Глава IX

Накануне праздника гости начали съезжаться, иные останавливались в господском доме и во флигелях, другие у приказчика, третьи у священника, четвертые у зажиточных крестьян. Конюшни полны были дорожных лошадей, дворы и сараи загромождены разными экипажами. В 9 часов утра заблаговестили к обедне, и всё потянулось к новой каменной церкве, построенной Кирилом Петровичем и ежегодно украшаемой его приношениями. Собралось такое множество почетных богомольцев, что простые крестьяне не могли поместиться в церкве, и стояли на паперти и в ограде. Обедня не начиналась -- ждали Кирила Петровича. Он приехал в коляске шестернею -- и торжественно пошел на свое место, сопровождаемый Мариею Кириловной. Взоры мужчин и женщин обратились на нее; первые удивлялись ее красоте, вторые со вниманием осмотрели ее наряд. Началась обедня, домашние певчие пели на крылосе, Кирила Петрович сам подтягивал, молился, не смотря ни на право, ни на лево, и с гордым смирением поклонился в землю, когда дьякон громогласно упомянул и о зиждителе храма сего.

Обедня кончилась. Кирила Петрович первый подошел ко кресту. Все двинулись за ним, потом соседи подошли к нему с почтением. Дамы окружили Машу. Кирила Петрович, выходя из церкви, пригласил всех к себе обедать, сел в коляску и отправился домой. Все поехали вслед за ним. Комнаты наполнились гостями. Поминутно входили новые лица, и насилу могли пробраться до хозяина. Барыни сели чинным полукругом, одетые по запоздалой моде, в поношенных и дорогих нарядах, все в жемчугах и брилиантах, мужчины толпились около икры и водки, с шумным разногласием разговаривая между собою. В зале накрывали стол на 80 приборов. Слуги суетились, расставля<я> бутылки и графины, и прилаживая скатерти. Наконец дворецкий провозгласил: кушание поставлено, -- и Кирила Петрович первый пошел садиться за стол, за ним двинулись дамы и важно заняли свои места, наблюдая некоторое старшинство, барышни стеснились между собою как робкое стадо козочек и выбрали себе места одна подле другой. Против них поместились мужчины. На конце стола сел учитель подле маленького Саши.

Слуги стали разносить тарелки по чинам, в случае недоумения руководствуясь Лафатерскими догадками, и почти всегда безошибочно. Звон тарелок и ложек слился с шумным говором гостей, Кирила Петрович весело обозревал свою трапезу, и вполне наслаждался счастием хлебосола. В это время въехала на двор коляска, запряженная шестью лошадьми. -- Это кто? -- спросил хозяин. -- Антон Пафнутьич, -- отвечали несколько голосов. Двери отворились, и Антон Пафнутьич Спицын, толстый мужчина лет 50, с круглым и рябым лицом украшенным тройным подбородком, ввалился в столовую кланяясь, улыбаясь, и уже собираясь извиниться... -- Прибор сюда, -- закричал Кирила Петрович, -- милости просим, Антон Пафнутьич, садись, да скажи нам что это значит: не был у моей обедни и к обеду опоздал. Это на тебя не похоже, ты и богомолен, и покушать любишь. -- Виноват, -- отвечал Антон Пафнутьич, привязывая салфетку в петлицу горохового кафтана, -- виноват, батюшка Кирила Петрович, я было рано пустился в дорогу, да не успел отъехать и десяти верст, вдруг шина у переднего колеса пополам -- что прикажешь? К счастию не далеко было от деревни -- пока до нее дотащились, да отыскали кузнеца, да всё кое-как уладили, прошли ровно 3 часа -- делать было нечего. Ехать ближним путем через Кистеневской лес я нe осмелился, а пустился в объезд...

-- Эге! -- прервал Кирила Петрович,-- да ты, знать, не из храброго десятка; чего ты боишься. -- Как чего боюсь, батюшка Кирила Петрович, а Дубровского-то; того и гляди попадешься ему в лапы. Он малый не промах, никому не спустит, а с меня пожалуй и две шкуры сдерет. -- За что же, братец, такое отличие? -- Как за что, батюшка Кирила Петрович? а за тяжбу-то покойника Андрея Гавриловича. Не я ли в удовольствие ваше, т. е. по совести и по справедливости, показал, что Дубровские владеют Кистеневкой безо всякого на то права, а единственно по снисхождению вашему. И покойник (царство ему небесное) обещал со мною по-свойски переведаться, а сынок, пожалуй, сдержит слово батюшкино. Доселе бог миловал. -- Всего-на-все разграбили у меня один анбар, да того и гляди до усадьбы доберутся. -- А в усадьбе-то будет им раздолье, -- заметил Кирила- Петрович, -- я чай красная шкатулочка полным полна... -- Куда, батюшка Кирила Петрович. Была полна, а нынче совсем опустела! -- Полно врать, Антон Пафнутьич. Знаем мы вас; куда тебе деньги тратить, дома живешь свинья свиньей, никого не принимаешь, своих мужиков обдираешь, знай копишь да и только.

-- Вы всё изволите шутить, батюшка Кирила Петрович, -- пробормотал с улыбкою Антон Пафнутьич, -- а мы ей-богу, разорились -- и Антон Пафнутьич стал заедать барскую шутку хозяина жирным куском кулебяки. Кирила Петрович оставил его и обратился к новому исправнику, в первый раз к нему в гости приехавшему, и сидящему на другом конце стола подле учителя.

-- А что, поймаете хоть вы Дубровского, госп.<один> исправник?

Исправник струсил, поклонился, улыбнулся, заикнулся и произнес наконец: -- Постараемся, ваш<е> превосх<одительство>.

-- Гм, постараемся. Давно, давно стараются, а проку всё-таки нет. Да правда, зачем и ловить его. Разбои Дубровского благодать для исправников -- разъезды, следствия, подводы, а деньги в карман. Как такого благодетеля извести? Не правда ли, г<осподин> исправник?

-- Сущая правда, в<аше> пре<восходительство>, -- отвечал совершенно смутившийся исправник.

Гости захохотали.

-- Люблю молодца за искренность, -- сказал Кирила Петрович, а жаль покойного нашего исправника Тараса Алексеевича -- кабы не сожгли его, так в околодке было бы тише. А что слышно про Дубровского? где его видели последний раз?

-- У меня, Кирила Петрович, -- пропищал толстый дамской голос, -- в прошлый вторник обедал он у меня...

Все взоры обратились на Анну Савишну Глобову, довольно простую вдову, всеми любимую за добрый и веселый нрав. Все с любопытством приготовились услышать ее рассказ.

-- Надобно знать, что тому три недели послала я приказчика на почту с деньгами для моего Ванюши. Сына я не балую, да и не в состоянии баловать хоть бы и хотела; однако, сами изволите знать: офицеру гвардии нужно содержать себя приличным образом, и я с Ванюшей делюсь как могу своими доходишками. Вот и послала ему 2000 рублей, хоть Дубровский не раз приходил мне в голову, да думаю: город близко, всего 7 верст, авось бог пронесет. Смотрю: вечером мой приказчик возвращается, бледен, оборван и пеш -- я так и ахнула. -- Что такое? что с тобою сделалось? Он мне: матушка Анна Савишна -- Разбойники ограбили; самого чуть не убили -- сам Дубровский был тут, хотел повесить меня, да сжалился, и отпустил -- за то всего обобрал -- отнял и лошадь и телегу. Я обмерла; царь мой небесный, что будет с моим Ванюшею? Делать нечего: написала я сыну письмо, рассказала всё и послала ему свое благословение без гроша денег.

Прошла неделя, другая -- вдруг въезжает ко мне на двор коляска. Какой-то генерал просит со мною увидеться: милости просим; входит ко мне человек лет 35, смуглый, черноволосый, в усах, в бороде, сущий портрет Кульнев<а>, рекомендуется мне как друг и сослуживец покойного мужа Ивана Андреевича: он-де ехал мимо и не мог не заехать к его вдове, зная, что я тут живу. Я угостила его чем бог послал, разговорились о том о сем, наконец и о Дубровском. Я рассказала ему свое горе. Генерал мой нахмурился. -- Это странно, -- сказал он, -- я слыхал, что Дубровский нападает не на всякого, а на известных богачей, но и тут делится с ними, а не грабит дочиста, а в убийствах никто его не обвиняет, нет ли тут плутни, прикажите-ка позвать вашего приказчика. -- Пошли за приказчиком, он явился; только увидел генерала, он так и остолбенел. "Расскажи-ка мне, братец, каким образом Дубровский тебя ограбил, и как он хотел тебя повесить". Приказчик мой задрожал и повалился генералу в ноги. -- Батюшка, виноват -- грех попутал -- солгал. -- "Коли так, -- отвечал генерал, -- так изволь же рассказать барыне, как всё дело случилось, а я послушаю". Приказчик не мог опомниться. "Ну что же, -- продолжал генерал, -- рассказывай: где ты встретился с Дубровским?" -- У двух сосен, батюшка, у двух сосен. -- "Что же сказал он тебе?" -- Он спросил у меня, чей ты, куда едешь и зачем? -- "Ну, а после?" -- А после потребовал он письмо и деньги. -- "Ну". -- Я отдал ему письмо и деньги. -- "А он? -- -- Ну -- а он?" -- Батюшка, виноват. -- "Ну, что ж он сделал?" -- Он возвратил мне деньги и письмо, да сказал: ступай себе с богом -- отдай это на почту. -- "Ну, а [ты]?" -- Батюшка, виноват. -- "Я с тобою, голубчик, управлюсь, -- сказал грозно генерал, -- а вы, сударыня, прикажите обыскать сундук этого мошенника, и отдайте мне его на руки, а я его проучу. Знайте, что Дубровский сам был гвардейским офицером, он не захочет обидеть товарища". Я догадывалась, кто был его превосходительство, нечего мне было с ним толковать. Кучера привязали приказчика к козлам коляски. Деньги нашли; генерал у меня отобедал, потом тотчас уехал, и увез с собою приказчика. Приказчика моего нашли на другой день в лесу, привязанного к дубу и ободранного как липку.

Все слушали молча рассказ Анны Савишны, особенно барышни. Многие из них втайне ему доброжелательствовали, видя в нем героя романического -- особенно Марья Кириловна, пылкая мечтательница, напитанная тайнственными ужасами Радклиф.

-- И ты, Анна Савишна, полагаешь, что у тебя был сам Дубровский, -- спросил Кирила Петрович. -- Очень же ты ошиблась. Не знаю, кто был у тебя в гостях, а только не Дубровский.

-- Как, батюшка, не Дубровский, да кто же, как не он, выедет на дорогу и станет останавливать прохожих, да их осматривать.

-- Не знаю, а уж верно не Дубровский. Я помню его ребенком, не знаю почернели ль у него волоса, а тогда был он кудрявый белокуренькой мальчик -- но знаю наверное, что Дубровский пятью годами старше моей Маши, и что следственно ему не 35 лет, а около 23.

-- Точно так, в<аше> пре<восходительство>, -- провозгласил исправник, у меня в кармане и приметы Владимира Дубровского. В них точно сказано, что ему от роду 23-й год.

-- А! -- сказал Кирила Петрович, -- кстати: прочти-ка, а мы послушаем, не худо нам знать его приметы, авось в глаза попадется, так не вывернется.

Исправник вынул из кармана довольно замаранный лист бумаги, развернул его с важностию и стал читать нараспев.

"Приметы Владимира Дубровского, составленные по сказкам бывших его дворовых людей.

"От роду 2<3> года, роста середнего, лицом чист, бороду бреет, глаза имеет карие, волосы русые, нос прямой. Приметы особые: таковых не оказалось".

-- И только, -- сказал Кирила Петрович.

-- Только, -- отве<чал> исп<равник>, складывая бумагу.

-- Поздравляю, г-н испр<авник>. Ай да бумага! по этим приметам немудрено будет вам отыскать Дубровского. Да кто же не среднего роста, у кого не русые волосы, не прямой нос, да не карие глаза! Бьюсь об заклад, 3 часа сряду будешь говорить с самим Дубровским, а не догадаешься, с кем бог тебя свел. Нечего сказать, умные головушки приказные.

Исправник смиренно положил в карман свою бумагу и молча принялся за гуся с капустой. Между тем слуги успели уж несколько раз обойти гостей, наливая каждому его рюмку. Несколько бутылок горского и цымлянского громко были уже откупорены и приняты благосклонно под именем шампанского, лица начинали рдеть, разговоры становились звонче, несвязнее и веселее.

-- Нет, -- продолжал Кирила Петрович, -- уж не видать нам такого исправника, каков был покойник Тарас Алексеевич! Этот был не промах, не разиня. Жаль что сожгли молодца, а то бы от него не ушел ни один человек изо всей шайки. Он бы всех до единого переловил -- да и сам Дубровский не вывернулся б и не откупился. Тарас Алексеевич деньги с него взять-то бы взял, да и самого не выпустил -- таков был обычай у покойника. Делать нечего, видно, мне вступиться в это дело, да пойти на разбойников с моими домашними. На первый случай отряжу человек двадцать, так они и очистят воровскую рощу; народ не трусливый, каждый в одиночку на медведя ходит -- от разбойников не попятятся.

-- Здоров ли ваш медведь, бат<юшка> Кирила Петрович, -- сказал Антон Пафнутьич, вспомня при сих словах о своем косматом знакомце и о некоторых шутках, коих и он был когда-то жертвою.

-- Миша приказал долго жить, -- отвечал Кирила Петрович. -- Умер славною смертью, от руки неприятеля. Вон его победитель, -- Кирила Петрович указывал на Дефоржа; -- выменяй образ моего француза. Он отомстил за твою... с позволения сказать... Помнишь?

-- Как не помнить, -- сказал Антон Пафнутьич почесываясь, -- очень помню. Так Миша умер. Жаль Миши, ей-богу жаль! какой был забавник! какой умница! эдакого медведя другого не сыщешь. Да зачем мусье убил его?

Кирила Петрович с великим удовольствием стал рассказывать подвиг своего француза, ибо имел счастливую способность тщеславиться всем, что только ни окружало его. Гости со вниманием слушали повесть о Мишиной смерти, и с изумлением посматривали на Дефоржа, который, не подозревая, что разговор шел о его храбрости, спокойно сидел на своем месте и делал нравственные замечания резвому своему воспитаннику.

Обед, продолжавшийся около 3 часов, кончился; хозяин положил салфетку на стол -- все встали и пошли в гостиную, где ожидал их кофей, карты и продолжение попойки, столь славно начатой в столовой.