Часть четвертая

Возможно, вспышки света подействовали и на мои глаза тоже, когда на меня опустилась сеть Иоланды. Сидя неподвижно, в ожидании, глядя на закат, я не задумывалась о том, как движутся и ложатся тени; когда сама я не двигалась, мне становилось легче. Но на этот раз я четко его разглядела. Я увидела его, и не только потому, что одна тень отделилась от других, двигаясь в необычном направлении. Я различила темный силуэт, фигуру человека. Фигуру вампира. Это был Кон.

Темный силуэт: черный с золотистыми бликами, как будто лучи солнца коснулись его на мгновение и оставили следы.

Я его услышала или нет? Не знаю. Мне казалось, что я его слышу, точно так же казалось, что я его вижу. Я видела, как он исчез где-то в углу дома. Сейчас он будет подниматься по лестнице — я чувствовала там его присутствие. А сейчас он откроет мою дверь — хм, хотя нужно ли ему открывать дверь, чтобы войти? Нет, минуточку. Вампиры не дематериализуются. Некоторые колдуны, правда, могут — но эти уж вовсе чокнутые. Но если ты пригласил в свой дом вампира — возможно, с этого момента двери для него уже просто-напросто не существует? Так или иначе, почему дверь всегда негромко скрипит, когда я ее открываю, и никогда — когда это делает он?

Я поняла, что он стоит у меня за спиной. Нет, я не услышала его дыхания. Но чувство присутствия вампира в комнате не давало осечек.

Я встала и обернулась.

Он выглядел иначе. Возможно, это из-за солнечных бликов — но не думаю, что это так. Я наверное, и сама выглядела несколько иначе. Когда собираешься идти в свой последний бой, то, как ты себя к этому готовишь, всегда заметно со стороны. У меня мало опыта. Я не была уверена, что Кон выглядит именно как вампир, готовящийся к последней схватке, но, грубо говоря, под это описание он подходил.

Я всегда удивлялась тому, насколько он громаден. Возможно, это было связано с тем, как вампиры передвигались — с этим змеиным скольжением, с этой грацией, лежащей за пределами возможностей человеческого тела. В это невозможно поверить, поэтому память всякий раз уменьшает вампира в размерах в попытке сделать воспоминания более правдоподобными. (Не знаю, правда, можно ли наблюдения по данному вопросу обобщать. Насколько мне известно, я единственный человек, кому представился случай наблюдать вампиров в движении). Смешно, ведь вампиры были частью человеческого существования с начала времен, и все же в глубине души люди, мне кажется, по-настоящему в них не верят. Всякий раз, когда один из нас сталкивается с одним из них, он не в силах в это поверить. Конечно, в большинстве случаев встреча вампира и человека завершается мгновенной гибелью последнего, в таком случае неверие — это его последняя отчаянная надежда, но я хочу сказать, что знакомство с вампиром нисколько не притупляет этого чувства. Я не верила в Кона.

Забавно.

Поверить в собственную смерть было проще.

Я протянула руку и коснулась его груди — груди, в которой не билось сердце. На нем была другая рубашка, но такая же черная и длинная. Возможно, это была та, какую я надевала несколько ночей назад — такая же висела в моем шкафу рядом с клюквенно-красным платьем. Мой вампирский гардероб.

Я убрала руку.

Но он подался вперед и перехватил ее. Укол, шипение — наши руки соприкоснулись. Я почувствовала, что он слегка дрожит — но все же не отпускает мою руку. Он развернул ее и аккуратно, словно у нее не было собственной воли, положил на ладонь другой своей руки.

Снова мелькнула невидимая искра, но на этот раз он не отреагировал. Со спины я не выделялась на фоне сумерек, но спереди были видны нити сети.

— Что это? — спросил он.

— Подарок Иоланды. Она сказала, что это поможет мне дотянуться до источника моей силы.

— Дневной свет, — сказал он.

— Да. Он причиняет тебе боль?

— Нет.

Я обдумала это «нет». В детстве я играла в так называемый «контактный футбол», и однажды три соседских мальчика постарше сбили меня с ног и уселись сверху. Когда я встала, они спросили, не ушиблась ли я. Я сказала «нет». Я солгала.

— Я сформулирую по-другому. — Легкая дрожь в его голосе, совсем как у человека: шумное прерывистое дыхание, будто сдавленный смешок. — Когда тебе немного холодно или немного жарко — это причиняет боль?

«Да уж, просто мистер Термометр, — подумала я. — Да что ты знаешь о том, что такое «немного холодно» или «немного жарко?» Нет, ни о чем таком не думать. Выбросить эту мысль из головы.

— Или когда поднимаешь что-то, немного тяжеловатое для тебя — причиняет это тебе боль? Это просто легкий сигнал, предупреждающий о пределе твоих возможностей.

Мне это понравилось: «легкий сигнал, предупреждающий о пределе твоих возможностей». Такой своеобразный способ самоанализа — вроде йоги. Хороший способ определить, в какой переплет можно влезть, а какой будет туговат.

Ладно, хватит бредовых идей. Я глубоко вздохнула. Итак, моя новая световая сеть для Кона не более опасна, чем для меня — пробежка с полным противнем булочек от духовки до стола.

Я посмотрела ему в глаза и вдруг неожиданно поняла, что тени на его лице, без всякого сомнения, также лежали спокойно.

— Ты готова? — спросил он.

Я невольно улыбнулась. Это что, шутка?

— Да, — сказала я.

— Я взял то, что ты мне показывала, и взвесил все как мог. Я думаю, мы сможем... достичь нашей цели.

«Нашей цели», — повторила я про себя. Вслух сказать ничего не смогла.

— Мы не пойдем через твое не-пространство, но я боюсь, что путь, который нам предстоит, тем не менее... неприятен. Мне понадобится твоя помощь. Пройти этот путь, одновременно защищаясь от преждевременного обнаружения, будет нелегко.

Я закрыла глаза — угораздило же ввязаться во все это — так, об этом не думать, — покрепче сжала руку Кона и начала искать нужный курс. Это сильно отличалось от той странной не-телефонной связи, которую я использовала для разговора с Коном; тогда я могла просто нащупать нужное место, зная, что оно где-то там. Теперь это больше напоминало пещеру со змеями, когда ты крадешься с заостренной палкой в руке, в надежде, что тебе попадется искомая змея, и ты успеешь пригвоздить ее раньше, чем она пригвоздит тебя. А заодно надеясь на то, что тебя не заметит ни одна из других змей.

Я с извинением взглянула на слабо-переливчатый, тускло-золотой, как-бы-змеиный узор на... внутри своей кожи. Произнесла одно из бабушкиных слов: это было простое слово, слово благодарности и успокоения, но я подумала, что световой сети оно понравится. Затем я опять закрыла глаза.

Здесь.

Как быстро! То ли световая сетка помогла, то ли я, после нескольких упражнений, научилась управляться со стрелкой моего компаса, а может, сказалось присутствие Кона. Что-то точно было от Кона — я чувствовала между нашими ладонями потрескивание и слабый звук соединения. Казалось, перед нами лежит множество путей: один предельно поганый, другой чуть полегче, но вполне плохой, третий достаточно нехороший, затем единственно доступный — смертельно жуткий, а может, и еще какие-то другие. Я смотрела на карусельное кружение искр того пути, на котором я спалила оодовскую сеть, на размытые очертания нашего пункта назначения, а Кон уже перемещал нас к началу другой дорожки — да, вполне ужасная, благодарю вас. Наша цель и ее охранители в этот раз уже не казались так похожими на аквариум, — вернее, рыбы теперь стали больными — в духе спецэффектов на тему постъядерного мира. Вот-вот на экране появятся наводящие ужас колченогие мутанты и начнут махать нам своими уродливыми конечностями.

Жаль, что это не кино.

— Пошли, — сказал Кон, и мы вместе шагнули вперед.

Один шаг с края балкона — и мы уже крепко (другое слово не приходит на ум) завязли в мире ином. Уже хорошо — может, вампиры и умеют легко спрыгивать с третьего этажа, но мне пробовать не хотелось. У меня, правда, сразу возникли трудности с ногами. Я тотчас почувствовала под ногами пустоту; казалось, здесь не было ни верха, ни низа — не такая плохая новость для человека, только что прыгнувшего с балкона, — но не было и других сторон, и вообще направлений, кроме разве что того факта, что у нас самих имелся перед и зад, и лица у нас были только с одной стороны. Что бы ни представлял собой этот путь, он был порядком хуже той короткой дороги, по которой Кон доставил меня позапрошлой ночью домой. И все-таки я ощущала свои ноги, а для не-пространства это уже усовершенствование.

Да, не только ноги, но и одежда осталась со мной.

Я по-прежнему видела неясные очертания цели, и поскольку не знала ничего о ее прикрытии, я решила, что моя задача — продолжать следить за нею. Кон обеспечивал продвижение вперед. Предположительно вперед. Казалось, у него все же было представление о том, где здесь верх, а где низ, где право, а где лево. Некие сущности со свистом проскакивали мимо меня, я не могла точно сказать, что за сущности, но они, несомненно, не излучали дружелюбия. Каждый раз, как мне удавалось опустить ноги вниз, четкость окружающего пространства становилась чуть больше, словно вторжение моей трехмерности вынуждало этот мир склеиваться. Мало-помалу я заметила уже знакомые камни брода через поток, только нормальный мир, струившийся между ними, на этот раз вскипал и сливался с картиной ни-верха-ни-низа-ни-вообще-ничего. Я чувствовала, что меня должно стошнить, но, к счастью, желудок никак не мог определить, в какую сторону ему выворачиваться, и поэтому не возмущался.

Спустя какое-то время в окружающем нас хаосе стали появляться полузнакомые обыденные вещи. Уличный фонарь. Угол ветхого здания с вращающейся дверью, одно из окон разбито. Знак остановки.

Указатель: «улица Гаррисона».

Мы были в Не-Городе.

Мы шли дальше, и Не-Город становился отчетливее. Временами под ногами ощущались растрескавшиеся камни мостовой, как будто мы действительно по ним шагали. Может, так и было.

Начали появляться другие люди. Внешность их мне не понравилась. Мы прошли мимо нескольких ночных клубов, где люди слонялись туда-сюда. Кое-где у дверей стояли вышибалы, но в целом в He-Городе это не принято. Тот, кто может идти, мог идти, куда пожелает. Даже в элитных клубах, куда захаживали жители небоскребов из центра города, Желая почувствовать себя «на дне», но все же готовые платить по тридцать мигов за глоток вина, показывая этим, что они «на дне» исключительно добровольно, применялись более утонченные способы для отваживания нежелательных посетителей.

Те, кто падал с ног на улице, оставались лежать, а те, кто еще мог ходить, просто перешагивали через них. Горизонтально распростертые тела здесь были неотъемлемой частью пейзажа. Лежачего могли раскатать до состояния лепешки. А могли и взять домой на ужин. В качестве ужина. Никому из живых не стоило здесь задерживаться — хотя некоторых смельчаков успокаивал миф, будто бы рослых людей кровопийцы не станут трогать, так как от такой крови их корежит. Что-что, а это совершенно не хотелось проверять на себе. Среди Других, как и среди людей, находятся гурманы, и вполне возможно, что кто-то оценил пикантность крови именно высоких людей. Кроме того, когда ты сильно голоден, то переборчив не будешь, ведь так? А тело, которое лежит лицом вниз в канаве, но еще дышит — легкая добыча.

Удержаться на ногах, когда нас носило между двумя мирами, было для меня непростой задачей. Когда я оказывалась в этом мире в полной мере, меня охватывала дрожь, заметная со стороны.

Было немного страшно увидеть кого-нибудь знакомого. Дай вам Бог никогда не недооценивать влияние социальных условностей! Даже в этих обстоятельствах, когда я смирилась с тем, что мне уже никогда никого не увидеть, ни через несколько минут, ни через несколько часов, ни через несколько промежутков хаотического времени не-пространства, и ни с кем объясняться не придется, — я все же беспокоилась, как бы не наткнуться на Кенни или его дружков, или других завсегдатаев кофейни — из тех, что помоложе и потупее, а то и на опустившихся бывших одноклассников, которые опять закинулись наркотой. Чего я боялась? Того, что они увидят меня, идущую за руку с вампиром? Того, что я буду выглядеть как его обреченная жертва? Меня это должно было беспокоить?

Не знаю, что о нас думали люди. Но вампиры оглядывались. Я узнавала их без труда — то ли по тому, что они даже не пытались уступить нам дорогу, то ли я просто уже научилась их отличать.

Я пропустила тот момент, когда первый из них не ограничился просто взглядом и заступил нам путь. Ничего не замечала, пока Кон... неважно, что именно он сделал. Он сделал это свободной рукой, а той, что держала мою руку, швырнул нас обратно в пространство хаоса. Движением предплечья он стер чужую кровь со своего лица, так как Кисть была тоже в крови. Я боялась, что увижу, как он оближет губы. Не увидела. Может быть, просто недостаточно долго смотрела. А может, как бы это сказать, использованная кровь не представляла для него интереса. Моя ладонь задрожала в ладони моего смертоносного спутника-вампира.

Здесь я была одна такая — живая, с бьющимся сердцем.

Во второй раз их было несколько. И на этот раз Кон вытолкнул нас из пространства хаоса, так как ему понадобились обе руки. Я была рада, что мне не пришлось узнать, каково остаться там одной без него. Но радоваться долго мне тоже не пришлось. Не знаю, что мне полагалось делать, но я твердо решила в следующей жизни уделить немного времени изучению боевых искусств... нет, лучше уделить много времени изучению боевых искусств — так, на всякий случай.

И с этой компанией, как и с первым вампиром, который на нас напал, что-то произошло — быстрее, чем я смогла заметить — быстрее, чем я захотела заметить, и я отвела взгляд, боясь того, что может показать мне мое зрение-во-тьме. Снова пролилась кровь, но оставался еще как минимум один вампир, когда Кон занимался остальными. И этот один смотрел на меня. Я тоже смотрела на него, не думая ни о чем, кроме собственного ужаса, смотрела широко, до боли широко открытыми глазами. Он встретил этот взгляд, вполне отдавая себе отчет в том, что я человек, а он вампир. Но вдруг он заколебался. А затем Кон отвлекся от своего занятия и... позаботился об оставшемся вампире — слишком быстро, чтобы я успела отвести взгляд. Наверное, я закричала. И на этот раз Джесс не придет меня выручить. Я не приду в себя в объятиях человека, и человеческий голос не будет шептать мне на ухо: «Все кончилось, все хорошо...»

Было много крови и... клочков и ошметков. Меня тоже облило кровью. Кон снова взял мою руку и жестко сказал: «Идем». Я боялась посмотреть ему в лицо. На лице вампира никогда не отразится сочувствие или сострадание. Когда я перешла на бег, чтобы не отставать, мои туфли заскользили. По крови. На наших руках крови было столько, что когда она высохла, пальцы склеились. Запах мяса действовал, как удушливый ядовитый газ.

Мы не стали нырять назад в пространство хаоса. Я успела наполовину забыть курс, но он, казалось, стал мой неотъемлемой частью, или это я стала частью его. Курс вел нас дальше, по этим темным разрушенным улицам, где даже тени скрючены как мертвые тела, вел так, словно мы были скованы одной цепью. Я хотела разрубить эту цепь, но не могла — не должна была — не хотела; слишком поздно. Даже если бы я сейчас передумала — сейчас, в последнюю минуту, спустя последнюю минуту, — это бы ни привело ни к чему, мы бы только погибли. Чуть раньше.

Я слышала, кто-то шел за нами — почему не приближаются, не нападают, не убивают нас? Кон проговорил спокойно, как будто мы никуда не торопились:

— Бо не сможет произнести твое имя. Ни одно из твоих имен.

Что? Светлячок. Раэ. Дневные имена. Так значит, старые вампиры не могут даже произносить слова, имеющие отношение к солнечному свету? Очень старые вампиры, те, что не выходят даже на лунный свет, ведь он — отражение солнечного. Однако Кона академики причислили бы к очень старым, а ведь он даже не дожидался полной темноты — сумерек было для него вполне достаточно. И он называл меня Светлячок. «Есть разные способы быть тем, что мы есть». Очевидно, Бо не так хорошо сохранился. Подсказать академикам тему для диссертации: «Употребление пожилыми вампирами определенных слов, имеющих отношение к солнечному свету». Может, за это мне дадут пропуск в библиотеку Музея Других? Ах да, минуточку, я же вроде собралась умирать...

Я не сразу поняла, что хорошего в том, что Бо не сможет произнести моего имени. Вряд ли Бо нужно произносить или знать мое имя, чтобы меня убить.

Ну ладно. В именах скрыта большая сила. На озере мы это уже проходили. Ну и что? В клыках силы не меньше. Это мы тоже проходили на озере. Кон оставил меня в живых. Бо не оставит.

Как я вообще на это согласилась?

— Ты чувствуешь, что зов усилился? — продолжал Кон тем же невыносимо спокойным голосом. — Бо подключился К нашему присутствию здесь. Если мы разделимся, следуй зову. Пройди этот путь до конца. Я присоединюсь к тебе, как только смогу.

Прелестно. Как здорово, что он присоединится ко мне позже. И лучше бы он сказал «до цели», чем «до конца».

— Не советую тебе... — добавил он как всегда бесстрастно, и я постаралась напомнить себе, что его голос всегда звучал безучастно, если не сказать мертво. И его холодность, возможно, даже хороший знак — словно все происходящее не выходит за рамки обычных вампирских дел. Я едва расслышала продолжение фразы: —...соваться никуда в не-пространстве, кроме того пути, по которому мы сюда пришли.

Ты привлечешь внимание тварей Бо, а там у них будет перед тобой явное преимущество.

Верно. Но точно так же у них будет преимущество передо мной где угодно.

Я вдруг осознала, что хотя мы уже покинули пространство хаоса, мы также оставили позади и Не-Город. По крайней мере, я надеялась, что это другое место, потому что если это тоже He-Город, то значит, с нашим человеческим миром дела обстояли куда хуже, чем думает большинство людей... и я в том числе... и снова в голову пришла та же мысль: а что я в сущности знаю? Люди, которые посещали He-Город ради острых ощущений, вряд ли бы обратили внимание на то, что все здесь буквально соскальзывает с края обычной реальности прямо...

Я ощутила зов сильнее, это напоминало ощущение руки, медленно сжимающейся на моем горле. Или как будто я — собака на поводке с тугим ошейником, и хозяин не слишком со мной церемонится. Может быть, из-за этого чувства Мне бы сейчас хорошенький яблоневый кол, пропитанный соками омелы... Правда, я не знаю, как им пользоваться, орудовать колом учат на тренировках... На крайний случай со шел бы и столовый нож... А! Я сунула правую руку в карман, обхватила рукоять и достала нож, зажав его между пальцами. Лезвие открывать не стала, и вперед выдавался только торец рукоятки, как костяшка некоего шестого пальца. В тот же миг он засиял — как крошечная луна, как драгоценный камень, вынутый из оправы.

И я ударила, ударила со всей своей ничтожной человеческой силой, в то место, где должна была находиться грудь, принадлежащая челюстям, впившимся в мою руку.

Попала. Широкая тупая рукоять... куда-то погрузилась. Как только это произошло, нож вспыхнул, уже не как луна, а как солнце, сияющим золотым светом, и в этом свете я увидела, как золотая сеть расходится по моей руке.

Мне едва хватило времени вспомнить, что произошло, когда я воспользовалась столовым ножом там, в переулке.

В этот раз звук был другой. Здесь не было стен, в которые с хлюпаньем врезались бы ошметки. Вместо этого я услышала, как они с отвратительным шлепающим звуком падали на землю вокруг меня. Я уже успела забыть этот запах — запах чего-то большого, мертвого и гниющего. Когда они взрываются, в них уже вовсе не остается ничего человеческого — они просто-напросто лопаются, как перезревшая дыня, которую выбросили за забор. Но ни одна дыня так не пахнет...

Кон материализовался из темноты, оторвавшись от того, чем был занят. Я сумела усилием воли не отскочить и от него тоже. Он выглядел сейчас как вампир, — намного больше похож на вампира, чем на Кона. В одной истории о вампирах, еще более обнадеживающей, чем другие, говорилось, что иногда, например при разборках вампирских банд, они превращаются в ужасных берсерков и сокрушают все, до чего могут дотянуться — не только врагов, но и друзей, тех, что на их стороне. Такое состояние может длиться достаточно долго, и если враги закончатся раньше, чем оно пройдет, берсерк разорвет в клочья даже самого себя.

Может, это и была бы утешительная история, если сидеть дома с книгой, или читать с экрана комбокса: утешала сама идея, что вампиры мочат друг друга, а мы в это время сидим в безопасности в уюте своих домов за закрытыми дверями, где нас охраняет чертова куча оберегов — если вам не повезет, и вампирские разборки начнутся у вас в квартале, вы уж точно нацепите кругом столько оберегов, сколько влезет, и не станете выходить наружу от заката до рассвета ни под каким предлогом! Я не знаю, как обычно выглядят вампиры в бешенстве, но наверное, именно так выглядел сейчас Кон. Это было не просто... Это было... Послушайте, если вам когда-нибудь предложат выбор: быть съеденным голодным тигром, или быть растерзанным разъяренным вампиром, выбирайте тигра.

Возможно, я была в таком состоянии, когда говорят: «У нее шок, закутайте ее одеялом и дайте виски!». Люди вообще не слишком приспособлены к экстремальным ситуациям. Кишка у нас тонка. Нас сковывает страх, падает кровяное давление, мы уже не можем трезво рассуждать, и так далее. Я просто стояла и смотрела, как Кон приблизился и вместо того, чтобы предложить мне одеяло, чашку сладкого чай или глоток виски, зарычал и обнажил свои клыки.

Потом... может быть, он вспомнил, что я на его стороне; может быть, он всегда это понимал, но, увидев меня такой — всю в крови разорванного в клочья врага, — на мгновение забыл, что я все же человек, а не вампир. А может, его рык обозначал по-вампирски что-то вроде «Молодчина! Отличная работа!»...

Чтобы там ни было, он перестал рычать и... привел лицо в порядок. Когда он снова взял мою скользкую руку и потянул за собой, я не стала возражать, не стала возмущаться, не упала в обморок. Я просто положила нож обратно в карман и подчинилась.

Я бы хотела это забыть — как слиплись в комок мокрые от чужой крови волосы, как нечистая кровь текла по моему телу под одеждой, покушаясь на мое личное пространство, мою нравственность, мою человечность, как она отзывалась на каждый мой вдох, на каждое движение, как высыхала прямо на коже, буквально впитываясь в нее. И привкус крови во рту, от которого никак не избавиться. Должно быть, минуту назад я сама была берсерком. Есть вещи, на которые мы способны, но никогда себе в этом не признаемся, не так ли? Если повезет, эти вещи могут за всю жизнь ни разу не проявиться. У меня проявилось их даже слишком много, и причем одномоментно. Да, у меня, у той, что раньше уходила из кухни, когда там разрубали туши на куски или засовывали коричневатые мягкие куски мяса в мясорубку.

Кровь жжет, когда попадает в глаза. Еще она липкая, и от нее становится трудно моргать. Но только ли от того я сейчас плачу, что кровь жжет, когда попадает в глаза?

Я всегда боялась, что когда-нибудь моя память просто забьется до отказа. Мама однажды сказала, что плохая память — это плата за богатое воображение, и посоветовала мне завязывать с книжной серией «Кровавая наука» (я была уже где-то на тридцатом томе), а «Бессмертную нежить» и «Адскую башню» вообще на какое-то время убрать с книжной полки. Я этого не сделала, но даже если бы я вняла совету, это не привело бы ни к чему хорошему. Чтение ужасов обычно очень успокаивает, — когда понимаешь, что еще как минимум один человек — автор книги — сумел представить такие же ужасные вещи, какие представляешь ты. Хуже, когда автор измыслил нечто, о чем я еще не думала.

Тогда я считала неправильным читать о том, о чем еще не думала. В то же время, когда автор предоставлял моему воображению додумать что-то за него, это порой бывало еще хуже.

Я больше не пользовалась ножом. Оказывается, в этом не было необходимости — я могла справляться голыми руками.

Мы по-прежнему прорывались вперед в основном благодаря Кону. Даже с моей крутой защитой, даже окутанная ярко-золотой сетью, я по-прежнему оставалась просто человеком, медлительнее и слабее любого вампира. Но со мной был Кон. Я была под защитой сети, поэтому вампиры предпочитали связываться не со мной, а с Коном — хотя могли наглядно убедиться, что случилось с предыдущим, или с двенадцатым, или с двадцать седьмым, или с четырехсотым вампиром, которым вздумалось связаться с Коном. Если когда-нибудь все это закончится — ура, хэппи-энд и т.д. — можно будет отыскать путь обратно не по волшебному компасу, а по разорванным телам нежити.

Возможно, они думали, что им удастся его измотать, или что-то в этом роде.

Все-таки несколько штук достались и мне. Думаете, отправить на тот свет несколько вампиров — это как выйти в выходной прополоть общественную клумбу? Это не так. Даже когда они не взрываются. Вот почему я пустила в ход руки — оказывается, они не взрываются, если просто воткнуть пальцы им под грудину, а потом резко дернуть.

Вот она, противосвязь с вампирами!

Я сбилась с пути. Мешала кровь, и ненависть, и прочие отвратительные вещи. Я бы согласилась погибнуть, только бы это все прекратилось, но лишь при наличии стопроцентной гарантии, что после смерти не стану нежитью. Я все еще не очень хорошо понимала механизм обращения, но мне казалось, что гибель при таких обстоятельствах — не лучший вариант для тех, кто собирается «покоиться с миром». Если вообще будет что хоронить.

Я бы сдалась. Я хотела сдаться. Но не могла. Точно так же, как не могла оставаться дома и прятаться под кроватью. Может, это все потому, что я пообещала Кону держаться столько, сколько смогу. Учитывая обстоятельства, «держаться» было очень подходящим словом. От крови было скользко, и даже держаться на ногах стоило больших усилий.

А потом все стихло, кроме разве что шума, который издавала я сама. Это было, в основном, просто мое дыхание. И может быть, немного — стон.

Одно из открытий, которые я сделала, когда мы прорывались через армию Бо, заключалось в том, что я теперь ощущала, где находится Кон, также как ощущаю, где моя правая или левая рука. Ощущение немного напоминало момент, когда разворачиваешь что-то, завернутое в бумагу, или когда в голову приходит верная идея после ряда последовательных рассуждений. У тебя есть намек на что-то, некая форма или структура, которая постепенно становится яснее и четче. Это началось, когда еще не стихли нечеловеческие крики и звуки рвущейся мертвой плоти — не доставшей до меня смерти. Я поняла, что обезумела, что безумие — спасать таким образом свою жизнь, безумие пытаться спасти такую жизнь. Умение обнаружить Кона было как странный остров в странном океане.

Это ощущение присутствия Кона, его точного местонахождения, несколько раз спасло мне жизнь во время недавней бойни — если только последние события не разрушили мою психику до такой степени, что мне это все показалось. Но как бы там ни было, когда все внезапно стихло, у меня осталось ощущение присутствия вампира за моей спиной, и я точно знала, что это Кон.

— Так-так, — произнес негромкий голос невидимого говорящего. — Эта встреча прошла куда интереснее, чем я ожидал.

Вряд ли я расслышала бы фырканье Кона. И он, конечно же, не фыркал. Вампиры никогда не фыркают, даже от презрения. Но я, как и Кон, знала, что говоря «интереснее», голос солгал.

И еще я знала, кто это был. Бо: Мистер Борегард. Тот тип, что втянул нас во все это. Тип, встреча с которым еще ждала нас впереди. И тогда — либо мы, либо он. Я была уверена, что все только начинает становится «интереснее», даже если для Бо все уже обстояло «интересно».

Хотя я знала, что вампиры никогда не устают, я знала также и то, что их сила может подойти к концу. Тогда, на озере, я видела, как подходила к концу сила Кона. Я не знала, сравним ли одноразовый вечерний сеанс разрывания соплеменников на куски с долгим сидением на цепи, когда жгучий оберег вгрызался в его лодыжку, а солнечные лучи подбирались все ближе каждый день, день за днем, но я могла бы побиться об заклад, что состояние Кона сейчас отнюдь не соответствует формуле «глаза горят и хвост трубой». Точно нет.

Мне так не хватало участливого голоса врача нашей, человеческой, неотложной помощи: «С вами на самом деле все в порядке, я дам вам успокоительное — и можете идти домой». Я так устала, что необычность моего ночного зрения снова начинала меня беспокоить, как новые туфли, которые все никак не разнашиваются. Я не могла бы различить, что из увиденного происходило на самом деле, а что было просто фокусами моего истерзанного, перегруженного мозга.

Я озиралась вокруг, пытаясь разобраться в том, что я... ну ладно, не видела, здесь было темно. И когда мы оказались в этом здесь? Все начиналось на улицах Не-Города, более или менее. Теперь мы были уже не там. Хорошо, что когда мы... наводили порядок, поблизости не было людей. Я пыталась спуститься на землю, снова ощутить себя человеком из плоти и крови, только вот быть в этой плоти мне уже не хотелось. Я не хотела быть собой. Не хотела знать себя.

Но живое, животное тело брало верх над сознательным разумом, который мог бы дать ответы, что правильно, а что нет. Чтобы там ни говорил мой головной мозг, спинной был уверен, что надо жить дальше. На мгновение мне показалось, что я пролетаю над собственным телом, глядя сверху на кровавое месиво и на две фигуры, мою и Кона, стоящие рядом, смотрящие в одном направлении.

Когда Бо заговорил снова, я сложилась обратно, тело и разум вместе. Я почти расслышала щелчки задвижек, вновь Заточающих меня во мне. Может быть, сейчас я ненавидела и боялась саму себя — но куда сильнее я боялась и ненавидела Борегарда.

— Приветствую, приветствую. Входите же. Приветствую среди нас, Конни, давненько этого ждал, а? Могу себе представить, что ты не очень удивлен. И, вероятно, объяснил это своей спутнице. Я на это надеюсь, Конни. Потому что упустить это объяснение было бы невежливо, а ты всегда был сама учтивость, не так ли? Эта твоя человечишка, Конни, оказалась очень деятельной. С некоторого времени она все крутится вокруг меня. Удивительно, Конни, как же ты мог доверить ей свою, я бы сказал, грязную работу? Должно быть то, что произошло с тобой несколько месяцев назад, подорвало твои силы в большей степени, чем я предполагал. Или основательно развратило тебя.

А я еще думала, что смех Кона ужасен. Когда засмеялся Бо, в глазах у меня потемнело, как от удара по голове. Это была непроизвольная реакция.

Наверное, мне стоило обидеться на то, что меня игнорировали. Я не обиделась. Я не хотела, чтобы он что-то мне говорил. То, что я слышала — вернее, переживала — создавало ощущение, что с меня заживо сдирали шкуру, ту самую шкуру, в которую несколько секунд назад мне не хотелось возвращаться. Очень-очень глубоко в душе я понимала, что если бы я чувствовала себя сейчас лучше, то нашла бы забавным то, что Бо, казалось, опасался моего вредоносною влияния. На вампира. Но я не чувствовала себя лучше.

— О да, я здесь, и я жду тебя. Так держать. В конце концов, тебе ведь пришлось потрудиться, чтобы забраться так далеко, не так ли? Было бы жаль, если бы все эти усилия пошли насмарку. И я категорически не хочу тебя отпускать, пока ты лично не засвидетельствуешь мне свое почтение Это было бы невежливо. А разве я только что не сказал, Конни, что ты всегда был образцом учтивости?

Этот голос свежевал меня живьем. Остатки моего разума и воли из последних сил пытались сохранить мое существо Медленно, болезненно я пошевелила правой рукой, опустила ее в карман, стиснула своими негнущимися резиновыми пальцами маленький нож. Он уже не был горячим, но болезненное давление голоса немного спало. Опустив глаза, я увидела, как через вязкую грязь на моих предплечьях блеснула золотая сеть.

— Идите же. Прошу!

Казалось, эта реплика длилась целую вечность.

На самом деле своим не-голосом он хотел не допустить именно того, чтобы мы шли дальше. Я сжала рукоять ножа с такой силой, что она врезалась в ладонь, и шагнула вперед. То же сделал и Кон. На этот раз он не стал брать меня за руку, но его плечо коснулось моего. Я поняла, что сейчас важно не показывать того, каких усилий нам это стоит. Без меня Кон, пожалуй, мог бы идти быстрее, но он не стал — он дожидался меня. Поэтому я оторвала от земли вторую ногу и сделала еще один шаг. И еще один. Кон поравнялся со мной, и при каждом шаге мы на мгновение соприкасались то плечами, то локтями, то тыльными сторонами ладоней. Я ощущала странную пульсацию, как будто цепь, оплетающая мою грудь, каким-то образом видоизменялась.

— Вы, должно быть, устали, — произнес голос. — Так медленно шевелитесь.

Но я услышала другое. Мы не были беспомощны и не были обездвижены, а значит, он проигрывал этот раунд, как проиграл предыдущий. И я не умирала от звука его голоса.

Я с ужасом подумала о том, насколько все было бы хуже, если бы он назвал мое имя.

Дальше идти стало легче; Бо ретировался, планируя, вероятно, свои дальнейшие действия. Жаждущие крови убийцы нас больше не преследовали. Я по-прежнему сжимала рукой нож, ощущая и тяжесть охранного знака на ноге. Цепочка на груди натянулась — так, должно быть, натягивается страховочная веревка, спасая жизнь альпиниста на крутом склоне. Я делала вид, что иду вперед смело, готовая к очередному вызову. Hо голосу удалось меня ранить — это было как ожог кислотой. И этот ожог терзал меня, несмотря на талисманы и световую сеть. Я старалась не дрожать, это только усугубило бы все; кроме того, как ни смешно, мне не хотелось упасть в глазах Кона. Когда наши плечи соприкасались, я чувствовала, что он помогает мне, делится своей силой. Я снова забыла, что он вампир, что мне нужно его бояться, что я ненавижу его за то, как он жил и на что способен, да еще заставил меня понять, на что способна я сама.

Он был для меня сейчас всем. Мой союзник, он не позволит мне подвести его, потому что если я подведу, то потеряю его.

Пространство вокруг нас начало заполняться серебряным светом — это был настоящий свет, свет, видимый для человеческих глаз. Но здесь не было ничего, что бы мне хотелось видеть, и лучше бы у меня оставалась возможность списывать все, что мне не нравилось, на галлюцинации, вызванные у моих нейронов контактом с вампиром. Мы находились в огромном помещении. Повсюду, и даже под потолком — гигантские трубы, остатки строительных лесов и каких-то машин. Какая-то заброшенная фабрика — в He-Городе таких было много. Но только эта была, хоть и своеобразно, но восстановлена: жиденький свет прожектора падал на рычаги и циферблаты, счетчики и устройства, которые человек не смог бы ни изобрести, ни изготовить. Я не знала, имели ли они какое-либо назначение, или это просто была декорация, выставка на витрине у входа в новейшую вампирскую версию полуразрушенного замка и зловещих саркофагов созданных больной фантазией Брэма Стокера.

У больших и влиятельных вампирских группировок обязательно были свои штаб-квартиры. Штаб-квартиры эти были, как правило, приспособлены для случаев, когда хозяевам надоедало есть где попало, и возникало желание устроить застолье у себя дома. Такое место следовало обставить так, чтобы усиливать страх и паническое выделение адреналина у гостей. Мне приходилось читать, что со времен Войн выбор часто падал на гротескную машинерию, — только непонятно, кто мог об этом узнать и написать в глобонет. Саркофаги Стокера всегда были бессмысленной выдумкой, но вампиры на одно-два столетия подхватили эту идею — ведь она работала. Сегодня здесь не было ни черных плащей с алым подбоем, ни странных акцентов, но легче от этого не становилось.

Я сразу поняла, что гротескная машинерия мне не по душе, но если бы здесь были зловещие саркофаги, было бы ничем не лучше. Если что-то во всем этом и оказалось неожиданным, так только то, что у меня еще остались силы что-то ненавидеть.

Но мне стоило бы направить свою неприязнь не на интерьер и оставить попытки убедить себя, что ничего этого на самом деле я не вижу. В дальнем конце комнаты находился помост, и на этом помосте сидел Бо.

Я почувствовала на себе взгляд его глаз. «Посмотри на меня», — сказали эти глаза. В этот раз это не был голос, и это не был приказ. Не смотреть в его глаза было все равно Что заставить собственное сердце остановиться. Но я не смотрела, и мое сердце продолжало биться.

Помост был высок, и на его ступенях расположилось еще несколько вампиров. Все они с интересом нас разглядывали. Я видела блеск в их глазах. Не знаю, действительно ли у вампиров блестят глаза, или все дело в освещении, или в моем ночном зрении, или в том, что я сошла с ума и просто еще этого не понимаю. Ну ладно, наши шансы были таковы, что вряд ли мне удастся прожить достаточно долго, чтобы успеть с пониманием, но пока я еще жива и... это сразу же показалось мне самой нелепым, но я была разгневана. Это отвратительное вампирское отродье разрушило мою жизнь. Мне было нечего терять. Все самые смелые шаги в книгах — а порой и в реальности — предпринимаются людьми, которым нечего терять, и которые не оглядываются назад в поисках пути для отхода.

Лучше бы я оглядывалась назад. Но я этого не делала. Я собиралась погибнуть. Но если бы мне удалось взять с собой эту тварь — Бо, — то все было бы не напрасно.

Эта мысль зажглась во мне, как рассветное солнце загорается на горизонте. Да. Оно того стоит. Я вынула руку из кармана.

Теперь все, что мне нужно было сделать — сделать это. Мы подошли к подножию помоста. Глаза Бо по-прежнему смотрели на меня. Отчаянно, сознательно, по своей воле, я подняла глаза, и наши взгляды встретились.

Монстр не спешил торопить развязку. Смешно, но недавняя встреча со стражами Бо принесла мне пользу; если бы не тот пережитый шок, я бы не выдержала сейчас взгляда владыки. Может и хорошо, что перед этим я потеряла душу, была наполовину оторвана от своего тела, разума, жизни. Потому что теперь не все мое «я» находилось сейчас здесь, под ударом взгляда Бо.

И все-таки положение было далеко не радужное. В глазах Бо сквозили сотни лет злодеяний и удовольствие оттого, что я смотрю в них.

Но еще он ожидал моей немедленной гибели. Он думал, что стоит мне взглянуть ему в глаза, как я сломаюсь, сдамся. Неважно, что в глаза обыкновенных вампиров смотреть я могла. Иногда такое случается (и это тоже я прочла в его глазах). Неужто такое возможно? Это нужно запомнить. Та часть меня, которая намеревалась погибнуть, спросила: а зачем?

Бо был вампиром-владыкой. Он мог убивать вампиров своим взглядом. А обычных людей — буквально испепелять. Притом глаза у него были бесцветные. Это я сказала? Никогда не думала, что зло не имеет цвета, но это так. Если ежедневно копить на кого-то злобу, эта злоба утрачивает цвет. Зло — это как забытье, растворяющее все.

Я поднималась наверх, окруженная пламенем. Но это было не то пламя, которого он ожидал. Световая сеть вспыхнула, как фитиль бомбы: тонкие языки огня заструились по моим рукам, пробежали по плечам, лизали нити световой сети, плясали по груди — цепочка на шее тоже вспыхнула добрались до головы; я чувствовала, как волосы встают дыбом, колышутся в огне; или, возможно, сами превратились и огонь — вот уже пламя сбегает вниз по моей спине, ягодицам, ногам. Теперь в глаза Бо смотрел огонь.

Я пылала. Поставила одну горящую ногу на первую ступень пьедестала, шагнула дальше. По-прежнему глядя в глаза Бо.

Я не увидела, но почувствовала, как вампиры соскользнули со ступеней и бросились на Кона. Не знаю, видели ли они меня, охваченную пламенем, или нет; не знаю, способен ли вообще кто-либо увидеть такое пламя, даже вампир.

А если они и видели пылающую световую сеть, то, вероятно, приняли ее за магию своего хозяина, которой он надежно меня спеленал, так что им в это время можно было сосредоточиться на Коне. Но Бо приготовил для меня нечто иное — когда я карабкалась к нему по ступеням, в его глазах я видена отражение того, что происходило у подножия пьедестала за моей спиной. Я видела, как вампиры повалили Кона на пол. Те, кто ждал на ступенях пьедестала, были, вероятно, шитой, а группа встречающих на дальних подступах — просто пушечным мясом; кроме того, как я уже сказала, не знаю точно, могут ли вампиры устать, но исчерпать свои силы могут. Теперь, охваченная пламенем (я даже слышала его треск), я подумала, что Кон, должно быть, дал мне больше своей силы, чем я предполагала, чтобы я могла сюда добраться. Больше, чем было допустимо. А это значит, что я должна...

Я видела, как один из вампиров склонился над лежащим телом: пасть разинута, клыки блестят. Кон рванулся и привстал, но его тут же опять придавили к полу. Другой вампир деликатно расстегнул то, что осталось от рубашки Кона, нанес удар в грудь...

Я видела, как его пальцы нырнули под грудину Кона, нащупывая сердце.

Не могу сказать, чтобы я сознательно приняла такое благородное решение: раз уж ничем не могу помочь товарищу, то должна хоть довести до завершения начатое. Я не думала о том, что если мне это удастся прежде, чем я сама умру, то значит, и гибель Кона будет не напрасной. Я просто шла по ступенькам. Между мной и Бо не могло быть и поединка сила на силу, потому что он сильнее по определению. И он собирался остановить меня прежде, чем я до него доберусь.

Мне оставалось два шага до площадки, где как на троне восседал Бо, но эти два шага я уже не могла сделать.

И все же я по-прежнему не могла видеть, как погибает Кон. Не могла.

Подумай о булочках с корицей. О пекарне в «Чарли». Почувствуй тепло горячего теста под руками и жар, исходящий от духовки. Вспомни, как Чарли засучивает рукава, как мама приходит в контору и сначала включает ноутбук, и только потом снимает пальто. Подумай о Мэле в соседней кухне. Подумай о Пате и Джессе, сидящих за их любимым столиком, о Мэри, наливающей им горячий кофе.

Подумай о миссис Биалоски и ее клумбе, о Мод, сидящей напротив.

И на мгновение я их увидела, миссис Би и Мод. Они сцепили руки над столом, и лица их были так суровы, так напряжены и так страшны, как будто они вот-вот получат известие о чьей-то смерти. Известие, которое не будет неожиданностью. Затем миссис Би подняла глаза и посмотрела прямо на меня, и Мод посмотрела в ту же сторону. Их взгляды встретились с моим.

Стоя между ними, я, кажется, увидела Мэла. Он протягивал ко мне руки, и с них слетали языки пламени, как будто его татуировки превратились в световую сеть.

Я сделала два последних шага. Бо был прямо передо мной.

Но я не могла к нему прикоснуться, не могла даже попытаться к нему прикоснуться. Слова «монстр» было здесь недостаточно. Да и каким словом вообще можно описать вампира четырехсот лет от роду, который за эти несколько столетий перепробовал все возможные злодеяния только для того, чтобы взяться затем за изобретение невозможных? Его плоть не была плотью; это была вязкая слизь, удерживающая форму только благодаря силе его злобы. Его голос — это манифест злых сил, ведь у него нет ни языка, ни гортани, а его глаза — само зло: по-своему безупречные и оттого нереальные.

Я знала, что если коснусь его, то обращусь в нечто подобное.

Шрам на моей груди раскрылся, и наружу хлынула отравленная кровь.

Я замерла. Прекратила попытки. Но Бо сделал ошибку. Он засмеялся. Я дотянулась до левого кармана и вынула талисман дневного света. Я не смотрела на него, но чувствовала в руке крохотный кусочек солнца. Листва на моем дереве шелестит — «с-с-с-сделай» — олениха поднимает голову, чувствуя приближение смерти, видя, как она подбирается к ней. Бо засмеялся — и я бросила амулет в бесформенную дыру, которая должна была обозначать его рот. За брошенным талисманом тянулся тонкий огненный шлейф, как будто это была стрела с привязанной к ней веревкой. Рот захлопнулся с хлюпающим звуком. То, что оставалось от Бо в реальном мире, задрожало и стало уязвимым, как только его воля и внутренняя сила от неожиданности ослабли.

Неожиданность и боль. Огонь — мой огонь — побежал по его лицу и глазам.

Нет, нет, не могу говорить...

Ведь он так долго был силен, зол и бессмертен, а я — живой человек, и мой век так краток. Огонь дрогнул и начал затухать. Его лицо скорчилось в гримасе: он пытался заговорить.

Ш-ш-ш...

Шипение? Мне уже приходилось слышать шипение Кона — вампиры могут шипеть. Этот звук отвратителен, даже когда его издает обыкновенный вампир; не дай вам бог встретиться с обыкновенным вампиром. Когда его издавал Бо, это было куда хуже — все, что делал Бо, было куда хуже. Но было ли это шипением? Или это была его попытка произнести мое имя?

Я снова была на озере, где все это началось. Дом был освещен солнечным светом. Волны накатывали на берег. Я Впервые слышала голос моего дерева: О дааа... Возможно, олениха стояла в лесу и смотрела сквозь ветви на дом в поисках тихого места, где можно подремать до захода солнца.

— Борегард! — крикнула я. — Я уничтожу тебя!

Я погрузила руки в болото его груди и вырвала сердце.

Небо падало. Так. Понятно. Небо не может падать — значит, я мертва. Чувствовать себя мертвой было неплохо. Даже как-то комфортно, что ли. Облегчение. Означало ли это, что у меня получилось? Получилось что? Ведь я отчаянно пыталась что-то сделать... не помню...

— Светлячок...

Почему бы тебе не оставить меня в покое? Здесь так шумно. Лучше бы мне не слышать, как произносят мое имя. И я не буду слушать никого, кто произносит мое имя. Поэтому убирайся, чтоб тебя. Я не хочу быть здесь, не хочу дрожать в этом зараженном теле. Мои руки... мои руки прикоснулись к... я не буду этого помнить.

«Я еще не мертва, — спокойно подумала я, — но умираю». Ну и хорошо. Не хочется прожить остаток жизни, изо всех сил стараясь не помнить.

Надеюсь, мне удалось сделать то, самое важное.

Возможно, я могла вернуться назад достаточно далеко, чтобы это выяснить.

— Светлячок...

Кон стоял надо мной на четвереньках. Пол под нами дрожал, и кругом было полно... всякой падающей и летающей ерунды. Лучше не находиться в таком месте, если, конечно, ты не умираешь, как я. Мне хотелось попросить Кона не переживать. Пусть один из этих летящих осколков все решит. Я устала и здесь мне нечего больше ловить. Мои руки...

— Светлячок, — сказал он, — нам надо выбираться отсюда. Послушай, ты прикончила Бо, он уже не воскреснет. У тебя получилось. Это твоя победа. Но окончательное разрушение его тела высвободило силы его злого духа. Это место трещит по швам. Я не смогу тебя нести. Послушай, Светлячок...

Меня снова уносило. Я на мгновение застыла между двумя мирами, подхваченная голосом Кона. В голосе была доброжелательная... интонация. Я бы засмеялась, но не было сил. Меня уже несло дальше.

Я почувствовала, что он поднимает меня — мне хотелось сопротивляться; оставь меня в покое — но сил не осталось и на это. Он перевернул меня, поддерживая одной рукой. Другой прижал мою голову к своей груди.

Кровь. Кровь у меня во рту.

Снова?

Нет...

Мне хотелось сопротивляться, в самом деле хотелось. Я могла не глотать. Позволить крови Кона вылиться обратно измоего рта. В этот раз это не была кровь оленя — смертного существа, убитого для меня, убитого, потому что оно похоже на меня, похоже больше, чем на вампира. Но оно стало больше похоже на вампира» чем на меня, после своей смерти, после того, как еще теплая оленья кровь спасла мне жизнь. Это было давно. Тогда я не понимала, что происходит. Сейчас я все отлично понимала. Это была кровь из сердца Кона. Кровь из сердца вампира.

Когда я пересекла свой Рубикон: когда приехала на озеро, когда спрятала маленький нож в лифчике, когда превратила его в ключ, когда разомкнула свои кандалы, когда освободила Кона?

Когда я вывела его на дневной свет и не позволила свету сжечь его?

Когда он спас мне жизнь ценой жизни оленя?

Когда я поняла, что могу убивать вампиров голыми руками?

Когда этими же руками я убила Бо?

Или когда я согласилась пить кровь из сердца Кона, чтобы выжить?

Я не знаю, что в действительности произошло у подножия помоста, когда я карабкалась наверх, а один из бойцов Бо сидел сверху на Коне. Не знаю, было ли то, что я видела, миражом, специально сотворенным Бо, чтобы сбить меня с толку и ослабить, или нечто подобное действительно имело место. Мне хотелось думать, что хотя бы частично это случилось все-таки наяву. На груди Кона уже была рана, когда он прижал меня к себе. В этот раз — не простая рана, не тонкий разрез, сделанный крохотным лезвием. Не хотелось даже думать о том, что он надорвал края собственными пальцами...

Я подняла голову и, ловя ртом воздух, начала подниматься на ноги. Он угрем вился вокруг меня. Даже после всего, что произошло, даже с этой раной в груди, его движения не утратили вампирской неуловимой плавности.

Он снова взял меня за руку, и мы побежали.

Чтобы бежать, держа кого-то за руку, необходима определенная координация, но если делать это правильно, то с каждым шагом, когда сцепленные руки выходят вперед, это как будто дает небольшое дополнительное ускорение. Свою роль сыграл и тот вампирский коктейль, который я только что проглотила: он пропитал меня всю, давая мне силу, которая, я знала, мне не принадлежала, не должна была принадлежать — не должна была давать мне возможность продолжать борьбу, бежать, действовать своими оскверненными руками.

Крепко сжимая его руку и ощущая не менее крепкое пожатие в ответ, я пыталась не думать о том, что совсем недавно делала этими руками.

Так что, умереть было бы лучше?

С момента последнего захода солнца произошло слишком многое. Может быть, Кон и прав, я ни во что не превращусь, солнечный свет меня не убьет, но тогда меня убьет соприкосновение с реальным миром, и солнце здесь ни при чем.

Цепочка на моей груди с каждым шагом колыхалась взад-вперед, колыхалась медленно, утяжеленная отравленной кровью из открывшейся раны.

Моя душа-солнце, душа-дерево, душа-олень. Пересилят ли они мою темную душу?

Теперь уже нет.

Мы бежали, а кругом выл ветер, словно при конце света, он подхватывал огромные обломки машин и играл ими, не давая им упасть, словно это были клочки бумаги. Думаю, крыша тоже просела — точно определить это было сложновато. Никаких примет дороги здесь не было, даже вампирских останков; ума не приложу, откуда Кон знал, в какую сторону бежать, но он, похоже, действительно знал, и я бежала, потому что бежал он, потому что бежать — это хорошая идея, когда мимо, рассекая воздух, проносятся куски металла, каждый размером с небольшой автобус, даже если вероятность того, что ты бежишь не в том направлении и прибежишь, соответственно, не в то место, приблизительно равна вероятности того, что ты навсегда останешься в том месте, где находишься сейчас, если не поторопишься.

На мгновение, на одно мгновение этой безумной гонки, идея побороться за жизнь показалась мне привлекательной.

Потом мы бежали через что-то, похожее на коридор в направлении чего-то, похожего на двери. Мы расцепили руки, чтобы толкнуть створки дверей, и к моему удивлению, они распахнулись, как распахиваются все обыкновенные двери в реальном мире. Мы были снаружи, снаружи, под ночным небом He-Города, и мы вдыхали реальный воздух.

Может быть, я слишком быстро бежала, когда пересекла границу реального мира, и поэтому не умерла, а может быть, я просто была слишком удивлена, чтобы умереть.

Мы бежали прямо в лапы отряда ООД.

Мне отчасти повезло: они почти сразу же меня узнали. Это было уже последней каплей, меня прошибла истерика, и когда на меня навалилось трое, я успела поколотить одного из них, прежде чем двое других натянули на меня смирительную рубашку. Я не могла вынести прикосновения — прикосновения плоти — ко мне, особенно к моим рукам, поэтому хорошо, что рубашка была у них наготове, и поэтому обошлось без старомодной рутины с заламыванием рук за спину. Рубашка должна была меня сразу успокоить, но во мне все еще играл адреналин, или темная кровь, или остатки той силы, что собрала для меня световая сеть, или яд, или что вам больше нравится, и я билась и извивалась, словно в эпилептическом припадке. Это продолжалось минуту или две, до того момента, когда я услышала полузнакомый голос: «Минутку, это случайно не... да это Раэ, из кофейни Чарли, помните?»

Надо отдать должное уровню подготовки ребят из ООД. Какая-то психопатка, вся в крови, выбегает буквально из ниоткуда, тут же едва не калечит его товарища, затем впадает в истерику — и у этого парня хватает выдержки ее идентифицировать. Затем я услышала уже совсем знакомый голос. Обладатель голоса опустился на колени рядом со мной, а я тем временем пыталась отдышаться. «Светлячок! Светлячок, ты меня слышишь?»

Я слышала. Голос звучал так, будто шел через хриплый динамик, или как при плохом телефонном соединении. Может, это из-за рубашки? Вряд ли, но все может быть.

Это был Пат — тот, кто спросил: «Светлячок, ты меня слышишь?»

Я кивнула. Я была еще не готова говорить. Не знаю, насколько заметен кивок человека в смирительной рубашке, но Пат заметил.

— Я сниму с тебя эту рубашку, если ты уверена, что с тобой уже все в порядке.

Над этим стоило поразмыслить. Я лежала на земле. Хорошая смирительная рубашка не даст возможности причинить себе вред, не говоря уже о том, чтобы причинить вред другим, к тому же сейчас мне было не намного хуже, чем до того, как ребята из ООД меня скрутили. Когда ты в смирительной рубашке, ты ни за что не несешь ответственности. Хотела ли я, чтобы с меня ее сняли?

Боги и ангелы, что же сейчас с Коном? Оодовцы меня узнали; может быть, они меня выслушают. Но будучи психом, пускающим пузыри, я ничего не смогу сделать для Кона. Умирать тоже пока нельзя. Сначала я просто обязана вытащить его из беды. Если только они уже не расправились с ним. Необходимость заставила собрать воедино всю мою волю и осколки моего «я». Склеилось паршиво, но что делать.

Со всем доступным мне спокойствием я ответила:

— Да. Все в порядке. Просто я — сама не своя.

Пат развязал узел смирительной рубашки и стянул ее с меня. Он хотел взять меня за руку, помочь подняться, но я отпрянула со словами: «Пожалуйста, не прикасайся ко мне». Он кивнул, но я поняла, что он встревожен — то, как я, вероятно, выглядела, встревожило бы кого угодно. Бойцы, стоявшие вокруг меня, заметно напряглись, готовые вмешаться, как только что-то пойдет не так.

Я медленно обернулась — я была сама не своя — и поискала глазами Кона. По-видимому, он сдался без сопротивления. Он стоял и смотрел на меня. Он был в наручниках. Наручниках. На вампиров наручники не надевают — ну, есть, конечно, специальные наручники для вампиров, но это были обычные. И насколько я видела, никаких сковывающих оберегов на них тоже не было. Любой вампир разорвет обычные наручники так же легко, как мы разламываем пирожок.

Я вообще-то плохой лжец. Все мои мысли можно прочесть на моем лице. Надеюсь, сейчас на моем лице не было написано: «Недоумки, вы надели наручники на вампира». Надеюсь, я просто выглядела, как девушка в состоянии шока. А я ведь и была в состоянии шока.

— Ты в порядке? — поинтересовалась я.

Кон кивнул. Видок у него был еще тот, но ведь сегодня был еще тот денек... — Твой друг? — безучастно спросил Пат.

Я кивнула. Они, должно быть, видели, что мы бежали вместе.

Я повернулась, чтобы посмотреть на... на то место, откуда мы бежали. Мы были в He-Городе. Точнее в том, что осталось от этой части Не-Города. Казалось, что большая часть окружающей действительности валялась вокруг в виде осколков. Двери, через которые мы выбежали, принадлежали зданию, оканчивающемуся высоким косым гребнем полуразрушенной стены, даже в самом низком месте она возвышалась над дверьми не менее чем на восемь футов; крыши не было. На соседних зданиях крыш тоже не наблюдалось. В одном из них, правда, все еще стояла передняя стена, высотой примерно в мой рост; в другом сохранилась часть боковой стены. Не очень большая часть.

Я снова обернулась к Пату:

— Что произошло? Он почти улыбнулся:

— Я надеялся, что, может быть, ты мне ответишь на этот вопрос. Раз уж мы встретили тебя здесь. Мы получили сообщение, что в He-Городе с неба сыплются... э... останки.

Сообщение от тех уродов, что зависают в клубах. Мы послали туда машину, и получили просьбу выслать подкрепление еще до того, как они добрались до места. Когда мы сюда прибыли, сыпались уже не только части тел, но целые дома. И еще больше частей тел. И эти... э... останки были вампирскими. Ну, то есть, того, что раньше было вампирами. По крайней мере, те из них, которые нам удалось рассмотреть вблизи.

Я кивнула. Снова взглянула на Кона. Мозги мало-помалу опять начинали работать. Я поняла, что у Кона странный вид, потому что он замаскировался. Не спрашивайте, как он это сделал. Но оодовцы приняли его за человека.

— Я освобожу твоего друга от наручников, если ты уверена, что знаешь его, — сказал Пат даже слишком безучастно. — Он был явно расстроен, видя, как ты... э...

— Буянила, — подсказала я. — Прости.

Пат смотрел на меня. В моем взгляде он, вероятно, читал легкое раздражение. Он отвел взгляд, кивнул — кто-то шагнул вперед и снял наручники с Кона. Тот присоединился ко мне и Пату. Бойцы вокруг нас ненавязчиво перестроились таким образом, чтобы контролировать уже двоих. На всякий случай. Пат выступал в роли укротителя львов, которому попались сразу двое, причем совершенно диких. В движениях Кона сквозила усталость, как у всякого человека, пережившего такую ночь. Или как у вампира, изображающего человека.

Он выглядел намного лучше, чем в тот вечер, когда нам нужно было возвращаться с озера. Он не выглядел как человек, которого хочется пригласить домой, чтобы познакомить с родителями, но и на чокнутого наркомана не походил. И на вампира тоже. Если уж на то пошло, то и я не выглядела как человек, которого хочется познакомить с родителями. Мы оба были избиты, перемазаны грязью и кровью, и хотя мой нос был так же сбит с толку, как и я сама, могу предположить, что от нас воняло. Черная рубашка Кона закрывала рану на груди. Если там еще была рана. Моя собственная грудь отзывалась жгучей болью, но если кровотечение и не остановилось еще, то во всяком случае уменьшилось.

Я оперла локти о колени и свесила руки так, чтобы они не касались тела. Случившееся уже подернулось туманом, но я смутно помнила, что с моими руками не все хорошо.

Странно, где это Кон научился притворяться человеком за последние месяцы? Может, я сама дала ему эту способность, в ту ночь, когда он передал мне темное зрение? Или он каким-то образом копировал поведение людей, взявших нас в плен? Хотя никто пока не сказал, что это плен. Пока. Мне не хотелось задавать вопросы типа «Можно нам теперь идти домой?» чтобы не убеждаться в этом. Кроме того, не знаю, хотела ли я пойти домой. Не знаю, чего я вообще хотела. Каждый удар моего сердца отдавался сильной пульсацией в руках.

В чьей-то рации забубнил голос — в рации Пата. Его лицо помрачнело, хотя и до этого было не слишком веселым. «Да. Хорошо. Нет, я думаю, все успокоится. Да, я оставлю здесь несколько человек для подстраховки, а ты пришли сюда какую-нибудь команду уборщиков, если найдешь. Да». Он посмотрел на меня.

— Замдиректора Джайн хочет задать тебе пару вопросов. Мое сердце застыло. Богиня Боли. Ты ведь не допрашиваешь гражданских?

— Тебе и мистеру... — Пат вежливо кивнул Кону.

— Коннор, — ответил тот.

— Мистер Коннор, вы и Светлячок поедете в моей машине, пусть она пока расскажет вам о нашей Джайн.

Я почти заставила себя удивиться. Вмешательство Богини сделало Пата нашим союзником. Думаю, там он нам пригодится. Попытка удивиться провалилась, оставив только холодное бессилие.

Пат делал для нас все возможное. Вряд ли Богиня собиралась ждать, пока мы примем душ, поедим и отоспимся (хотя я бы не прочь увидеть Кона, одетого в костюм цвета хаки). Пат передал что-то по рации, и Тео с Джоном встретили нас с чаем и одеялами. Нам также дали возможность сходить в туалет. Какое великодушие. Я воспользовалась предложением. Кон отказался. Вампиры что, не ходят в уборную? Когда мы шли с ним от озера, он до того сидел на скудном пайке, этой потребности у него не было. Ладно, а пищеварительная система у них вообще есть? Может быть, все проходит прямо в... да не важно. По крайней мере, можно было помыть руки, хотя по тем местам, которые мне особенно хотелось очистить, мыло просто скользило. Лицо я вытерла бумажной салфеткой, так чтобы руки касались только бумаги.

Когда Кону предложили на выбор чай или кофе, он секунду подумал и выбрал чай. Он завернулся в одеяло. Оно было желтого цвета, и не слишком улучшило цвет его лица. Как вампир он производил впечатление, но как человек выглядел просто уродом. И в этом уродстве крылось, непонятно почему, что-то угрожающее. Когда-то проводилось исследование с целью определить, какие люди производят большее впечатление: симпатичные или уродливые. В целом, чем у тебя более неприятная внешность, тем меньшее впечатление ты производишь, но вот если ты достиг апогея уродства — вот тогда впечатление от тебя большое. Думаю, Кон ненамного не дотянул до апогея. Чуть-чуть. Кроме того, в человеческой модификации он оказался ниже ростом. Я это не сразу заметила. Но если в таком виде Богиня его недооценит, это может пригодиться. Возможно, даже спасти нам жизнь. Хотя я точно не знала, как я смотрю на то, чтобы жить дальше, будучи спасенной от смерти уже неоднократно. Мысли мои текли медленно и бессистемно, как будто спотыкались. Чтобы пить чай из кружки, мне пришлось взять ее в руки, но я следила за тем, чтобы пальцы не коснулись того края, к которому я прикасалась губами. Нам предложили еду, но я отказалась; это были сэндвичи, а их пришлось бы брать руками. После моего отказа отказ Кона уже не выглядел странно.

В кабинет Богини мы ввалились всемером: Пат, мы с Коном, Тео, Джон и еще двое, которых я не знала, только пару раз видела в кофейне — Кейт и Майк. Богиня хотела отослать всех, кроме меня и Кона — при ней, разумеется, были ее приближенные сотрудники, — но Пат, вооружившись формальностями, настаивал на своем присутствии, ссылаясь то на одну директиву, то на другую. Я слышала, как он еще из машины затребовал какую-то книгу, кажется, устав ООД, и в коротком промежутке до вызова в кабинет внимательно пролистал ее, но тогда не придала этому значения. Теперь же он доказывал, что несет за нас ответственность с того момента, как подобрал нас в поле, даже в присутствии старшего офицера, потому что он — специалист-полевик, а она нет, а ситуация была неопределенной.

Один-ноль в пользу Пата. Но черты лица Богини ужесточились, а губы сжались. А это означало, что нам всем придется за это заплатить.

Особенно Кону. Почему? Она поняла, что с ним что-то не так? Или потому что он — незнакомец? Если только она не просматривала файлы с информацией обо мне до того, как я успешно посидела за терминалом оодовской базы данных, то, вероятно, просматривала их после этого. Эта мысль не радовала, особенно неутешительной была перспектива того, что после ее общения с этими файлами информации в них могло и прибавиться. Я бы удивилась, узнав, что Иоланда способна создать оберег против электронных систем хранения информации. Оберег, проявляющийся только в том, что я по документам выглядела очень скучной особой. Потому что от моей естественной скучности в эту ночь не осталось и следа. Никто — а Пат и Богиня и подавно — не поверит уже моей истории о том, что я случайно подорвалась в Не-Городе, после того, как я взорвала их компьютерную систему.

И снова закружились мои мысли, как будто у меня было будущее, а ведь это пока оставалось под вопросом. Без рабочих рук и со старой раной на груди будущее виделось сомнительным... Но мне хотелось вытащить Кона из этой переделки. Дальнейшее — это его дело.

Зазвучали голоса. От звука голоса Богини голова у меня начала гудеть. Я должна была слушать, быть внимательной, и я должна была думать, и быть осторожной, быть готовой... г