка это уместно.

Прощание и работа скорби

Недавно в группе был один участник, который узнал из газеты, что его внебрачный сын погиб в результате несчастного случая. Сына этого он никогда не видел и никогда не принимал в нем участия. Сам он позже женился, и у него было трое детей. Он сделал расстановку системы, и я поставил рядом с ним его мертвого сына. Затем я посадил сына перед отцом, и он положил руку ему на голову, и он выказал очень глубокую боль и глубокий Стыд. Тогда это осталось позади. Со своей женой он вообще не находил общего языка. Но в тот вечер она ему позвонила и сказала очень приятные вещи. Он стал вдруг примирен, а образ подействовал и через расстояние.

Карл: Меня занимает идея работы скорби. Значит, дело здесь обстоит так: когда принимают того, кто был исключен, то это просто хорошо, и ничего другого делать больше не нужно.

Б.Х.: Работа скорби относится к непосредственным отношениям, а не к тем людям, которых я не знал, Те люди должны быть просто приняты. Во всяком случае, у меня есть такое представление, что человек достигает своей полноты и законченности только тогда, когда все, кто относится к его системе, обретают место в его сердце. Тогда он полон, а пока кого-то не хватает, он неполон. Тогда ему чего-то не хватает до его цельности. Только когда все тут, он может делать то, что ему соразмерно, не будучи ничем отягощен.

Марта: Я думаю о моем коллеге, который летом погиб в результате несчастного случая, на меня это очень сильна повлияло. С того момента я похудела на десйть фунтов, и я не знаю, почему это так. И плакала я много, у меня такое чувство, что я вижу себя неадекватно.

Б.Х.: Может быть, ты отказалась от чего-то, что он хотел тебе дать, или ты что-нибудь в нем отрицательно оценивала? Ты должна ему что-нибудь?

Марта: У меня была короткая связь с его братом, он не был с этим согласен.

Б.Х.: С ним у тебя тоже была связь?

Марта: Нет, он женат на другой моей коллеге.

Б.Х.: Я дал тебе сейчас некоторые наметки. Дай-ка, пожалуй, этому подействовать. Я все же остаюсь при мнении, что ты что-то должна, причем должна что-то взять. Прощание удается, если я принял все, что мне кто-то дарит.

Я расскажу один пример, это происходило со мной по соседству.

Фрау М. была в ужасном горе, когда умер ее муж. Он умер от инфаркта, и с тех пор прошло уже десять лет. Фрау М. становилась все худее и худее и много плакала. Я сказал ей, что если ей вдруг понадобится помощь, она может спокойно ко мне прийти. Через год она появилась у меня перед дверью и сказала: «Господин Хеллингер, не могли бы вы мне помочь?» Я сказал: «Проходите в дом». Вот она уселась, и я сказал ей: «Вспомните, что было тогда, когда вы впервые встретили господина М.». Тогда она закрыла глаза, а потом начала улыбаться. И я сказал ей: «Теперь вы можете идти», и тогда она расцвела и с тех пор снова стала очень энергичной, бойкой женщиной. Так что к прощанию относится хорошее воспоминание.

Печаль и жалость к самому себе

Адриан: Во мне чередуется чувство грусти и отчасти чувство, что я должен смириться.

Б.Х.: Вчера твоя печаль имела характер жалости к самому себе.

Адриан: Это верно.

Б.Х.: Это вредная грусть, она ничего не дает.

Адриан: Иногда я позволяю ее себе.

Б.Х.: Нет, нет. Это пренебрежение ребенком и матерью. (Речь шла об аборте, который в это время собиралась сделать его жена.) Ни в коем случае не позволяй ее себе! Такой род печали приносит новую вину и часто длится всю жизнь, потому что она не меняется. Жалость к самому себе нарциссична.

В случае первичной печали все по-другому. Я вспоминаю конец одного семинара в США, на котором две маленькие девочки из одной семьи ужасно разревелись. Когда мать призывала их: «Да прекратите же», одна девочка сказала: «Нет, еще пару минут». Она видела нас и расстроилась, что мы уходим, — это была боль прощания. Эта боль требует некоторого времени, а затем она проходит, в ней есть что-то стихийное.

Адриан: Я тоже довольно хорошо умею это различать, но все же иногда такое случается.

Б.Х.: Не случается вообще ничего, это делаешь ты!

Когда траур не прекращается

Один участник задает вопрос по поводу женщины, живущей с ним пососедству. Десять лет назад она потеряла в автокатастрофе своего двадцатилетнего сына и все еще горюет.

Б.Х.: Эта женщина злится на сына. Когда кто-то злится на умершего, то горе не прекращается. Поэтому она должна сказать: «Я уважаю твою жизнь и твою смерть». (Молчание) Я говорю это тебе, но ты не можешь сказать ей это так.

В 31 год Рильке написал однажды в письме: «Откажитесь от ответов. Ведь вы еще не можете жить ответами». Это очень важный терапевтический принцип. Не дают ответа тому, кто еще не может им жить.

Адельгейд: А как же тогда можно помочь человеку прийти к тому, чтобы он смог этим жить?

Б.Х.: Зачем это нужно?

Адельгейд: Это может быть моей задачей как терапевта.

Б.Х.: Нет, нет. Терапевт — это тот, кто старательно плетется в хвосте.

Желание помочь в горе

(Из дискуссии о согласии с судьбой)

Адельгейд: У меня еще один вопрос: скажешь ли ты, что это относится и к тем случаям, когда ребенок инвалид? В этих случаях речь тоже о том, чтобы родители это признавали?

Б.Х.: Нет, тут нужно кое-что другое. Все ведь начинается с зачатия. Это самое чреватое последствиями, самое рисковое и самое высокое деяние. Этому акту следует отдавать должное во всем его величии. Это первое. Тогда родители признают свою ответственность за то, что из этого следует. Это их достоинство. Они принимают ребенка таким, каким он появляется. Это правильная позиция, смиренная позиция, в которой проявляется величие. И тогда течет нечто такое, что иначе вообще течь не может.

Адельгейд: Это было бы, да...

Б.Х.: У большинства так это и бывает, ты бы удивилась. Задетыми оказываются те, кто находится снаружи. Большинство родителей принимают это, они готовы это нести, а твоя позиция им мешает. Ты возражаешь, и тебе не хватает сочувствия. Поэтому ты не можешь отдавать им должное. Это было бы первым шагом. И отдавая им должное, следует держаться нейтрально. Я думаю, в этом контексте это было бы уместно.

Пример:

Пару лет назад мне позвонила женщина, она посещала группу мать — ребенок, и в этой группе была также женщина с пятилетним сыном, у которого был рак. Она пошла туда, чтобы помочь матери, и поняла, что это невозможно. Тогда она позвонила мне с вопросом, что ей делать. Я спросил ее, как и что было, когда она туда пришла. Что ребенок-то делал? «Ах, — сказала она, — ребенок весело играл». Тогда я сказал: «Именно, оставь ребенка играть, сколько он хочет, и оставь ребенку его родителей, и держись совершенно нейтрально. Чего ты тут, собственно, хочешь?» Так она тогда и поступила. В этом случае родители могут делать то, что правильно. Терапевт тут только мешает.

Еще один пример:

Недавно мне позвонила коллега, у которой был клиент, покончивший с собой. Теперь она полагала, что должна помочь родным в горе, и спрашивала, должна ли она пойти на похороны. На что я сказал; «Нет, вовсе нет. Ты сделала свою работу, все остальное — это их дело. Ты не должна тут вмешиваться». К чему все это? Я же не могу, как терапевт, чувствовать себя обязанным защищать людей от жизни или от того, что к ней относится. Это то самое «хотеть-как-лучше», которое губит мир и прежде всего отношения.

Адельгейд: Я дам этому на себя подействовать.

Б.Х.: Что это значит?

Адельгейд: Для этого мне еще нужно время.

Б.Х.: Это значит, что ты остаешься при своем мнении, и для меня это совершенно нормально. Я согласен с этим. Твоя реакция не может ничего отнять из того, что я сказал, и прибавить тоже ничего не может. То, что сделал я так или иначе верно, — это терапевтическая позиция.

Собственная и перенятая печаль

Йене: У меня есть вопрос по поводу печали. Что сейчас есть моя подлинная печаль, а что — моего отца?

Б.Х.: Что значит подлинная? Подлинная, это если для нее есть непосредственный повод. Если его нет, тогда она, как правило, перенята, и ты испытываешь ее вместо кого-то другого. А мотивацией всегда является любовь. Если это так, ты можешь сказать отцу: «Я беру это на себя, дорогой папа» или: «Дорогой папа, я испытываю ее для тебя, эту печаль».

Йене: Чтобы из нее выйти?

Б.Х.: Ох, да просто так, даже если ты не выйдешь, просто сделай-ка это. (Смех в группе;-обращаясь к группе) Решением было бы, если бы он сказал: «Я делаю это для тебя, отец. Если тебе это помогает, я рад взять ее на себя».

Роковое или деланное страдание

Йене: Я очень хорошо себя чувствую в Обществе анонимных алкоголиков с их открытостью и доверием. Но это общество отмечено еще и огромным количеством страданий. А вопрос у меня такой: «Существует ли что-то, что так же глубоко задевает и объединяет, но в здоровом, радостном и веселом смысле, или для того, чтобы снова выдвинуть на передний план это общее, сначала необходимо такое страдание?»

Б.Х.: Я думаю, что уже сама постановка вопроса на него и отвечает. Этой глубины не достичь без страдания и вины — так я считаю. Эти большие силы тоже привязаны к страданию. Даже в Библии сказано: «Кто не страдал, что тот знает?»

Алексис: А не Может ли это быть еще и соблазном пострадать?

Б.Х.: Да, но это не действует. Силу имеет только роковое страдание, не деланное. В Обществе анонимных алкоголиков у тебя есть еще и непреднамеренность. Ни у кого нет никаких намерений по отношению к другому.

Страх потери контроля

Я хотел бы ввести еще одно различие из первичной терапии. Существует такое представление, что если человек поддается какой-либо потребности или какому-нибудь действительно насущному чувству, то он теряет контроль. Но это не так. Если чувство адекватно ситуации, к примеру, если это боль разлуки или обоснованная ярость, а может быть, страстное желание или движение любви к..., и если кто-то ему предается, по-настоящему предается, то уже в самом этом чувстве и в этой потребности есть контроль. Чувство и потребность заходят настолько далеко, насколько это хорошо, и никто не будет скомпрометирован, если отдаст себя в его власть. Чувство имеет что-то вроде внутренней границы стыда, которая очень точна. Но это касается только первичных чувств, не вторичных. В случае вторичных, наигранных чувств можно и опозориться. На эти чувства полагаться нельзя.

Картина висит криво

Мы уже встречались с Петрой в ситуации с «хотеть — помочь». «Можно утерапевтироваться до смерти», — сказала она там, и Б.Х. рассказал ей одну историю.