Елена Живова

Поздняя осень сорвала последние листья с веток, и монастырский храм, видневшийся из-за деревьев, казался непривычно близким. В этот воскресный день один из старших сыновей, взяв среднего, ушел в ближайший храм, а мама с тремя детьми, двенадцатилетней дочкой и двумя малышами полутора лет и шести месяцев, поехала в монастырь на раннюю службу: ей очень хотелось попасть на исповедь к отцу М.

Людей в храме было еще совсем мало. Старшая дочь пошла к исповеди, а мама с младшими детьми встала в сторонке у одной из икон. Малышка подошла к подсвечнику и попыталась отлепить капли воска, которым был залит подсвечник. Одна из пожилых послушниц строго посмотрела на девочку – видимо, боялась, что десятикилограммовый ребенок перевернет огромный тяжелый подсвечник. Мама улыбнулась дочке и, порадовавшись тому, что сын на руках сидит спокойно и не капризничает, попыталась сосредоточиться на молитве.

Но не тут-то было. Сердитая послушница подошла к ним и строго попросила ее смотреть за ребенком, хотя видела, что женщина, держащая на руках младенца, просто физически не сможет оттащить девочку. И приказать отойти от подсвечника ребенку полутора лет тоже нереально – в этом возрасте дети еще не отдают отчет в том, что можно делать, а что нельзя. Мама, держа одной рукой маленького сына, другой рукой попыталась оттащить девочку от подсвечника. Малышка обиженно заплакала.

Прихожане с осуждением посмотрели на молодую мать: зачем она пришла так рано, с маленькими детьми? Ей было бы лучше придти на позднюю службу, ведь всем известно, что на раннюю приходят прилежные молитвенники. Мать покраснела – она понимала, что ее дети всем мешают, но сделать ничего не могла. Не объяснять же им, что она кормит грудью ребенка, и, для того, чтобы появлялось молоко, ей надо постоянно пить, а перед Причастием пить нельзя, поэтому приходится идти на раннюю… Она горестно вздохнула, и тут услышала строгий голос послушницы:

- Выйдите с детьми из храма, вы мешаете!

Женщина чуть не заплакала – на улице моросил холодный осенний дождь, и было ветрено – малыши могли простудиться.

- Спаси Вас Господи, - ответила она, - наверное, Вы вырастили ваших детей настоящими христианами, и, скорее всего, по воскресеньям они ходят в церковь? И я бы тоже хотела приучать моих детей к храму с младенчества, чтобы они пришли к Богу…

Мать детей не увидела, как лицо послушницы перекосилось и стало пунцовым. Поплотнее закутав малышей, она вышла на улицу, и ее маленькая дочка сразу побежала к луже. Ветер трепал голые ветви деревьев, а сын, сидящий на руках, морщась от порывов ветра, пытался прикрыть личико от дождя своими маленькими ручками. Через несколько минут дети промокли и замерзли.

Вышла старшая дочь, и мама, оставив ее с младшей, снова вошла в храм с маленьким сыном на руках – она надеялась, что ребенок согреется, да и пора было идти на исповедь. Народу в храме стало больше.

Она подошла к исповедующему священнику и увидела, что очередь к исповеди уже очень большая. Мать, держа малыша на руках, встала поближе, надеясь, что ее пропустят - пока ребенок еще не начал крутится и капризничать, она хотела побыстрее исповедаться, но люди, подходившие один за другим к священнику, ее теснили.

В конце концов, она подошла к одной из женщин, и попросила пропустить ее. Та кивнула, но буквально через минуту подошли несколько монахинь, и конечно, ни одна из них не догадалась пропустить вперед женщину с маленьким ребенком на руках. Когда последняя монахиня закончила свою исповедь, малыш уже крутился и кряхтел с недовольным видом – он устал от обильных впечатлений, хотел есть и спать, и, чувствуя запах маминого молока, безуспешно грыз молнию на ее куртке.

- Соску дай, - услышала мать и обернулась. Из-под низко надвинутого на брови платка на нее глядели строгие глаза, обрамленные глубокими морщинами.

- Он не берет соску, - прошептала мама малыша.

- А ты купи соску и приучи ребенка, - строго посоветовала благочестивая старушка.

Мать попыталась ей объяснить ситуацию:

- Я покупала ему соски, разных форм, и силиконовые, и каучуковые, и резиновые, анатомические, с прикусом и без, но он их не берет. А вот его сестра, ей полтора года, она очень любит соску. Дети все разные, понимаете?

- Все равно надо давать соску, - проворчала бабушка, и женщина не выдержала:

- Сколько у вас детей?

- Ммм… один, а что? – удивилась старушка.

- А у меня их шесть, поэтому Ваши советы мне вряд ли пригодятся. Простите.

Бабушка замолчала, хлопая глазами.

Наконец, мать дождалась исповеди. Исповедь была мучительна: руки женщины, державшей малыша, болели – ребенок был крупный и очень тяжелый, по весу он почти догнал свою старшую сестричку, к тому же, он толкал маму ручками и уже начал плакать, ведь он не понимал, почему мама отказывается кормить его. Он дергал ее за платок, который уже почти развязался, волосы растрепались. Мама трясла ребенка, уже начинавшего плакать, и никак не могла собраться с мыслями. Священник подозвал одну из стоящих рядом пожилых женщин, и она с радостью взяла малыша. Ребенок сразу перестал плакать – от удивления он даже забыл, что хочет есть.

Мать попыталась собраться с мыслями, но это получалось плохо – ей казалось, что она забыла половину того, что хотела сказать. В конце концов, исповедь закончилась, и она, кое-как поправив платок, с благодарной улыбкой взяла сына у державшей его женщины. Мальчик, увидев маму, требовательно заплакал: все-таки, он очень хотел есть, и терпеть дальше не входило в его планы. Мать огляделась – сесть было негде, и она пошла к выходу, слабо представляя, однако, как будет кормить ребенка холодным ноябрьским утром под мелким, но все-таки под дождем.

Неожиданно ей перегородила дорогу невысокая старушка с добрым лицом. Она поняла, что ребенка надо покормить, и, взяв женщину за локоть, повела к широким скамьям, на которых сидели несколько монахинь. Проход туда закрывала широкая красная лента, но старушка, поклонившись монахиням, отвязала ленту и протолкнула мать с ребенком к одной из скамеек, на которой сидела всего одна монахиня. Мать села на самый край, у стенки, и отвернувшись насколько это было возможно, приложила малыша к груди. Ребенок тут же успокоился и начал жадно есть.

Конечно, женщина понимала, что, вероятно, кормить ребенка в храме неприлично, но вариантов не было – до дома ехать долго, кормить на улице под дождем, сидя на мокрой лавочке на холодном ветру нельзя, и была очень рада, что ее пустили в этот уголок, где нет мужчин и можно спокойно покормить малыша, укрывшись от посторонних глаз.

Одновременно с батюшкой, который начал говорить проповедь о добром самарянине, где главная мысль притчи была о помощи ближним, раздался тихий голос одной из монахинь – крупной женщины средних лет – она, видимо, была очень недовольна тем, что женщина решила здесь покормить ребенка.

- Шо она робить? – спрашивала эта монахиня у остальных.

Монахини, как стая черных потревоженных ворон, стали тихо, но возмущенно разговаривать. Женщина поняла, что они обсуждают ее, но ей очень хотелось покормить малыша в этом теплом уголке, поэтому уходить она не спешила. Тем не менее, решив все же прояснить ситуацию, попросила:

- Простите, я не понимаю, что Вы говорите. Не могли бы Вы сказать мне это по-русски?

Но ответа она не разобрала, только поняла, что монахини ругают ее.

Тем временем священник рассказывал о любви к ближним, не имея которой, невозможно приблизиться к Богу, о сострадании, о милосердии, о терпении…

- Но Вы же женщины, неужели вам жалко, если я покормлю здесь маленького ребенка? – не выдержала мать малыша.

- Мы не женщины! – гордо ответила крупная монахиня.

- Тем более, - прошептала молодая мать, и добавила чуть погромче:

- Спаси Вас Господи! - прижимая к груди согревшегося уснувшего малыша.

Проповедь закончилась, и мать ребенка, услышав голос мужа, который с амвона провозглашал «Оглашенные, изыдите!» одела сыну шапочку и вышла из храма.

К ней, поправляя волосы из-под выбивающегося платка, подбежала старшая дочка. Она промокла и тоже очень устала, пытаясь оттащить капризничающую малышку из лужи.

- Мама, тут ко мне подходили женщины в черном и спрашивали про нашу семью…

- Зачем? – не поняла мать.

- Не знаю, - ответила девочка.

Наконец, они дождались Причастия, затем – окончания службы и поехали домой.

Дома их ждал расстроенный сын.

- Мама, братик во время службы тихо разговаривал, и какая-то женщина начала на меня ругаться. Она сказала, что мы развели бесов к концу света…

Было последнее воскреснье ноября. День Матери.