Как мы шли в тренировочном походе

Автобус довез нас из Катманду до города Покхары, откуда, пользуясь туристической схемой, планировалось добраться до подножья горы Анапурны. Мы должны были преодолеть подъем до высоты 5000 метров и вернуться обратно. Мы надеялись, что за время этого похода нам удастся войти в хорошую физическую форму и получить достаточную высокогорную адаптацию, столь необходимые для успешного проведения тибетской экспедиции. Ведь на Тибете нам в течение долгого времени предстояло пребывать на высоте 5000-6000 метров.

По пути в Покхару прямо перед нашим автобусом дорогу пересек сель. Я первый раз в жизни видел настоящий сель. Мощный поток ржавого цвета воды несся с такой скоростью, что катил вместе с собой не просто камни, но и огромные валуны. Этот поток перехлестнулся через дорогу, разрушая ее и накатил на нее камни. Автомобили, благоразумно остановившиеся перед селем с обеих его сторон, создали километровые пробки. Люди, выйдя из автомобилей, подходили к краю каменно-грязевого потока и, разинув рты, смотрели на стихию. Мы тоже подошли поближе к селю и тоже, как по команде, разинули рты.

— Какая мощь! Какая мощь! — любуясь стихией высказался Рафаэль Юсупов и снова разинул рот.

— Это сила Земли, — многозначительно произнес Селиверстов.

Постепенно сила потока ослабла, и один смельчак на джипе рискнул его пересечь. Не достигнув центра потока, джип застрял, его начало переворачивать; слышался стук камней о корпус автомобиля.

— Разворачивайся передом на поток, перевернет, блин, — громко по-русски закричал Селиверстов, жестикулируя.

Как будто поняв русскую речь, водитель джипа с трудом развернул автомобиль передом на поток, после чего джип принял устойчивую позицию и, избиваемый камнями, нелепо стоял внутри селя.

— Нос всегда надо по волне держать, — удовлетворенно сказал Селиверстов.

Только часа через четыре мы на нашем автобусе рискнули пересечь селевой поток и... застряли. Автобус наклонило, вода начала захлестывать сидения.

— Аппаратуру спасай! — закричал Рафаэль Юсупов. — Поднимай на руки!

— Ох, и по ногам колотят камни, завтра синяки будут, — выдохнул Селиверстов, удерживая на руках солнечную батарею.

Вскоре, когда уровень селевого потока упал еще, мы все же вытолкали наш автобус. Размазывая грязь на сидениях, мы уселись и поехали дальше.

А поздно вечером, грязные и злые, мы поужинали в каком-то захудалом ресторане, чтобы утром отправиться в тренировочный поход.

Аппаратура, которую мы с собой взяли, имела солидный вес и порядком оттягивала наши рюкзаки. Я нес спасенную Селиверстовым солнечную батарею, в которой, как мне стало известно, достаточно много свинца. За первый день маршрута мы должны были подняться по вертикали на 1000 метров и пройти около 22 км.

Ближе к обеду я вспомнил злополучный вечерний ресторан. Подступила тошнота, появилась слабость и, как следствие, рюкзак потяжелел. Метров за триста до места, где мы должны были ночевать, я, как говориться, окончательно сдох. Я сбросил рюкзак и угрюмо сел на обочину. Потом меня начало рвать.

— Слабак! Слабак! — приговаривал я между приступами тошноты. — Не могу терпеть! Постарел что ли? Ведь в прошлом году с более тяжелым рюкзаком здесь же в Гималаях...

Мой рюкзак донес откуда-то появившийся непалец. А я, как маломощный, доплелся до места ночлега. По пути меня еще раз вырвало.

Весь второй день я пролежал на кровати в деревенской гостинчике, а ребята ухаживали за мной, в угоду мне проклиная «Шеф-салат», которым я, предположительно, отравился.

На третий день мы тронулись в путь. Вскинув на плечи рюкзак, я с удовлетворением заметил, что тошнота отступила, а мышцы налились силой. Я всегда трудно втягиваюсь в спортивно-ходовой ритм, зато потом ощущаю, что превратился в ходовую машину, которая может, управляемая головой, двигаться вперед с рюкзаком. «Ходовая машина» вначале ощущает тяжесть рюкзака, а позже принимает рюкзак за составную часть тела и несет его как само собой разумеющееся, Спортивный туризм в Гималаях, называемый трекингом, отличается от привычных для России пешеходных или горных походов тем, что здесь нет необходимости ставить палатки, разбивать лагерь и готовить на костре пищу. Здесь везде и всюду проложены тропы, на которых стоят небольшие гостиницы, где можно не только переночевать, но и попить и покушать. Это, естественно, уменьшает вес рюкзаков.

Речка, вдоль которой мы шли к Анапурне, представляла собой каскад водопадов, ограниченных высокими прижимами. Тропа шла верхом, пресекая глубокие ущелья. Поэтому мы теряли до 700-800 метров по вертикали, чтобы вновь набрать их на другом краю ущелья. Было жарко, постоянно шел дождь.

Больше всего нервировали пиявки, которые, попав на кожу, безболезненно впивались и начинали сосать кровь. Имея первоначальный размер в 3-5мм длиной, пиявка, оказывается, может увеличиваться до размеров пальца взрослого человека, — столько она выпивает крови. Однажды я, решив взглянуть на часы, обнаружил на руке еще один браслет черного цвета, — это была пиявка. Когда я ее оторвал и выбросил, кровь не сворачивалась более часа; известно, что пиявки выделяют вещество гирудин, препятствующее свертыванию крови. Змей, которых я панически боюсь, к счастью не встретилось.

Правда, однажды я, шагая впереди, наступил на мертвую змею; вопль ужаса огласил гималайские горы.

Чем выше мы поднимались в горы, тем чаще встречались остроконечные пики, совершить восхождение на которые не представлялось возможным, даже в совершенстве владея техникой горных восхождений. Напротив одного из таких пиков мы остановились, сбросив рюкзаки и закурив. Разглядывая пик, я вспомнил, что в одной из своих книг Николай Рерих, рассуждая о Шамбале, отмечал, что на вершинах недоступных пиков местные жители иногда видят людей, неведомым образом появляющихся там и также неведомым образом исчезающих. — Как много загадок в этом мире! Как упрощенно мы думаем о жизни! — подумал я и, вскинув рюкзак, пошел по тропе.

Сергей Анатольевич Селиверстов, способный съедать по 100 пельменей за раз, несмотря на свои мощные габариты, шел легко и непринужденно. Только иногда, при преодолении какого-либо препятствия, слышался его густой грудной голос, произносящий далеко не лучшие из русских слов. Истинная русская доброта была всегда нарисована на его лице. Один из непальцев, ростом доходящий до груди Селиверстова, однажды показал на него и простодушно сказал:

— Кайнд, вери кайнд (добрый, очень добрый).

А еще Сергей Анатольевич отличался тем, что на него не нападали пиявки. Он часто вспоминал свою маму — Галину Григорьевну, красочно описывая ее кулинарные способности; особенно вкусно он описывал мамины ватрушки и голубцы, не переставая критиковать семейную привычку готовить сразу большое количество еды: борщ — так ведро, голубцы — так ведерную кастрюлю, пирог — так величиной с таз и так далее.

Сергей Анатольевич еще не знал, что на Тибете он потеряет 30кг веса, а, прилетев в Россию, будет целовать родную русскую землю.

Рафаэль Гаязович Юсупов, напротив, оказался лакомством для пиявок, хотя его худое тело навевало скорее противоположные мысли. Будучи от кожи до костей ученым-физиологом, Рафаэль Гаязович относился к проблеме пиявок философски, приговаривая что-то наподобие того, что любое божье создание имеет право на питание, предопределенное природой. Мокнуть под дождем он не хотел и всегда шел с цветастым зонтиком в руках, которым, видимо, и стряхивал с кустов на себя пиявок.

Рафаэль Гаязович был убежден, что в процессе приобретения спортивной формы организм человека нуждается в большом количестве воды и жирных кислот, настоятельно рекомендуя много пить и есть масло.

— Меня от воды с маслом тошнит уже, — в сердцах сказал как-то Селиверстов, — мне каши с хлебом хочется.

— Ты не понимаешь ничего, Сергей Анатольевич, — обычно говорил Рафаэль Юсупов, — жирные кислоты, вступая в процесс расщепления в цикле Кноопа, нуждаются в хорошей гидратации. Тогда перенос электрона по цепочке цитохромов осуществляется легко и формируется энергоемкая аденозинтрифосфатная кислота, так необходимая для сокращения мышечных волокон. Поэтому запомни, Сергей Анатольевич, — вода и масло — вот, что нужно туристу. А воду надо пить всегда впрок. Впрок. Понял? Обладая природной выносливостью, Рафаэль Юсупов, тем не менее, не выносил ситуаций, когда возникала неопределенность, и трудно было рассчитать силы. Однажды, когда мы поднялись на гребень очередного ущелья, я опытным взглядом определил, что высота противоположного гребня, куда мы тоже должны были подняться, лишь на 100-200 метров выше нашего гребня. После спуска на дно ущелья я объявил, что подъем продлится 40-50минут. Через некоторое время нам встретились два непальца, идущих вниз в ущелье. Рафаэль перекинулся с ними несколькими словами и тут же занервничал.

— Скажи-ка, Эрнст, сколько времени еще идти до верха? — спросил он.

— Максимум 30 минут, — ответил я.

— А непальцы сказали, что до верха идти 2 часа! Скоро, ведь, темнеть начнет! Может здесь, где-нибудь, ночевать будем?

— Какой два часа! — возмутился я. — Противоположный склон по высоте только чуть-чуть ниже этого склона, на который мы лезем. Я видел это. Посмотри горизонтально, — видишь, что мы уже поднялись больше, чем на половину. Мало ли, что сказали непальцы! Идти 20-З0 минут!

И в самом деле, через 20 минут мы оказались на вершине гребня.

— А я ведь не поверил тебе, — обратился ко мне Рафаэль. — Я весь мобилизовался, чтобы выдержать двухчасовой подъем. Я включил в своем организме стрессовую систему Ганса-Селье; эх, сколько адреналина зря выделил...

— Масло, то есть... жирные кислоты, все зря сжег, — язвительно добавил Селиверстов. — Силы для Тибета надо поберечь, там будет труднее.

— Да уж...

— Непальцы, наверное, подумали, что мы слабаки, — радостно сказал Равиль.

Рафаэль Юсупов еще и наблюдателен, находя даже в банальных ситуациях какой-нибудь аспект.

— Посмотрите «пирамидальный Селиверстов» сидит, — закричал как-то он, показывая на Сергея Анатольевича в дождевике, который на его теле принял такую форму, что он и в самом деле был похож на какое-то треугольное создание природы.

Далее Рафаэль Гаязович стал рассуждать на тему пирамидальности многих анатомических структур, включая части белка коллагена и части ДНК и даже дошел до того, что йоги целенаправленно принимают специальные позы, чтобы тело имело пирамидальный характер.

— Мы еще насмотримся на пирамиды, — заметил Селиверстов, скинув дождевик.

Равиль Мирхайдаров относится к той категории людей, которых в народе называют живчиками. А еще, таких как он мужчин, называют жилистыми. Главная особенность Равиля-это то, что он умеет терпеть, сильно терпеть, будь то физически, будь то морально. Возникает такое ощущение, что Равилю всегда хорошо: когда давит рюкзак — он радуется тому, что способен его нести, когда идет дождь — он доволен тем, что трусы еще пока сухие, когда на душе плохо — что в жизни бывает и хуже и так далее. Лицо его всегда светится, а голос в любых ситуациях бывает бодрым. Равиль умеет плакать и делает это так, как могут делать только добрые, сильные и романтичные мужчины, те самые — которых любят женщины.

Мне было приятно наблюдать его искреннюю романтическую радость, когда он фотографировался на фоне Анапурны. Первый раз за границей все же, да еще где — в Гималаях! Я еще не знал, что этот молодой деревенский парень там, в поднебесном Городе Богов, покажет не только свою жилистость, но и окажется разумным человеком, способным анализировать ситуацию при встрече с загадочным и неизвестным.

Равиль Мирхайдаров в Гималаях почти не ел масло, рекомендованное Рафаэлем Юсуповым, он предпочитал так называемый далбат — основную пищу непальцев. Далбат представляет собой блюдо, состоящее из риса с добавками из овощей (маис, лук, травы), растительного масла и дала — мелких зернышек, по вкусу напоминающих сою или чечевицу. Он умудрялся съедать целый тазик этой простонародной пищи с не очень эстетическим названием, приговаривая, что непальцы не зря остановили свой выбор на этом блюде. Даже Сергей Анатольевич Селиверстов, способный съедать по 100 пельменей зараз, пасовал перед количеством далбата, который в путевых гостиничках нам подавали непальцы.

На одной из стоянок мы встретились с двумя американками и разговорились с ними. Одна из них рассказала, что она — писательница и сейчас работает над книгой о «вьетнамском синдроме» в Америке, когда у многих американцев появился комплекс неполноценности из-за проигранной войны. Она четко понимала, что проиграли они нам — русским. Я в ответ рассказал ей об «афганском синдроме», имеющем такую же подоплеку.

Обе американки были крупны, — как говорится «широкая кость», к тому же, они обе очень любили далбат. По ходу маршрута мы, раза два или три останавливались вместе на ночлег, где они неизменно, как и Равиль, заказывали на ужин и завтрак только далбат.

— Далбат ис вери гуд, вери гуд (далбат очень хорош, очень хорош), — с вкусными интонациями в голосе приговаривала более крупная из американок, та самая, которая писательница.

— При таком количестве углеводов, входящих в этот самый далбат, — нередко приговаривал Рафаэль Юсупов, — на их широкие кости нарастет столько сала...

— А сколько там будет жирных кислот! — обычно подковыривал его Селиверстов.

—Где?

— В сале.