Картофельные varenyky

2 среднего размера красные картофелины

1/8 стакана мелко порубленной соленой свинины

1/2 стакана мелко порубленного репчатого лука

1 3/4 стакана муки (возможно, потребуется больше)

2 крупных яйца

щепотка соли

Очистите картофелины, разрежьте их на четвертинки и отварите в подсоленной воде до готовности, примерно 30 минут. Тем временем нагрейте соленую свинину в сковородке и, когда сало вытопится, шумовкой соберите поджарившиеся шкварки и пока отложите. На вытопившемся сале поджарьте лук до слегка золотистого цвета.

Слейте воду с картофеля и тщательно разомните его. Смешайте с луком. Пока отставьте в сторону.

(Тут Оксана поднимает тонкую изогнутую бровь и по‑украински говорит что‑то Ире. Та хохочет. «Я сказала Ире, что она два года морочила Андреа голову, – объясняет Оксана мне. – Бедняжка даже не подозревала, почему у Иры такие вкусные вареники. Да потому что они на свином сале!»)

Руками смешайте муку, яйца и соль примерно с 1 стаканом воды. Замесите тесто. Если оно пристает к рукам, добавьте еще муки. Выложите его на посыпанную мукой доску и месите до тех пор, пока не станет эластичным. Разделите тесто на 2 части.

Раскатайте половину теста в тонкую лепешку – толщиной примерно 3 мм или еще меньше, – но все‑таки не настолько тонкую, чтобы легко рвалась. Вырежьте из нее кружки примерно 5 см диаметром. Если не найдется подходящей формы, можете нарезать квадратиками. На середину каждого кружка выложите 2–3 ч. ложки картофельно‑луковой смеси и разровняйте по всей поверхности, оставив по краям узкие бортики. Сложите кружки пополам и плотно защипните бортики. Все то же самое проделайте со второй половиной теста.

А потом просто бросайте вареники в большую кастрюлю с кипящей посоленной водой. Сначала они опустятся на дно, а приблизительно через 3 минуты начнут всплывать. Когда все вареники поднимутся на поверхность – они готовы. Достаньте их из кастрюли и промойте горячей водой.

Переложите вареники в миску со шкварками и остатками сала, осторожно перемешайте. Этой порции хватит на А человек. Подавайте, полив сметаной или сливками.

Конечно, у меня не получается лепить varenykyiav. же ловко, как у Иры. Ее проворные пальцы как будто летают, разравнивая начинку, сворачивая, защипывая. Оксана переводит отлично, но она не поспевает за нами, и скоро мы с Ирой начинаем общаться напрямую. Мы обмениваемся не словами, а жестами, невысказанными вопросами, утвердительными или отрицательными движениями головы. Разумеется, я не такой прекрасный повар, как Ира, но все‑таки тоже повар, а значит, как это было с мясниками, мы с ней говорим на одном языке. В десять вечера все мы сидим за обеденным столом и едим картофельные varenyky со сметаной и свиными шкварками. Божественно!

Поднявшись наверх, я быстренько раздеваюсь и ложусь в кровать. Блокнот и ручка уже ждут на тумбочке. И хотя глаза слипаются, я все‑таки нахожу в себе силы пожелать Эрику спокойной ночи:

И представляешь, после сауны у меня на руках и плечах проступила сеть красных сосудиков – возможно, кровь в них закипела и свернулась. Оксана уверяет, что сауна «выводит из организма всякую гадость», но, мне кажется, подобно простое не может быть полезным. Может, гадость в организме лучше не тревожить? Во всяком случае, если я сегодня умру во сне, мы будем точно знать отчего.

– Заходите, заходите! – Миша гостеприимно машет рукой, и с пропахшей яблоками лестницы мы шагаем в комнату. – Позавтракаете?

– Нет, мы уже… То есть я хочу сказать, да, спасибо, с удовольствием.

Утром Ира уже накормила меня омлетом с колбасой, но спорить с украинцем, желающим вас угостить, бессмысленно.

Пока хозяин хлопочет на кухне, мы рассматриваем большую гостиную. В ней масса вещей, и все они делятся на две основные категории: охотничьи трофеи и предметы культа Юлии Тимошенко. На полке под самым потолком приготовилось к прыжку чучело дикого кота. На стене, в красивой рамке – плакат: Юлия Тимошенко со своими знаменитыми косами.

– Как это она придумала такую прическу?

– Тимошенко не всегда ее носила. Просто это традиционная украинская прическа, а ей хочется доказать, что она самая настоящая украинка.

– А что это за белые одеяния и двое юношей с мечами?

– Политика. – Оксана пожимает плечами и закатывает глаза. – Наверное, рассчитано на молодежь.

– Ну‑ну.

Наверное, если бы я была роскошной блондинкой и баллотировалась в премьер‑министры одной из стран бывшего Восточного блока, я бы тоже постаралась привлечь на свою сторону всех, кого можно, однако все это выглядит очень смешно и немного жутко.

В комнате полно чучел всех возможных хищников, грызунов и пресмыкающихся. Чучело зайца держит в передних лапах еще один портрет Юлии.

Миша завет нас к завтраку, который оказывается… Господи, помоги мне! Для начала хозяин кладет на тарелку каждой из нас по шесть картофельных оладий с соусом из грибов, собранных здесь же, на его земле; потом наливает по кружке кефира; потом заставляет съесть так называемый «печеночный салат» – в принципе, это слои рубленой печени, перемежающиеся слоями перца, лука, грибов и еще бог знает чего. Опять же, все свое, домашнее, все очень вкусно, но на желудок действует примерно так же, как плутоний. Заканчивается все чаем и яблочным пирогом. Неужели украинцы на самом деле завтракают так каждый день?

Покончив с едой, мы опять спускаемся вниз, у дверей надеваем туфли, которые сняли, перед тем как зайти в дом, и по узкой, изрытой корнями дорожке отправляемся на фабрику Миши.

Она построена еще в советские времена и сейчас находится в довольно жалком состоянии, но у Миши большие планы: он собирается закупать новую холодильную камеру и прочее оборудование – коптильни, измельчители, мясорубки и ленточные пилы. Впрочем, его амбиции не ограничиваются одним мясом. Миша мечтает оборудовать горнолыжный спуск, а у его подножия построить сауну класса «люкс» и, возможно, отель. Он считает, что у туристического бизнеса в Шешорах большое будущее. Мы с Оксаной только киваем, когда он расписывает грандиозные перспективы своего еще не построенного комплекса.

Первое, что мы слышим, выйдя на грязный двор фабрики, – это лай и завывания, доносящиеся из загонов в углу.

– Там мои сторожевые собаки, – объясняет Миша, – и охотничьи тоже.

В одном загоне обитает здоровый сенбернар, в другом – немецкая овчарка, в третьем яростно тявкает пара фокстерьеров. Миша говорит каждой собаке пару слов, но не предлагает нам познакомиться.

– Они так воспитаны, что чужих не любят. Зато со мной – просто ангелы.

Еще в одном загоне, среди грязи и переплетения корней, живут два больших кабана. При нашем приближении они подбегают к сетке и тыкаются в нее пятачками.

– Я нашел их в горах еще маленькими, – рассказывает Миша, прижимая ладонь к ограде, чтобы кабаны могли ее понюхать. – Их мать погибла.

Один из работников опасливо входит в загон и вываливает в кормушку целое ведро мясных обрезков, яблок и овощей. Кабаны немедленно набрасываются на угощенье.

Из большой клетки на высоком фундаменте на нас смотрят две лисицы.

– Этих я тоже подобрал в лесу еще маленькими. Раньше держал их в доме, но они все там засрали. – Запах от клетки действительно несется весьма выразительный. – Хотел отпустить – не уходят. Теперь вот здесь живут.

Пара лисиц непрерывно описывает по клетке лихорадочные круги; их головы крутятся, словно они пытаются видеть все одновременно, а в глазах светится безумие. Мне их очень жалко.

После занявшей больше часа экскурсии мы возвращаемся в дом, чтобы попробовать «мясную буханку» – плотный мясной паштет, сформованный в виде хлеба, и коньяк Мишиного производства (Оксана делает всего один глоточек, и то из вежливости, а мы с Мишей выпиваем по несколько рюмок). На прощание он демонстрирует нам свои фотоальбомы – снимки, сделанные во время отпуска, и фотолетопись каждой его собаки за несколько лет, – а потом везет в город.

– И кстати, по дороге я покажу вам кое‑что интересное!

По дороге мы действительно заезжаем в какое‑то место, напоминающее заброшенную ярмарку или парк развлечений. Миша, не вылезая из машины, говорит о чем‑то с охранником у входа, тот отпирает для нас ворота, и мы заезжаем на широкую площадь, со всех сторон окруженную пустыми ларьками. На площади нет ни одной живой души, только посреди пожухлого газона стоит клетка размером с трейлер для перевозки лошадей, а внутри нее – два огромных бурых медведя. Они тоже непрерывно ходят внутри, втягивая воздух черными блестящими носами. Мех у них тусклый и свалявшийся, а глаза печальные и, как и у лис, безумные.

– Их тоже спасли еще совсем маленькими. Мать у медвежат убили.

Лицо у Миши грустное, но в глазах при виде этих огромных животных загорается какой‑то азарт. Я уже понимаю, почему ему так часто приходится спасать несчастных сироток, но все‑таки мне немного жалко Мишу. Я знаю, как тяжело убивать добросердечным людям. Им приходится доказывать себе, что у них нет другого выхода. А потом спасать тех, кого они сами же сделали сиротами. И заботиться об этих существах всю жизнь, даже если от этой заботы те сходят с ума. Я и сама сейчас испытываю иррациональное желание вроде того, что заставляет людей пытаться проникнуть в стаю горилл или подружиться с белыми медведями на Аляске, зная, что каждую минуту они могут разорвать вас на куски, – мне хочется зайти в клетку, обнять этих огромных животных, зарыться пальцами в их шерсть, утешить. Это покажется странным, но что‑то похожее я испытываю и когда разделываю тушу – желание загладить свою вину, исправить неисправимое. Правда, у меня есть то преимущество, что в конце я могу предъявить в свое оправдание прекрасные свиные котлеты или говяжьи стейки.

Мне кажется, на сегодня с нас уже хватит животных с печальными глазами. Мы возвращаемся в отель к Виталию, и Миша едет с нами. Там, к своему удивлению, он встречает Иру, которая оказывается его подругой детства и бывшей одноклассницей. Мы все собираемся за кухонным столом, пьем чай, и, пока Ира с Мишей оживленно болтают, я даже успеваю немного вздремнуть. После чая мы с Оксаной идем на почту и за сувенирами. Я покупаю несколько расписных деревянных яиц – настоящие обошлись бы мне дороже и непременно разбились бы где‑нибудь между Коломыей, Киевом, Танзанией, Саппоро и домом. Кроме этого я покупаю черную крестьянскую рубашку, расшитую золотыми и серебряными нитями: буду носить сама или подарю маме. А потом мы отправляемся на поиски sala.

Через год после окончания колледжа Эрик ездил в Украину, а когда вернулся, взахлеб рассказывал о sala, соленой и перченой свинине, которую положено есть с хлебом. «Это украинская национальная еда, – уверял он. – Его там полно». Со времени отъезда я через интернет‑кафе уже получила от него несколько электронных писем, в которых он спрашивал, попробовала ли я sala.

Проблема в том, что sala я еще не только не пробовала, но даже не видела, хотя спрашивала о нем везде: в продуктовых магазинах, кафе и ресторанах. Я пожаловалась Оксане, и она заверила меня, что в Коломые мы непременно его отыщем. Сегодня, в последний день моего пребывания на Западной Украине, мы решаем заняться этим вплотную. Мы заходим в гастроном, на рынок и в один своеобразный мясной магазин: просто большая комната с широкими, распахнутыми на улицу дверями, а внутри по периметру деревянные столы с горами мяса и за ними – мужчины и женщины в белых фартуках. Между столами непринужденно разгуливает желтая собака, подхватывая упавшие на пол обрезки. Оксана объясняет одной из женщин, что нам надо.

– Sala? – Та с некоторым сомнением смотрит на меня и огромным ножом отхватывает от брюха висящей свиной туши белый кусочек.

По виду он не похож на соленый, но я все‑таки смело сую его в рот.

Таким образом я выясняю, что sala – это не только соленый и перченый украинский деликатес, но еще и самый обычный сырой свиной жир.

– Наверное, в наши дни люди просто не хотят предлагать гостям такую простую крестьянскую еду, – объясняет Оксана, пока я стираю с губ и подбородка следы sala.

Я так и не смогла сделать этого, любимый. Я старалась. Но sala на Украине больше не водится. Страна сильно изменилась с тех пор, как ты тут был. У меня такое чувство, будто я тебя подвела. Но зато твоя жена смело слопала кусок сырого свиного жира на глазах у изумленных продавцов. Знай наших!

Я уже в поезде, возвращаюсь в Киев. Впереди – Танзания. Я скучаю по тебе.

* * *

Еще день я провела с Оксаной в Киеве, и занимались мы в основном покупками. Магазинов здесь много, и украинцы любят по ним ходить. Одежда красивая и модная, но не всегда хорошего качества – у одного симпатичного платья оторвались две пуговицы еще до того, как я успела его надеть, – и совсем не такая дешевая, как можно было ожидать. Одну отличную покупку по настоянию Оксаны я все‑таки сделала и очень довольна. Приобрела черную плиссированную юбку, из прекрасной тонкой шерсти и очень короткую – я не носила таких лет десять. В ней у меня вид сексуальной школьницы, а ноги кажутся неправдоподобно длинными. Вечером, укладывая юбку в чемодан, я представляла себя в белых гольфиках, туфлях на каблуке и с игривыми косичками на голове.

На следующий день я самолетом отправляюсь из Киева в Дубай. Мы летим над Персидским заливом, угольно‑черным, если не считать тонкого серпика луны, его отражения в волнах и редких зеленоватых проблесков маяков. У меня на коленях два листочка бумаги.

Что ж, как ты и говорил, Украина и правда удивительная страна, хотя сейчас она, наверное, совсем не та, какую видел ты. Мне бы очень хотелось когда‑нибудь вернуться сюда вместе с тобой, познакомить тебя с Катериной, Мирославом, Мишей и, особенно, с Оксаной. И мне не терпится показать тебе юбку, купленную за двадцать баксов!

Я ни слова не пишу Эрику о том странном беспокойстве, которое охватывает меня, едва я сажусь в самолет. И дело тут не только в волнении оттого, что я впервые отправляюсь в Африку и к тому же совершенно одна, и даже не в страхе перед полетом. Это совсем иного рода страх, который я даже сама себе не могу толком объяснить. И я совсем не хочу грузить этим Эрика. Другое дело – Д.: ведь сочинять письмо ему – это все равно что записать на бумаге молитву, а потом сжечь ее.

Во время взлета я изо всех сил стискивала ручки кресла и молилась про себя. Я и молитва – какое нелепое сочетание! Сейчас я гораздо больше боюсь летать, чем в юности. Интересно, почему? Прошлой ночью мне снилось, что мы с Эриком летим в самолете и он вдруг начинает падать. И за секунду до того, как самолет должен был врезаться носом в землю, время вдруг замерло и какой‑то голос объявил, что у нас осталось ровно девятнадцать минут, чтобы завершить все земные дела. А потом на мгновение я вдруг оказалась в туалете самолета, голая и дрожащая, я пыталась набрать твой номер, но от ужаса никак не могла нажать кнопку вызова. Но ты и так появился. Туалет куда‑то исчез, я опять была в одежде, и мы с тобой стояли на берегу незнакомого залива, зарываясь босыми ногами в песок.

Сон был удивительно отчетливым и реальным – абсолютно все: и ужас перед падением, и Д. Я не просто ощущала его присутствие, но ясно слышала все оттенки голоса, видела блеск глаз, позу, знакомую усмешку, россыпь родинок на коже. Я проснулась счастливая, но счастье очень быстро обернулось привычной болью и некстати явившимся воспоминанием. Сейчас, прижавшись лбом к иллюминатору, вглядываясь в жидкую черноту внизу, я снова думаю об этом. Все случилось ближе к концу, после какой‑то очередной ссоры, причины которой я уж и не вспомню – наверное, очередной истеричный ультиматум с моей стороны. Мы расстались, обменявшись сердитыми упреками, а через несколько часов я получила от него сообщение. «Я люблю тебя и не знаю, что с этим делать», – писал он. Тогда я тысячу раз перечитывала эти слова и все искала в них надежду, которая, как след из хлебных крошек, когда‑нибудь приведет меня к ясности и знанию.

Но разве кто‑нибудь в этом мире хоть что‑нибудь знает? Знает ли Эрик? Оксана или Гвен? Жизнь так долго казалась мне совсем простой. Я словно обитала в книжке‑раскладушке или в рождественском календаре, – словом, в месте, где много дверей, света и друзей. Сейчас я живу совсем в ином мире, непостижимом и странном. Я думала, что, исследуя его, смогу найти себя. Но и сейчас, так далеко‑далеко от дома, я все еще не знаю, что с этим делать.

Мы по‑прежнему летим над Персидским заливом, луна отражается в воде, и изредка внизу появляются крошечные огни плывущего парохода, и вдруг… бах! Откуда ни возьмись, ожерелье ярчайших огней вдоль берега, сверкающие очертания небоскребов, странные здания и необычные парки. И среди всего этого я – на Аравийском, мать твою, полуострове!

Теперь вся надежда на Африку.