Ружья Пьера Пекуа, веревки Жана Пекуа и слезы Бабетты Пекуа

Прошел уже месяц, а в Кале ничего не переменилось. Пьер Пекуа все так же изготовлял ружья; Жан Пекуа вернулся к ткацкому ремеслу и от нечего делать плел веревки какой-то невероятной длины; Бабетта Пекуа проливала слезы. Что же касается Габриэля, то он переживал как раз те стадии, о которых говорил Арно дю Тиль коннетаблю. Первые пятнадцать дней он действительно ждал терпеливо, но потом начал терять терпение. Его визиты к лорду Уэнтуорсу стали редки и крайне коротки. Некогда дружеские отношения резко охладились с того дня, когда Габриэль невзначай вторгся в так называемые личные дела губернатора. Между тем сам губернатор становился день ото дня все угрюмее. И беспокоило его вовсе не то, что после отъезда Арно дю Тиля к нему приезжали один за другим целых три посланца от короля Франции. Все трое (первый – учтиво, второй – с колкими намеками, третий – с угрозами) требовали одного и того же: освобождения герцогини де Кастро, заранее соглашаясь на тот выкуп, который назначит губернатор Кале. И всем троим он давал один и тот же ответ: он намерен держать герцогиню как заложницу на случай какого-нибудь особо важного обмена; если же будет установлен мир, он вернет ее королю без всякого выкупа. Он твердо придерживался своих прав и за крепкими стенами Кале пренебрегал гневом Генриха II. И все-таки не эта забота тяготила его. Нет, больше всего удручало его возраставшее оскорбительное безразличие прекрасной пленницы. Ни его покорность, ни предупредительность не могли смягчить ее презрения и высокомерия. А если он осмеливался заикнуться о своей любви, то в ответ встречал лишь скорбный, презрительный взгляд, который уязвлял его в самое сердце. Он не дерзнул сказать ей ни о том письме, с которым она обратилась к Габриэлю, ни о тех попытках, которые предпринимал король для ее освобождения. Не дерзнул потому, что слишком боялся услышать горький упрек из этих прекрасных и жестоких уст.

Но Диана, не встречая больше своей камеристки, которой она доверила письмо, поняла наконец, что и эта отчаянная возможность ускользнула от нее. Однако она не теряла мужества: она ждала и молилась. Она надеялась на бога, и в крайнем случае – на смерть..

В последний день октября – крайний срок, который Габриэль назначил себе самому, – он решил обратиться к лорду Уэнтуорсу с просьбой отправить в Париж другого посланца.

Около двух часов он вышел из дома Пекуа и направился прямо к особняку губернатора.

Лорд Уэнтуорс был как раз в это время занят и попросил Габриэля немного подождать. Зал, в котором находился Габриэль, выходил во внутренний двор. Габриэль подошел к окну, взглянул во двор и машинально провел пальцем по оконному стеклу. И вдруг его палец наткнулся на какие-то шероховатости на стекле». Видимо, кто-то нацарапал бриллиантом из кольца несколько букв. Габриэль внимательно пригляделся к ним и явственно разобрал написанные слова: Диана де Кастро.

Вот она, подпись, которой не хватало на том таинственном письме, что он получил в прошлом месяце!.. Будто облако затянуло глаза Габриэлю. Чтобы не упасть, он прислонился к стене. Значит, тайное предчувствие не обмануло его. Диана, его невеста или его сестра, находится во власти бесчестного Уэнтуорса! Значит, именно этому чистому и нежному созданию он твердит о своей страсти!

В этот момент вошел лорд Уэнтуорс.

Как и в тот раз, Габриэль, не говоря ни слова, подвел его к окну и указал на уличающую подпись.

Губернатор сперва побледнел, но мгновенно овладел собой и спросил со всем присущим ему самообладанием:

– И что же?

– Не это ли имя вашей безумной родственницы, той самой, которую вам приходится здесь охранять? – задал вопрос Габриэль.

– Вполне возможно. А что дальше? – спросил высокомерно лорд Уэнтуорс.

– Если это так, милорд, то эта ваша дальняя родственница мне несколько знакома. Я неоднократно встречал ее в Лувре. Я предан ей, как всякий французский дворянин французской принцессе крови.

– И что еще? – повторил лорд Уэнтуорс.

– А то, что я требую у вас отчета о вашем поведении и вашем отношении к пленнице столь высокого ранга.

– А если, сударь, я вам откажу так же, как уже отказал королю Франции?

– Королю Франции? – удивился Габриэль.

– Совершенно правильно, сударь, – все так же хладнокровно ответил Уэнтуорс. – Подобает ли англичанину давать отчет чужеземному властителю, особенно тогда, когда его страна в состоянии войны с этим властителем? Тогда, господин д'Эксмес, не отказать ли мне заодно и вам?

– Я вас заставлю мне дать ответ! – воскликнул Габриэль.

– И вы, без сомнения, надеетесь поразить меня той шпагой, которую вы сохранили благодаря моей любезности и которую я могу хоть сейчас потребовать у вас обратно?

– О, милорд, – с бешенством выкрикнул Габриэль, – вы мне заплатите за это!

– Пусть так, сударь. Я не откажусь от своего долга, но не раньше, чем вы уплатите свой.

– Черт возьми, я бессилен! – в отчаянии воскликнул Габриэль, сжимая кулаки. – Бессилен в тот миг, когда мне нужна сила Геркулеса!

– Н-да, вам, должно быть, и в самом деле досадно, что ваши руки скованы совестью и обычаем, но сознайтесь, для вас, военнопленного и данника, неплохо было бы получить свободу и избавиться от выкупа, перерезав горло своему противнику и кредитору.

– Милорд, – сказал Габриэль, стараясь успокоиться, – вам небезызвестно, что месяц назад я отправил своего слугу в Париж за суммой, которая так вас интересует. Я не знаю, ранен ли Мартен-Герр, убит ли в пути, несмотря на вашу охранную грамоту, украли ли у него деньги, которые он вез… Я ничего толком не знаю. Ясно только одно: его еще нет. И поскольку вы не доверяете слову дворянина и не предлагаете мне самому ехать за выкупом, я пришел вас просить, чтобы вы позволили мне отправить в Париж другого гонца. Но теперь, милорд, вы уже не смеете мне отказать, ибо в ином случае я могу утверждать, что вы страшитесь моей свободы!

– Интересно знать, кому вы это сможете сказать здесь, в английском городе, где моя власть безгранична, а на вас все смотрят не иначе, как на пленника и врага?

– Я это скажу во всеуслышание, милорд, всем, кто мыслит и чувствует, всем, кто благороден!.. Я скажу об этом вашим офицерам – они-то разбираются в делах чести, вашим рабочим – и они поймут и согласятся со мной!..

– Но вы не подумали, сударь, – холодно возразил лорд Уэнтуорс, – о том, что, перед тем как вы начнете сеять раздор, я могу одним жестом швырнуть вас в темницу – и, увы, вам придется обличать меня лишь перед стенами!

– О! А ведь и верно, гром и молния! – прошептал Габриэль, стискивая зубы и сжимая кулаки.

Человек страсти и вдохновения, он не мог преодолеть выдержки человека из стали.

И вдруг вырвавшееся ненароком слово круто изменило весь ход событий и сразу восстановило равенство между Габриэлем и Уэнтуорсом.

– Диана, дорогая Диана! – едва слышно проронил молодой человек.

– Что вы сказали, сударь? – вспыхнул лорд Уэнтуорс. – Вы, кажется, произнесли «дорогая Диана»! Вы так сказали или мне показалось? Неужели и вы любите герцогиню де Кастро?

– Да, я люблю ее! – воскликнул Габриэль. – Но моя любовь столь чиста и непорочна, сколь ваша жестока и недостойна!

– Так что же вы мне здесь болтали о принцессе крови и о заступничестве за угнетенных! – закричал вне себя лорд Уэнтуорс. – Значит, вы ее любите! И, конечно, вы тот, кого любит она! Вы тот, о ком она вспоминает, когда желает меня уязвить! А, значит, это вы!

И лорд Уэнтуорс, только что столь презрительный и высокомерный, теперь с каким-то почтительным трепетом взирал на того, кого любила Диана, а Габриэль при каждом слове соперника все выше поднимал голову.

– Ах, значит, она любит меня! – ликующе выкрикнул Габриэль. – Она еще думает обо мне, вы сами так сказали! Если она меня зовет, я пойду, я помогу ей, я спасу ее! Что ж, милорд, возьмите мою шпагу, терзайте меня, свяжите, швырните в тюрьму – я сумею назло всему миру, назло вам спасти и уберечь ее! О, если только она меня любит, я не боюсь вас, я смеюсь над вами! Будьте во всеоружии, я же, безоружный, смогу вас победить!..

– Так и есть, так и есть, я это знаю… – бормотал совершенно подавленный лорд Уэнтуорс.

– Зовите стражу, прикажите бросить меня в темницу, если вам угодно. Быть в тюрьме рядом с ней, в одно время с ней – это ли не блаженство!

Наступило долгое молчание.

– Вы обратились ко мне, – снова заговорил лорд Уэнтуорс после некоторого колебания, – с просьбой снарядить второго посланца в Париж за вашим выкупом?

– Совершенно верно, милорд, – ответил Габриэль, – с таким намерением я к вам и явился.

– И вы меня, кажется, попрекали, – продолжал губернатор, – что я не доверяю чести дворянина, поскольку не хочу отпустить вас на честное слово поехать за выкупом?

– Верно, милорд.

– В таком случае, милостивый государь, – ухмыльнулся Уэнтуорс, – вы можете сегодня же отправиться в путь.

– Понимаю, – сказал с горечью Габриэль, – вы хотите удалить меня от нее. А если я откажусь покинуть Кале?

– Здесь я хозяин, милостивый государь, – ответил лорд Уэнтуорс. – Ни принимать, ни отвергать мою волю вам не придется, вы будете повиноваться.

– Пусть так, милорд, но поверьте мне: я знаю цену вашему великодушию.

– А я, сударь, ни в какой мере не рассчитываю на вашу благодарность.

– Я уеду, – продолжал Габриэль, – но знайте: скоро я вернусь, милорд, и уж тогда все мои долги вам будут оплачены. Тогда я не буду вашим пленником, а вы – моим кредитором, и вам придется волей-неволей скрестить со мною шпагу.

– И все-таки я откажусь от поединка, – печально вымолвил лорд Уэнтуорс, – ибо наши шансы слишком неравны: если я вас убью, она меня возненавидит, если вы меня убьете, она полюбит вас еще сильнее. Но все равно – если нужно будет согласиться, я соглашусь! Но не думаете ли вы, – добавил он мрачно, – что я дойду до крайности? Не пущу ли я в ход последнее, что у меня осталось?

– Бог и все благородные люди осудят вас, милорд, если вы будете нагло мстить тем, кто не в силах защищаться, тем, кого вы не смогли победить, – угрюмо ответил Габриэль.

– Что бы ни случилось, – возразил Уэнтуорс, – вам судить меня не придется. И, помолчав, добавил:

– Сейчас три часа. В семь закроют городские ворота. У вас еще есть время на сборы. Я распоряжусь, чтоб вас беспрепятственно пропустили.

– В семь, милорд, меня не будет в Кале.

– И учтите, – заметил Уэнтуорс, – что вы никогда в жизни сюда не вернетесь, и если даже мне суждено скрестить с вами шпагу, то поединок наш состоится за городским валом! Я уж постараюсь, поверьте мне, чтобы вы больше никогда не увидели госпожу де Кастро.

Габриэль, уже направившийся было к выходу, остановился у дверей и сказал:

– То, что вы говорите, милорд, несбыточно! Так уж суждено: днем раньше, днем позже, но я встречусь с Дианой.

– И все-таки так не будет, клянусь в этом!

– Ошибаетесь, так будет! Я сам не знаю как, но это будет. Я в это верю.

– Для этого, сударь, – пренебрежительно усмехнулся Уэнтуорс, – вам придется приступом взять Кале. Габриэль задумался и тут же ответил:

– Я возьму Кале приступом. До свидания, милорд.

Он поклонился и вышел, оставив лорда Уэнтуорса в полном смятении. Тот так и не понял, что ему делать: страшиться или смеяться.

Габриэль направился прямо к дому Пекуа. Он снова увидал Пьера, точившего клинок шпаги, Жана, вязавшего узлы на веревке, и Бабетту, тяжко вздыхавшую.

Он рассказал им о своем разговоре с губернатором и объявил о предстоящем отъезде. Он не скрыл от них и того дерзкого слова, которое он бросил на прощание лорду Уэнтуорсу.

Потом сказал:

– Теперь пойду наверх собираться в дорогу. Он поднялся к себе и стал готовиться к отъезду. Через полчаса, спускаясь вниз, он увидал на лестничной площадке Бабетту.

– Значит, вы уезжаете, господин виконт? – спросила она. – И даже не спросили меня, почему я все время плачу?

– Не спросил потому, что к моему возвращению вы, надеюсь, не будете больше плакать.

– Я тоже на это надеюсь, ваша милость, – ответила Бабетта. – Значит, несмотря на все угрозы губернатора, вы собираетесь вернуться?

– Ручаюсь вам, Бабетта.

– А ваш слуга Мартен-Герр тоже вернется вместе с вами?

– Безусловно.

– Значит, вы уверены, что найдете его в Париже? Он же не бесчестный человек, верно? Ведь вы ему доверили такую сумму… Он не способен на… измену, да?

– Я за него ручаюсь, – сказал Габриэль, удивившись такому странному вопросу. – Правда, у Мартена переменчивый характер, в нем будто завелось два человека. Один простоват и добродушен, другой – плутоват и проказлив. Но, кроме этих недостатков, он слуга преданный и честный.

– Значит, он не может обмануть женщину?

– Ну, это трудно сказать, – улыбнулся Габриэль. – Откровенно говоря, тут я за него ручаться не могу.

– Тогда, – побледнела Бабетта, – сделайте милость: передайте ему вот это колечко! Он уж сам догадается, от кого оно и что к чему

– Непременно передам, Бабетта, – согласился Габриэль, припоминая веселый ужин в день отъезда оруженосца. – Я передам, но пусть владелица этого колечка знает… что Мартен-Герр женат… насколько мне известно.

– Женат! – вскричала Бабетта. – Тогда оставьте себе это кольцо, ваша милость… Нет, выбросьте его, но не передавайте ему!

– Но, Бабетта…

– Спасибо, ваша милость, и… прощайте, – прошептала потрясенная девушка.

Она бросилась к себе в комнату и там рухнула на стул… Габриэль, обеспокоенный мелькнувшим у него подозрением, задумчиво спустился по лестнице. Внизу к нему подошел с таинственным видом Жан Пекуа.

– Господин виконт, – тихо проговорил ткач, – вот вы у меня все спрашивали, почему я сучу такие длинные веревки. Вот я и хотел на прощание раскрыть вам эту тайну. Если эти длинные веревки перевязать между собою короткими поперечными, то получится длиннющая лестница. Такую лестницу можно вдвоем привесить к любому выступу на кровле Восьмиконечной башни, а другой конец ее швырнуть вниз прямо в море, где случайно – по недосмотру – очутится какая-нибудь шалая лодка…

– Но, Жан… – прервал его Габриэль.

– И довольно об этом, господин виконт, – не дал ему договорить ткач. – И я еще хотел бы перед расставанием подарить вам на память о преданном вашем слуге Пекуа одну любопытную штучку. Вот вам схема стен и укреплений Кале. Этот рисунок я сделал во время своих бесцельных блужданий по городу, которые так вас удивляли. Спрячьте его под плащом, а когда будете в Париже, кое-когда поглядывайте на него…

И Жан, не дав Габриэлю опомниться, тут же пожал ему руку и ушел, сказав напоследок:

– До свидания, господин д'Эксмес, у ворот вас ждет Пьер. Он дополнит мои сведения.

Действительно, Пьер стоял перед домом, держа за повод коня Габриэля.

– Спасибо, хозяин, за доброе гостеприимство, – сказал ему виконт д'Эксмес. – Скоро я вам пришлю или вручу собственноручно те деньги, которые вы мне любезно предложили. А пока – будьте добры передать от меня вот этот небольшой алмаз вашей милой сестричке.

– Для нее я возьму, – ответил оружейник, – но при одном условии: что и вы от меня примете вещицу моей выделки. Вот вам рог – я сделал его своими руками и звук его различу в любую минуту даже сквозь рев морского прибоя, а особенно по пятым числам каждого месяца, когда я обычно стою на посту от четырех до шести часов ночи на верхушке Восьмигранной башни, которая возвышается над самым морем.

– Спасибо! – сказал Габриэль и так пожал ему руку, что оружейник сразу смекнул: его намек понят.

– Что же касается запасов оружия, которым вы так удивлялись, – продолжал Пьер, – то должен сказать: если Кале будет когда-нибудь осажден, мы раздадим это оружие патриотам-горожанам, и эти люди поднимут мятеж в самом городе.

– Вот как! – воскликнул Габриэль, еще сильнее пожимая руку оружейника.

– А теперь, господин д'Эксмес, я пожелаю вам доброго пути и доброй удачи! – сказал Пьер. – Прощайте – и до встречи!

– До встречи! – ответил Габриэль.

Он обернулся в последний раз, помахал рукой Пьеру, стоявшему у порога, Жану, высунувшемуся из окошка, и, наконец, Бабетте, выглядывавшей из-за занавески.

Потом он пришпорил коня и помчался галопом.

У городских ворот пленника пропустили беспрепятственно, и вскоре он очутился на дороге в Париж один на один со своими тревогами и надеждами.

Удастся ли ему освободить отца, приехав в Париж?

Удастся ли, вернувшись в Кале, освободить Диану?

V.