Глава X

Около семи часов вечера некоторые гости хотели ехать, но хозяин, развеселенный пуншем, приказал запереть ворота и объявил, что <до> следующего утра никого со двора не выпустит. Скоро загремела музыка, двери в залу отворились и бал завязался. Хозяин и его приближенные сидели в углу, выпивая стакан за стаканом и любуясь веселостию молодежи. Старушки играли в карты. Кавалеров, как и везде, где не квартирует какой-нибудь уланской бригады, было менее, нежели дам, все мужчины годные на то были завербованы. Учитель между всеми отличался, он танцовал более всех, все барышни выбирали его и находили, что с ним очень ловко вальсировать. Несколько раз кружился он с Марьей Кириловною -- и барышни насмешливо за ними примечали. Наконец около полуночи усталый хозяин прекратил танцы, приказал давать ужинать -- а сам отправился спать.

Отсутствие Кирила Петровича придало обществу более свободы и живости. Кавалеры осмелились занять место подле дам. Девицы смеялись и перешоптывались со своими соседами; дамы громко разговаривали через стол. Мужчины пили, спорили и хохотали -- словом, ужин был чрезвычайно весел -- и оставил по себе много приятных воспоминаний.

Один только человек не участвовал в общей радости -- Антон Пафнутьич сидел пасмурен и молчалив на своем месте, ел рассеянно и казался чрезвычайно беспокоен. Разговоры о разбойниках взволновали его воображение. Мы скоро увидим, что он имел достаточную причину их опасаться.

Антон Пафнутьич, призывая господа в свидетели в том, что красная шкатулка его была пуста, не лгал и не согрешал -- красная шкатулка точно была пуста, деньги, некогда в ней хранимые, перешли в кожаную суму, которую носил он на груди под рубашкой. Сею только предосторожностию успокоивал он свою недоверчивость ко всем и вечную боязнь. Будучи принужден остаться ночевать в чужом доме, он боялся, чтоб не отвели ему ночлега где-нибудь в уединенно<й> комнате, куда легко могли забраться воры, он искал глазами надежного товарища и выбрал наконец Дефоржа. Его наружность, обличающая силу, а пуще храбрость, им оказанная при встрече с медведем, о коем бедный Антон Пафнутьич не мог вспомнить без содрагания, решили его выбор. Когда встали изо стола, Антон Пафнутьич стал вертеться около молодого француза, покрякивая и откашливаясь, и наконец обратился к нему с изъяснением.

-- Гм, гм, нельзя ли, мусье, переночевать мне в вашей конурке, потому что извольте видеть -- --

-- Que désire monsieur? <<1>> -- спросил Дефорж, учтиво ему поклонившись.

-- Эк беда, ты, мусье, по-русски еще не выучился. Же ве, муа, ше ву куше,<<2>> понимаешь ли?

-- Monsieur, très volontiers, -- отвечал Дефорж, -- veuillez donner des ordres en conséquence.<<3>>

Антон Пафнутьич, очень довольный сво<ими> сведениями во французском языке, пошел тотчас распоряжаться.

Гости стали прощаться между собою и каждый отправился в комнату, ему назначенную. А Антон Пафнутьич пошел с учителем во флигель. Ночь была темная. Дефорж освещал дорогу фонарем, Антон Пафнутьич шел за ним довольно бодро, прижимая изредко к груди потаенную суму -- дабы удостовериться, что деньги его еще при нем.

Пришед во флигель, учитель засветил свечу и оба стали раздеваться; между тем Антон Пафнутьич похаживал по комнате, осматривая замки и окна -- и качая головою при сем неутешительном смотре. Двери запирались одною задвижкою, окна не имели еще двойных рам. Он попытался было жаловаться на то Дефоржу, но знания его во фр<анцузском> языке были слишком ограничены для столь сложного объяснения -- француз его не понял, и Антон Пафнутьич принужден был оставить свои жалобы. Постели их стояли одна против другой, оба легли, и учитель потушил свечу.

-- Пуркуа ву туше, пуркуа ву туше,<<4>> -- закричал Антон Пафнутьич, спрягая с грехом пополам русский глагол тушу на французский лад. -- Я не могу, дормир,<<5>> в потемках. -- Дефорж не понял его восклицаний и пожелал ему доброй ночи.

-- Проклятый басурман, -- проворчал Спицын, закутываясь в одеяло. -- Нужно ему было свечку тушить. Ему же хуже. Я спать не могу без огня. -- Мусье, мусье, -- продолжал он, -- Же ве авек ву парле.<<6>> -- Но француз не отвечал и вскоре захрапел.

-- Храпит бестия француз, -- подумал Антон Пафнутьич, -- а мне так сон в ум нейдет. Того и гляди воры войд<ут> в открытые двери или влез<ут> в окно -- а его, бестию, и пушками не добудишься. -- Мусье! а, Мусье! -- дьявол тебя побери.

Антон Пафнутьич замолчал -- усталость и винные пары мало по малу превозмогли его боязливость -- он стал дремать, и вскоре глубокой сон овладел им совершенно.

Странное готовилось ему пробуждение. Он чувствовал, сквозь сон, что кто-то тихонько дергал его за ворот рубашки. Антон Пафнутьич открыл глаза, и при лунном свете осеннего утра увидел перед собою Дефоржа: француз в одной руке держал карманный пистолет, другою отстегивал заветную суму. Антон Пафнутьич обмер.

-- Кесь ке се, мусье, кесь ке се,<<7>> -- произнес он трепещущим голосом.

-- Тише, молчать, -- отвечал учитель чистым русским языком, -- молчать или вы пропали. Я Дубровский.