Дальше просто пусто улыбается

Всё.

Исчерпывающая информация. Вижу его танец пальцами. Милый, так не прощаются. Так кружево плетут…

Ты был тут…

ещё жива вибрация твоей картавости, Франц. ТЫ был тут…стоял здесь. Один. Весь. Целиком… Один! Весь!

И кое-как в лифт. О гиб мир крафт! Кнопка Четыре. «Простите, я сама доберусь до моего этажа». Мой мир – номер, лестница и ресторан, ещё и лифт. Наш лифт – одиночный мой зеркальный склеп. Отходит от разговора того внизу нелепого. Что она могла подумать обо всём этом? Эта… В белом, с которой он попрощался. Со мною – нет.

Возвращается в номер… хозяйка оставленного там беспорядка…наносит духи. Читает стихи одного слова по тетрадке … «Франц».

ЕЛЕНА. Вот видишь, мама? Ты представляешь, мама? Он сгинул, мама. Он сгинул, он меня покинул, выкинул, изгнал… Все, чем был, с чем был, всё забрал… Он всё забрал! Чемодан забавный, красный, тот самый, мам… потерянный в аэропорту, когда я его встречала, когда рейс задержали, когда я от вас…ушла. Чемодан тот красный, тот ребячий, тот, в котором для меня три платья – розовое, синее и белое. Белое – белее белого, белее этого, белее подвенечного. И всякие мелочи из дьюти фри аэропорта – бусы, сердечки, свечки, часы, летняя сумочка… Господи, какого чёрта!? Нет чемодана, нет Франца, ничего, ни сапог, ни очков, ни ноутбука с открытым фейсбуком?!! Господи, какого чёрта?!

И сигареты забрал. Все до единой… Штрудель. Давай съедим его? Давай съедим его? Давай съедим его? Руками. По-дикарьи. И самое лучше шампанское, «пожалуйста, не сомневайтесь», выпьем. Я не пила ни плохого, ни среднего, ни разу вообще никогда. До того, до него. Только одно, оно –

«самое лучшее шампанское, пожалуйста, не сомневайтесь». Едим много премного, но медленно.

И тогда

В тот самый холодный почти уже ноябрьский веч е р. Когда ещё чуть-чуть и перевалило бы за ноябрь. Да это тогда с тобой ещё не я была… Это ещё не я была, Франц. Это ещё не я была, мам, вот всё, что росло на твоих глазах и начало уже стариться – это не я была. В тот почти ноябрьский вечер…

Я оказалась рядом с ним… Как будто не я была… И смотрела на него не я глазами сырыми, голодными…

О! Еда! Он говорит и говорит, и я заглатываю все слова вместе с едой. Такие хрустящие звуки. Как по снежной корке шаги.

И, да…

Я его языка не знаю, делаю умный вид. Молчу молчунья. А она стоит… Официантка эта косится на нас, гордо подносит ему свой английский и счёт. Он ласковым взглядом благодарит её за старания.

Так вот…

Он встаёт. Я встаю. И я так мала в сравнении с ним. Так мила… Говорит что-то из своих неведомых слов. Я не знаю, что делать, мам. Он меня обнимает, целует и вроде ко всему готов… И я по-прежнему ничего не понимаю, но иду с ним. Любовь. Ничего не поделать - любовь.. Входим в отель... и уже полвосьмого. Ну, и что... И я тоже как - будто готова ко всему. «Вот и наш номер», - похоже, сказал он и добавил «Уэлкам». Снова минуты непонимания. Какие-то фразы с обеих сторон и невпопад …

И бог, конечно, есть… Ну, ты же говорила. Ты же говорила. Да я и не спорила…

Пока я рассматривала стены с ангелами (до того хорошенькими и жирными), пока он целовал мне шею каким-то странным образом, я вспоминала, что на мне одето под всем этим… И я вспомнила. И это имело значение… (Ещё какое!) Носить такое…Женщины, которых целуют такие мужчины, не должны носить то, что было. Он расстегнёт пуговку (а я уже в ужасе) и заметит это… и, забегая вперёд, я понимала, что ждёт его дальше - как это бывает зимой, почти зимой, когда дела и нет горячей воды и когда давно в браке … Надо было бежать от него! Убегать! Домой! Было надо, и я убежала. Сбежала я, струсила я с труселями такими – понятнее дело. Другая осталась бы разве? Или ты?

Я?

Молчу…

Молчит. Вспоминает, как дошла до дома… Еле-еле, смешивая чувства лабораторно. И теплее стал воздух и легче идти