Петропавел долго тряс головой: дурацкая песенка про пельмени не вытряхивалась. Кажется, это она завела его сюда, откуда вообще уже не было выхода. Он сделал несколько проверочных бросков в разные стороны и обнаружил, что ветви деревьев со всех сторон сплелись намертво. Но хуже всего было другое: Петропавел давно уже не понимал, что такое "вперед" и что такое "назад". Чувство пространства исчезло полностью. Да и чувство времени — тоже.
Последние силы ушли на то, чтобы вскарабкаться на дерево. Оказалось, что слева от него — всего в каких-нибудь метрах десяти — ЧАЩА ВСЕГО кончалась поляной подозрительно синего цвета. Сразу за поляной был горный массив. Его цвет не вызывал подозрений. По примеру Ой ли-Лукой ли прыгая с ветки на ветку, весь исцарапанный, Петропавел благополучно приземлился на синюю поляну.
Посередине поляны на пне сидело человеческое существо женского или мужского пола — больше о существе этом по причине полной его неправдоподобности сказать было нечего. Лицо существа, выкрашенное белилами, смотрело в сторону Петропавла, но уловимого выражения не имело. Существо было завернуто в какую-то густую, — скорее всего, рыболовную — сеть, спадавшую до земли.
— Здравствуйте, — осторожно произнес Петропавел и получил в ответ хриплое: "Прикройтесь". Решив, что сейчас на него набросятся, он принял боксерскую, как ему показалось, стойку, но существо не двигалось. Тогда Петропавел, все поняв и смутясь, опустил глаза и увидел, что одежда его состояла теперь сплошь из прорех, сквозь которые светилось худое интеллигентное тело. Оставшиеся после скитаний по лесу лохмотья мало что прикрывали. Петропавел отвернулся и попробовал разложить лохмотья на теле так, чтобы было прилично. Прилично не получилось.
— Где Вы взяли сеть? — спросил он не оборачиваясь.
— На побережье, — ответили ему странно.
— А побережье где?
— У моря, — ответили еще более странно.
Продолжая манипуляции с лохмотьями, Петропавел, чтобы выиграть время, придрался:
— Почему поляна такого дикого цвета?
— Нипочему. Это ЧАСТНАЯ ПОЛЯНА. В какой цвет хочу — в такой и крашу.
По голосу собеседник мог быть либо женщиной с басом, либо мужчиной с тенором. Решив, что во втором случае можно не церемониться, Петропавел спросил напрямик:
— Вы, простите за нескромный вопрос, какого пола?
— Скорее всего, женского, — с сомнением ответили сзади, окончательно сбив Петропавла с толку.
— Нельзя ли поточнее? — не очень вежливо переспросил Петропавел. — В нашем положении это все-таки важно.
— В вашем положении — важно, а в моем нет, — заметили в ответ.
"Оно право", — подумал Петропавел и сказал:
— Может быть, если у Вас нет полной уверенности в том, что Вы женского пола, и остается пусть даже маленькая надежда, что Вы мужчина, я перестану смущаться хотя бы на время и повернусь к Вам лицом?
— Валяйте.
Петропавел осторожно и не полностью повернулся и стыдливо представился. То, как представились ему, потрясло Петропавла.
— Белое Безмозглое, — отрекомендовалось существо.
— Вы это серьезно? — спросил он.
— Не деликатный вопрос, — заметило Белое Безмозглое.
— Извините... Мне просто стало интересно, почему Вас так назвали.
Белое Безмозглое пожало плечами:
— Можно подумать, что называют обязательно почему-то! Обычно называют нипочему — просто так, от нечего делать.
— Белое Безмозглое... — с ужасом повторил Петропавел.
— Да, это имя собственное. То есть мое собственное. Но не подумайте, что у меня нет мозгов: у меня мозгов полон рот! А имя... что ж, имя — только имя: от него не требуется каким-то образом представлять своего носителя... Асимметричный дуализм языкового знака.
— Что-о-о? — Петропавел во все глаза уставился на Белое Безмозглое. Оно зевнуло.
— Фердинанд де Соссюр.
Это заявление сразило Петропавла намертво. Он подождал объяснений, но не дождался. Белое Безмозглое тупо глядело на него, все еще не имея никакого выражения лица.
— Что это значит? — пришлось наконец спросить Петропавлу.
— А зачем Вам знать? — опять зевнуло Белое Безмозглое. — Ведь имена узнают, чтобы употреблять их. Вы же не собираетесь употреблять это имя? Стало быть, и знать его незачем. Язык... — зевнув в очередной раз. Белое Безмозглое внезапно уснуло.
Петропавел выждал приличное время и наконец тихонько дотронулся до сети:
— Простите, Вы хотели что-то сказать?
— По поводу чего? — поинтересовалось Белое Безмозглое.
— По поводу... кажется, по поводу языка.
— А-а, язык... Язык страшно несовершенен! Как это говорят... — тут Белое Безмозглое опять погрузилось в сон.
— Как это говорят? — подтолкнул его Петропавел.
— Да по-разному говорят. Говорят, например, так: "Парадокс общения в том и состоит, что можно высказаться на языке и тем не менее быть понятым". Это очень смешно, — без тени улыбки закончило Белое Безмозглое, засыпая.
"Вот наказание! — с досадой подумал Петропавел. — Оно засыпает каждую минуту!" Размышляя о том, как бы разбудить Белое Безмозглое на более долгий срок, он заметил некоторую несообразность в ее (или его) облике: казалось, что сеть была просто скатана в какое-то подобие тюка и что при этом в тюке ничего не было. Лицо Белого Безмозглого производило такое же странное впечатление: лица, собственно, не имелось, а все, что имелось в качестве лица, было нарисовано — непонятно только, на чем... Петропавлу сделалось жутковато — и он довольно грубо толкнул Белое Безмозглое. Оно очнулось.
— Я что-то начало объяснять?.. Видите ли, я засыпаю исключительно тогда, когда приходится что-нибудь кому-нибудь объяснять или, наоборот, выслушивать чьи-нибудь объяснения. Мне сразу становится страшно скучно... По-моему, это самое бессмысленное занятие на свете — объяснять. Не говоря уже о том, чтобы выслушивать объяснения.
— А вот я, — заявил Петропавел, — благодарен каждому, кто готов объяснить мне хоть что-то — все равно что.
Белое Безмозглое с сожалением поглядело на него: это было первое из уловимых выражение лица.
— Бедный! — сказало оно. — Наверное, Вы ничего-ничего не знаете, а стремитесь к тому, чтобы знать все. Я встречалось с такими — всегда хотелось надавать им каких-нибудь детских книжек... или по морде. Мокрой сетью. Книжек у меня при себе нет, а вот... Хотите по морде? Правда, сеть уже высохла — так что вряд ли будет убедительно.
— Зачем это — по морде? — решил сначала все-таки спросить Петропавел.
— Самый лучший способ объяснения. Интересно, что потом уже человек все понимает сам. И никогда больше не требует объяснений — ни по какому поводу!.. И не думает, будто словами можно что-нибудь ^ объяснить. У Вас были учителя? — неожиданно спросило Белое Безмозглое.
— Конечно, — смешался Петропавел. — Были и... и есть. Как у всех.
— Да-да... — рассеянно подхватило Белое Безмозглое. — Терпеть не могу учителей. Они всегда прикидываются, будто что-то объясняют, а на самом деле ничегошеньки не объясняют.
— Ну, не скажите! — вступился Петропавел за всех учителей сразу.
— А вот скажу! — воскликнуло Белое Безмозглое. — Я еще и не такое скажу!.. — Даже переживая какую-нибудь эмоцию, оно оставалось почти неподвижным. — Для меня достаточно того, что при объяснении они пользуются словами: одно это гарантирует им полный провал.
— Чем же, по-Вашему, надо пользоваться при объяснении?
Белое Безмозглое не задумываясь ответило:
— Мокрой сетью. Исключительно эффективно. А слова... — Белое Безмозглое подозрительно зевнуло, — все суета и асимметричный дуализм языкового знака.
Определенно надо было предпринимать какие— то действия, чтобы выведать у Белого Безмозглого хотя бы минимальные сведения об этом асимметричном дуализме.
— М-м... — попробовал начать он, — но ведь асимметричный дуализм языкового знака, как Вы его называете... — этим, наверное, еще не исчерпывается наше знание о мире...
— Исчерпывается, — лаконично возразило Белое Безмозглое и уснуло, успев повторить только: — Фердинанд де Соссюр... Тут Петропавел прямо-таки рассвирепел.
— Проснитесь! — заорал он. — Сколько можно спать!
Белое Безмозглое проснулось и сказало:
— Не злитесь. Злоба — не воробей: выпустишь — не поймаешь.
— Тогда немедленно объясните мне про дуализм и про Фердинанда! — отчеканил Петропавел.
Белое Безмозглое вздрогнуло и испуганно залепетало что-то нечленораздельное, но мгновенно впало в такой глубокий сон, что со страху, должно быть, захрапело, как солдат.
— Ну, ладно! — зловеще произнес Петропавел. — Тогда держитесь! — Он ухватился за свободный конец сети и с некоторым трудом перевернул тяжелое Белое Безмозглое вверх ногами. Потом прицепил сеть к толстому суку дуба на окраине поляны. Через непродолжительное время, — видимо, от ощущения неловкости в теле — Белое Безмозглое проснулось и поинтересовалось:
— Что это со мной?
— Вы висите на дереве и сейчас объясните мне то, о чем я Вас просил.
Белое Безмозглое тут же попыталось уснуть, но положение тела обязывало бодрствовать, и, не сумев опочить, оно тихо и безутешно заплакало.
— Объясняйте! — приказал неумолимый Петропавел. — Объясняйте — и я верну Вас на Ваш пень.
— Ну... — принялось ерзать зареванное уже Белое Безмозглое, — это понятие, асимметричный дуализм языкового знака, введено одним лингвистом швейцарским, которого звали Фердинанд де Соссюр... Он рассматривал языковой знак — допустим, слово — как единство означающего и означаемого... то есть формы... внешней оболочки знака... собственно звуков... и смысла... Хватит?
— Мало, — отрезал Петропавел.
— Между формой знака и его смыслом отношения асимметричные! — взревело Белое Безмозглое. — Название никогда не раскрывает сущности предмета, никогда не покрывает смысла!.. — На Белое Безмозглое невыносимо было смотреть: глаза на его сильно набеленном лице постоянно закрывались и открывались, голова то безжизненно повисала, то вновь поднималась кверху. Борьба с подступавшим сном была, по-видимому, крайне мучительной. Петропавел отвернулся и принялся разглядывать куст.
— Подробнее! — офицерским голосом скомандовал он, сам удивляясь своей жестокости.
Заплетающимся языком Белое Безмозглое бормотало уже чуть слышно:
— Что ж тут подробнее... Если название не раскрывает сущности предмета... бессмысленно пытаться объяснять что бы то ни было с помощью названий... Имена условны... Они не воссоздают предметного мира... Они создают свой мир... это мир имен... мир слов... Их придумали, чтобы обмениваться словами, а не предметами... предметы бывают тяжелыми... они не всегда под рукой... ногой... головой... — и Белое Безмозглое прикинулось уснувшим.
— Вы же не спите! — укорил наблюдательный Петропавел и вдруг почувствовал, как откуда-то сверху возник очень направленный ледяной ветер и почти тут же на уровне лица Петропавла завис некто величиной с годовалого младенца, но плотный и старый. В руке его была колотушка, которой он немедленно и со страшной силой ударил Петропавла в лоб. Когда Петропавел пришел в себя и почувствовал ужасную боль, старый младенец отрекомендовался:
— Гном Небесный. Прошу любить и жаловаться.
— Очень голова болит, — охотно пожаловался Петропавел.
— Рад слышать, — ответил Гном Небесный. — Сейчас же отцепите Белое Безмозглое от дерева. Феодал!
Петропавел, у которого все плыло перед глазами, беспрекословно повиновался. Все это время Гном Небесный висел на небольшой высоте очень строгий.
— Твое имя? — спросил он по окончании процедуры. Белое Безмозглое отползало. Петропавел не смог вспомнить своего имени точно: — Меня зовут... не то Петр, не то Павел...
— Ясно. И чего ж это ты бесчинствуешь? Тут все-таки ЧАСТНАЯ ПОЛЯНА, — между прочим, гордость нашей ЧАЩИ ВСЕГО.
— Я только хотел, чтобы оно договорило то, что начало, — попытался оправдаться Петропавел. Гном Небесный нахмурился:
— Зачем тебе это?
— Кто сказал "А", пусть скажет "Б", — объяснился Петропавел коротко, по причине головной боли.
После некоторого размышления Гном Небесный заметил:
— Тут у нас так никто не делает. — Помолчав, он добавил: — И слава богу.
— Но почему? — от боли глаза у Петропавла вылезли на лоб.
— Во-первых, глаза убери со лба, — порекомендовал Гном Небесный и своей колотушкой что было сил хватил Петропавла по темени. Удовлетворившись результатом, он довольно хмыкнул и продолжал. — А во-вторых, если тебе сказали "А", то "Б" уже само собой разумеется. А все, что само собой разумеется, никому не интересно. — Тут гном Небесный подозрительно посмотрел на Петропавла. — Или, может быть, тебе интересно то, что само собой разумеется?
Петропавел тер темя и не следил за разговором.
— За разговором следи, — посоветовал Гном Небесный. — Я начинаю излагать сведения, которые тебе, по-видимому, нужны. Значит, так. Русский алфавит состоит из 33 букв. Сначала идет буква А, непосредственно за ней следует Б, после которой идет В. Дальше сразу же — это уже четвертая буква — Г. Пятая буква — Д, потом Е и рядом с ней Ё — такая же, как Е, только с двумя точками сверху, затем...
— Спасибо, достаточно, — как мог вежливо остановил его Петропавел. — Дальше я знаю.
— Отрадно. Значит, голова у тебя не для кляпа. ("Шляпы!" — хотел возразить Петропавел, но из страха перед молниеносной колотушкой смолчал.) Не для кляпа, — настойчиво повторил Гном Небесный и, вынув из маленького нагрудного кармана кляп, угрожающе потряс им в воздухе.
— Не для кляпа, — с уверенностью подтвердил Петропавел.
— В таком случае, — Гном Небесный спрятал кляп, — сам и досказывай себе недосказанное, если считаешь нужным. Тут тебе предоставляется полная свобода. Или ты не любишь свободы? — И из заднего кармана брючек Гном Небесный внезапно вынул наручники огромных размеров.
— Я люблю свободу! — прочувствовал ситуацию Петропавел.
— Вот и пользуйся ею. — Громадные наручники исчезли в крохотном кармане. — Стало быть, Петр или Павел, удовольствуйся тем, что тебе сказали "А": тут у нас редко говорят "Б" по своей воле. И потом не надо стараться прямо так уж все понять. Многое из того, что тут встречается, вообще не годится как объект для понимания. Вон там, — Гном Небесный махнул колотушкой в сторону, — находится ИГОРНЫЙ МАССИВ: на нем живет Пластилин Мира. Очень не рекомендую тебе понимать его. Есть явления, которые нужно просто оставить в покое. Ты же, например, не стремишься понять... ну, мыло, когда руки моешь!
— Стремлюсь, — сказал и в самом деле пытливый Петропавел.
— Ну и дурак. Тут такого стремления высоко никто не оценит.
— Тут... это где?
— Тут — это тебе не там. И предупреждаю: если ты намерен не давать спать Белому Безмозглому, пеняй на себя! Видишь ли, мы ленивы и не любим пытки... А я буду следить за тобой. Знаешь, что такое гномическое настоящее? — Гном Небесный зря подождал ответа и объяснил: — Гномическое настоящее — это время, захваченное врасплох, в одной точке: здесь и теперь. Так что учти! — и он приветственно махнул колотушкой, за миг до этого исчезнув из поля зрения.
2015-06-24
268
