Ф. Достоевский «Записки из мертвого дома»

-В отдаленных краях Сибири, среди степей, гор или непроходимых лесов,

попадаются изредка маленькие города, с одной, много с двумя тысячами

жителей, деревянные, невзрачные, с двумя церквами - одной в городе, другой

на кладбище, - города, похожие более на хорошее подмосковное село, чем на

город.

- Наконец, был еще один доход, хотя не обогащавший арестантов, но

постоянный и благодетельный. Это подаяние. Высший класс нашего общества не

имеет понятия, как заботятся о "несчастных" купцы, мещане и весь народ наш.

Подаяние бывает почти беспрерывное и почти всегда хлебом, сайками и

калачами, гораздо реже деньгами. Без этих подаяний, во многих местах,

арестантам, особенно подсудимым, которые содержатся гораздо строже решоных,

было бы слишком трудно.

- Готовились к поверке; начало рассветать; в кухне набралась густая толпа

народу, не в прорез. Арестанты толпились в своих полушубках и в половинчатых

шапках у хлеба, который резал им один из кашеваров. Кашевары выбирались

артелью, в каждую кухню по двое. У них же сохранялся и кухонный нож для

резания хлеба и мяса, на всю кухню один.

-Замечу, впрочем, что этот Петров был тот самый, который хотел убить

плац-майора, когда его позвали к наказанию и когда майор "спасся чудом", как

говорили арестанты, - уехав перед самой минутой наказания. В другой раз, еще

до каторги, случилось, что полковник ударил его на учении.

-Майор подошел к нему на один шаг

расстояния: Исай Фомич оборотился задом к своему столику и прямо в лицо

майору начал читать нараспев свое торжественное пророчество, размахивая

руками. Так как ему предписывалось и в эту минуту выражать в своем лице

чрезвычайно много счастья и благородства, то он и сделал это немедленно,

как-то особенно сощурив глаза, смеясь и кивая на майора головой.

-Тогда нужно было посмотреть на нашего ординатора: он как

будто робел, как будто стыдился прямо сказать больному, чтоб он

выздоравливал и скорее бы просился на выписку, хотя и имел полное право

просто-запросто безо всяких разговоров и умасливаний выписать его, написав

ему в скорбном листе sanat est.

-Ясное дело, что тоска душила их в остроге.

-Наш майор был когда-то его сослуживец. Они встретились после

долгой разлуки и закутили было вместе. Но вдруг у них порвалось. Они

поссорились, и Г-в сделался ему смертельным врагом. Слышно было даже, что

они подрались при этом случае, что с нашим майором могло случиться: он часто

дирался. Как услышали это арестанты, радости их не было конца. "Осьмиглазому

ли с таким ужиться! тот орел, а наш...", и тут обыкновенно прибавлялось

словцо, неудобное в печати. Ужасно интересовались у нас тем, кто из них кого

поколотил.

-Вскоре после смены нашего плац-майора случились коренные изменения в

нашем остроге. Каторгу уничтожили и вместо нее основали арестантскую роту

военного ведомства, на основании российских арестантских рот. Это значило,

что уже ссыльных каторжных второго разряда в наш острог больше не приводили.

Начал же он заселяться с сей поры единственно только арестантами военного

ведомства, стало быть, людьми, не лишенными прав состояния, теми же

солдатами, как и все солдаты, только наказанными, приходившими на короткие

сроки (до шести лет наибольше) и по выходе из острога поступавшими опять в

свои батальоны рядовыми, какими были они прежде.

-Минут десять спустя после выхода арестантов вышли и мы из острога, чтоб

никогда в него не возвращаться, - я и мой товарищ, с которым я прибыл. Надо

было идти прямо в кузницу, чтоб расковать кандалы. Но уже конвойный с ружьем

не сопровождал нас: мы пошли с унтер-офицером. Расковывали нас наши же

арестанты, в инженерной мастерской. Я подождал, покамест раскуют товарища, а

потом подошел и сам к наковальне. Кузнецы обернули меня спиной к себе,

подняли сзади мою ногу, положили на наковальню... Они суетились, хотели

сделать ловчее, лучше.