2015-07-04
327
22 сентября 1944 года.
Вчера выдался хороший вечер, я была почти счастлива и забыла о многом. Не думала, что вот следующая облава нас все-таки поцарапает. Эта прошла стороною, каратели не дошли до нас с полкилометра.
...Зажгли фонарь, забылись, замечтались так, что пропустили последние известия!
— Мечты... Какие милые и необузданные!
Мечтать в такой обстановке, говорить о будущем, когда вокруг все напоминает о суровой действительности, даже любить — все равно, что в двенадцатилетнем возрасте, сидя в теплой уютной комнатке в Москве, говорить об открытии необитаемых островов.
И все-таки, дрожа от холода, накрывшись с головою плащ-палаткой, думать о будущем после войны, когда не надо нащупывать на поясе пистолет, который мешает хорошо лежать, еле слышным шепотом разговаривать об учебе, мечтать о работе на севере, где-нибудь на земле Франца-Иосифа, доставляет много удовольствия. Помогает забыть, что ты партизан, сидишь в лесу на польской земле, и переносишься на Большую землю, мысленно, конечно!
|
|
|
Отрадно думать о России, России-матушке! Мечтаю, что скоро, может быть, к зиме, будем в Москве; очутимся в подземных дворцах метро! Вот когда ходишь по Москве, ежедневно проезжаешь по ней много километров, то не ценишь этого, не замечаешь красоты, глаз привыкает. Но, очутившись за тысячу километров от, нее, чувствуешь потребность видеть вновь, ощущать тротуары своими ногами!
Но мы все здесь стали немножко националистами. Как никогда чувствуешь гордость за то, что ты русский. Мы с Володей представляли себя в квартирке на тихой улочке в Москве. Оба работаем, чтобы иметь возможность учиться. Я работаю по специальности, и у меня больше свободного времени, вечерами я встречаю его утомленного, но сияющего. Как сладки эти мечты!!!
22 ноября 1944 года.
22 ноября под Коториным (Польша) против нас была проведена карательная операция с применением бронетранспортеров и легких танков. Наша группа бойцов численностью в 25 человек скрывалась в молодняке (в кустарнике в человеческий рост), растянувшемся примерно на 500 метров. Когда танки с трех сторон начали «утюжить» этот кустарник, мы стали прорываться через наступавшие цепи пехотинцев. Мы не просто бежали как зайцы, а пробивались к опушке леса с боем, ведя автоматный огонь, и забрасывали врага гранатами. Может быть, по причине нашей малочисленности каратели не стали нас преследовать.
К вечеру нас собралось 7 человек, зашли на хутор Которин, фашистов там уже не было. Обогрелись и подкрепились немного, а утром пошли на место вчерашнего боя... Пришли туда и местные крестьяне с подводами. Подобрали тридцать трупов наших товарищей. Власовцы-каратели раненых наших бойцов не оставляли в живых, они добивали их разрывными пулями. Крестьяне-поляки обещали похоронить убитых, а мы отправились на поиски наших бойцов, отбившихся от группы.
|
|
|
7 декабря 1944 года.
Прошло уже много времени, когда последний раз я оторвала карандаш от этой страницы!
Много воды утекло с тех пор, и из веселой, резвой хохотушки стала скучная, даже угрюмая Софка, уж не срывается с ее уст тот беззаботный задорный смех, а проскальзывает лишь утомленная улыбка. Что такое случилось, что перевернуло в ней душу?
Первая октября — первая утрата в жизни!
30 сентября мы возвращались в Бродово. Это день моих именин. Мы, конечно, справили их, хоть и в дороге. Наутро мы были в лагере. Все ждали возвращения Проселкова, который должен вернуться ночью. Шел страшный дождь. Все промокли до нитки. Я с адъютантами и двумя больными сушилась.
Зашли два поручника от Павла, сообщили: наша группа была в Радзеховицах, была стычка с жандармами и есть раненый. Я не спрашивала о Володе, но по описанию Эдика поняла, что не он. Всю ночь не сомкнула глаз.
Утром еще затемно пришел Рудченко с раненым Кобцом. Доложил подробно о стычке с жандармами. Была рукопашная между Кобцом и жандармами. Тима уложил двух из автомата, потом оторвались от погони и ждали Колю с Володей и Николаем Ивановым. Те не вернулись...
...У меня перехватило дыхание, эта фраза сверлила мне мозг, я больше ничего не слышала, я повторяла ее, но казалось, не понимаю, что это, значит, и продолжала твердить: «Не вернулись...» Я шла в лагерь, надеясь, что еще протяну навстречу Володе руки, что, как раньше он поцелует мои пальцы, ладошки, хотела прикоснуться губами к его мягким, белокурым волосам.
...Подаю руку Анатольке, Тиме, пацанам, ищу глазами Володю... а его нет. Один Ванюшка понял меня. Он знал, как крепко любила я того гордого политрука.
Было много, много работы, я весь день не вставала с места, дождь все не переставал.
Я верила в то, что вернутся не сегодня, то завтра.
...Но нет, они уже не вернутся. Их окружили двести жандармов в семь часов вечера в доме. Коля был ранен в живот еще в комнате, двоих наших положили во дворе. Погибнув сами, они убили семь врагов и двоих ранили.
Два дня лежали у дороги два белокурых и один черноволосый красавец — цвет нашего отряда. За них жандармы расстреляли 13 поляков в Патшикуве и Патшекуве Пасеки.
Их зарыли в лесу. На могиле мне не удалось побывать.
12 декабря 1944 года.
Начались морозы, нужно переходить на зимние квартиры, в лесу уже не усидеть. Самолета все не давали, был же обещан в первой половине октября, а шла вторая. Пишут оправдательные радиограммы о постоянном тумане и т. д.
Обстановка все усложнялась. Из-за границы возвращались разбитые группы, поговаривали о движении «народцев» в наш район, о крупной облаве.
25 декабря 1944 года.
...Мы шли, как всегда, по одному, гуськом. Впереди пара проводников, группа Панова, наша штабная, саратовского, хозяйственники и поляки — около ста человек. Мы проходили по
этой дороге два часа назад и вернулись. Нам сообщили о предстоящей облаве, о том, что назначенное для дневки место окружено и мы в мешке. Я шла, дремала, как никогда хотелось спать. Вдруг отчетливо из темноты слышим крик: «Стой, кто идет?» Залегли по обе стороны дороги, и мгновенно по нам открыли пулеметный огонь. Мы беспорядочно отвечали. Шепотом передаем команду отходить. Быстро ползем и перебегаем по дороге, по нам беспрерывно бьют из пулеметов и карабинов, и, кажется, из автоматов.
Отошли метров двести от леса, но огонь не прекращается. Никто ничего не знает. Впереди меня шел Павел — капитан, слышу его приказ — через дорогу направо. Передаю команду. Все, кто слышал, собрались направо в лесу. Зовут Сергея, зовут Павла, ждем команды. Сзади огонь сплошной линией, бьют разрывными. Кто-то сказал: «Сзади преследуют» и...все понеслись по лесу, по кочкам, по колено в воде. Не было слышно никакой команды. Впереди широкий ручей и за ним поле. Ждут, что скажут командиры. Павла не оказалось, один Сергей. Кроме наших, несколько поляков и Ванда. Она нас ведет в хороший лес. Тихо продвигаемся, нас около сорока человек.
|
|
|
Дошли до густого кустарника, здесь решили переждать день. До рассвета часа два с половиной. Мокрые по колено, морозит. Легли немного отдохнуть. Утром распределились по группам и решили: каратели не зайдут в этот кустарник, такой он был густой. Тихо лежали, не шевелясь. Вокруг во всех направлениях были слышны выстрелы, гул машин. Невдалеке слышны крики. Скоро должно стемнеть, был третий час по-польски.
Крик, говор все приближались, был уже слышен топот ног, шорох по кустам и разговор по-русски: «Здесь, должно быть, есть». В эту минуту сзади дали огонь из автоматов, немцы шарахнулись от кустов, и на пару минут все затихло.
Потом заговорили пулеметы, карабины и автоматы. Били с трех сторон по нашему кустарнику. Столпились несколько человек и все спрашивали: «Где Сергей? Где командир?» Снова стрельба, и снова шарахаемся в разные стороны. На нашем конце кустарника, откуда шли немцы и украинцы, скопилось около двадцати пяти человек. Свист пуль заставил нас лечь в канаву, послышался стон и голос Саши: «Пристрелите меня, братцы». Я поняла, что Саша ранен. Гриша не вернулся, он
прямо бежал между двух огней. Ураганный огонь был направлен и сосредоточен на нем. По нашему краю бил только один пулемет. Рядом хрипел Саша, он остался лежать в канаве перед кустарником. Возле него на карточках прощался Михаил. Саша, бледный, увидел меня, слабо кивнул головой и улыбнулся: «Ноги, кажется», — прошептал он и снова захрипел.
Минут через десять мы с Вандой выбежали первыми. По нам вели ураганный огонь. Мы то и дело попадали и вновь бежали. Слева метра на три впереди бежала Ванда. Вдруг она, как сноп, ничком упала, и не поднимала головы, я пробежала вперед, оглянулась — она недвижимо лежала в том же положении.
|
|
|
Через минуту мы перебежали дорогу, еще кусты, еще дорогу. Прислушались. В направлении оставшихся ребят били все так же. Прибавился рев танкового мотора. Решили ждать темноты, которая наступила через полтора часа.
Нас оказалось восемь, но Ванды среди нас не было.
Мы дошли до деревни Котфин. Ночь переспали в деревне, на день ушли в лес. Под вечер ходили на место боя, где увидели все своими глазами. Стоит ли говорить, насколько тяжело было смотреть на своих товарищей, Сашу и Тиму пристрелили. Видимо, они еще были живы. Анатолька был убит одной пулей под лопатку, которая осталась в сердце. Ивану разрывной вырвало грудь. Мы смотрели на это с поникшими головами!!!
30 декабря 1944 года.
Вечером к нам приходит... Кого я не ожидала видеть... — Володя Фетисов! С ним около трех месяцев я жила на Соколе в Москве, на одной служебной квартире. Коллега по работе.
Оказывается, он был вместе с Костей за границей Польши. Рассказал подробности о том, как их атаковали жандармы в селе, как ранили Костю в ноги автоматной очередью, как потом гнались за ними по пятам два километра. Командир был ранен в живот, его несли, но вынуждены были оставить одного умирать. Костя, видимо, застрелился или попал живым в руки немцев. О судьбе оставшихся раненых никто не знает и никто, вероятно, не будет знать. Ведь никто так далеко из наших групп не ходил и уже не пойдет, так как наступила зима. В этом бою из
нашей группы в 21 человек вернулись только девять. Мы знаем о восьми разбитых русских группах, а скольких не знаем.
1 января 1945 года.
Пришел долгожданный Новый год!
Никаких изменений. Наступления нет, выпал снег — партизанам скоро придет копец! Настоящая зима берет свои права! Даже в Мадриде, где не было снега около ста лет, сегодня лежит снег. В Риме также.
Когда? Когда придет сюда наша освободительница?! Мы все тут накроемся, если не освободит нас Красная Армия!!! Может быть, некоторых уже постигла эта судьба здесь, никто не знает о судьбе сорока шести, лучших ребят
Софья Родина осталась жива. Вышла из польских лесов и вынесла записи, которым ныне нет цены. Я много раз перечитывал их. Перечитывал и думал: возможно ли сегодня такое самопожертвование? А если нет, то как нам жить дальше?
Центр благодарит за работу
Наше время богато на сюрпризы. Порою неожиданно (разумеется, на взгляд обывателя) по страницам (газет и журналов прокатывается волна «эксклюзивных», как модно теперь говорить, исторических разоблачений.
«Эксклюзив» этот, конечно же, основан на неких новых, ранее совершенно неизвестных, секретных материалах. Оказывается, журналист, проявив недюжинное мужество, хитрость, высокий профессионализм, проник-таки в несгораемые сейфы спецслужб. Документы, которые добыл он, вне всякого сомнения, расцвечены грифами, наподобие «Государственной важности», «Хранить вечно», «Вскрыть после смерти».
И что же открывается? Материалы просто потрясают устои общества. Вот лишь один пример недавних «потрясных» разоблачений наших средств массовой информации.
Оказывается, наши партизаны совсем не те, за кого себя выдавали. Они не местные мужики-мстители в телогрейках, взявшие в руки оружие по зову сердца, а засланные в тыл «энкэвэдешники» и «гэрэушники». Более того, эти «засланные» и загоняли силой в партизаны тех самых мужиков.
Один из известных политиков заявил даже с экрана телевизора: теперь, когда говорят о партизанах, его просто «тошнит», и он слушать о них не желает.
Трудно сказать, чего больше, в этих утверждениях: невежества, ненависти к собственной истории, продажности, умопомешательства? Не знаю. И не могу понять, зачем это нужно.
Ведь что касается «засланных», так их отправлял во вражий тыл еще Главнокомандующий русской армией фельдмаршал Михаил Кутузов в 1812 году. В составе партизанской группировки действовали тогда 30 казачьих, 7 кавалерийских и 5 пехотных частей. В боях с французами в партизанской войне прославили себя полковник Давыдов, майор Храповицкий, штаб-ротмистр Бердяга, поручик Макаров. Все они были офицерами известных боевых частей, таких, к примеру, как Ахтырский гусарский, Волынский уланский полки.
Так что это давняя воинская традиция, и не стоит засылку в тыл кадровых воинских формирований почти через двести лет подавать как некое потрясающее историческое открытие.
Ну, а если выяснять правду о том, шли сами мужики в партизаны, либо их заставляли идти, то правда такова: было и то, и другое. Как, впрочем, и в солдаты, на фронт попадали и добровольцами, и по призыву.
И лжепартизаны, которые грабили соседние деревни, тоже не новость. Но если утверждать, что все партизанское движение было таким, значит, в очередной раз оболгать историю, извратить истину.
Да, действовали партизанские группы, отряды, заброшенные в тыл из Центра. Да, это были кадровые разведывательно-диверсионные подразделения ГРУ и НКВД, но разворачивались и целые соединения, сформированные из местных патриотов-добровольцев, во главе с местными командирами.
Разным оно было, наше партизанское движение, как, впрочем, и вся война, и народ, вынесший на собственном горбу эту самую страшную в мировой истории войну.
Однако не забудем главного, о чем напрочь забывают, захлебываясь в разоблачениях, иные авторы: нынешние богатые и благополучные, которые учат нас жить
сегодня, уже к июню сорок первого были не более чем пылью у фашистских сапог. Это правда. С мольбой глядели они на Советский Союз — последнюю их надежду обрести независимость и свободу. И в каких бы грехах нас ни обвиняли потом, в поствоенный период, именно мы вернули порабощенной Европе ее растоптанное имя. Не американцы, не англичане, а мы. Остальные нам только помогали. Конечно, спасибо им за помощь. Но главную тяжесть войны вынесли мы — советские люди.
А мы — это в том числе и партизаны.
...Историю переброски польской делегации из оккупированной Варшавы в Москву я неспроста вынес в отдельную главу. Даже в ряду самых сложных партизанских операций она стоит особняком.
Сколь трудным и опасным оказалось это, на первый взгляд, обычное дело — переправка через линию фронта нескольких поляков.
Признаюсь, рассказать эту историю решился и еще по одной причине, авось отпадет охота у некоторых борзописцев рассуждать о наших партизанах, как о неких «лесных разбойниках» и мародерах, грабящих в лихое, военное время собственный народ.
Итак, 1944 год. В марте делегация Крайовой Рады Народовой, временного органа антифашистских сил Польши, с помощью местных патриотов отправляется из Варшавы на восток, к линии фронта.
В составе делегации четверо человек. Поляки устанавливают контакт с разведгруппой «Дубовик», под командованием Н. Матеюка.
31 марта Матеюк передал радиограмму в. Москву «Центру. Ко мне прибыли Ян Стефан Муравский — член ЦК, Тадеуш Василевский — член Президиума Крайовой Рады Народовой, Казимир Сидор — член Крайовой Рады Народовой, шеф люблинского штаба Армии Людовой, Марьян Спихальский, член ЦК, член главного штаба Армии Людовой.
Указанные лица идут официальными представителями для переговоров с правительством СССР по вызову товарища Димитрова. Варшава поставила в известность
Москву. Переправа через Буг и сопровождение за Бугом были организованы отрядом имени Ворошилова в очень тяжелых условиях. Дальнейшее сопровождение отрядом невозможно. Нет боеприпасов. В связи с создавшейся обстановкой находимся в лесу под с. Рагозное. Молнируйте. Номер 56. Дубовик».
Центр сразу же отреагировал на донесение Матеюка. Уже 1 апреля разведчица-радистка Л.Орлеанская («Маргарита») приняла телеграмму: «На номер 56. Явившихся к вам четырех поляков Центр ожидает лично с нетерпением. Отнеситесь к ним корректно и примите все меры к безопасной их отправки к нам с доверенными людьми и охраной через базы Черного. Номер 12. Центр». Уже 4 апреля Матеюк выделил в охрану поляков своих разведчиков, радистку Л.Афонину («Звезда»), и группа двинулась к линии фронта.
Но их ждала Неудача. Пробиться через гитлеровские заслоны не удалось. Группа возвратилась на базу разведотряда под руководством Банова, позже была переправлена в бригаду подполковника Каплуна.
Комбриг Каплун сформировал специальный отряд разведчиков. В него вошли и поляки. Две недели отряд искал в прифронтовой полосе, занятой гитлеровцами, брешь, чтобы проскользнуть через линию фронта. И вновь пришлось возвратиться ни с чем.
Само возвращение оказалось крайне тяжелым. Бригада уже несколько дней вела бои в небольшом лесу, окруженном болотами, недалеко от Бреста. Было известно, что гитлеровское командование усилило свои войска на Ковельском направлении. Сюда подтянулась танковая дивизия СС «Викинг». Положение бригады Каплуна становилось критическим. В этой ситуации переброска поляков на советскую территорию приобретала особое значение. Центр постоянно требовал от Банова, Каплуна, Матеюка во что бы то ни стало переправить польскую делегацию в Москву.
Однако маневр наших разведывательных отрядов и групп под натиском крупных сил противника постоянно затруднялся.
Вспоминает Людмила Орлеанская:
«...Быстро собрались командиры и решили перейти в лесок, который был на взгорке. Молодой, не очень густой, но выбора не было. Разведка доложила о приближении фашистов. Заняли круговую оборону. Женщины и раненые поместились в одной из лощин, там же расположился штаб.
Сюда приводили раненых, мы их перевязывали, приносили пустые диски, ленты от пулеметов, которые мы набивали патронами. Наш запас был взорван, и мы брали боезапас у раненых.
Бой шел жестокий, длился целый день, до темноты.
Так, в Ромблеве нас настигла та самая отборная дивизия головорезов СС «Викинг», которая много дней шла за нами по пятам.
Пока враги подходили к лесу, самолеты нас уже бомбили, дивизия имела все — минометы, танки, пушки, пулеметы и автоматы, а у нас — винтовки, автоматы, что прислали с «Большой земли», у некоторых — немецкие пулеметы, добытые в боях.
Начали экономить патроны. До вечера еще далеко. Фашисты задались целью нас уничтожить.
Наконец, начало смеркаться. В лесу это особенно заметно. Стихала перестрелка. С темнотой на взгорке мы увидели огромное пожарище. Это фашисты подожгли деревню.
Подошли партизаны. Командиры совещались недолго. Собрали раненых, оружие, положили все на повозки, и первые конные, а за ними остальные двинулись в сторону горящей деревни.
Как только замелькали силуэты партизан в отсветах пожара, фашисты открыли огонь из автоматов и пулеметов. Немцы редко заходили в лес даже днем, не то что ночью, но на дорогах по деревьям насажали «кукушек-снайперов».
Опять завязалась сильная перестрелка. Свернули на лесную дорогу. В стороне услышали стон, встали, прислушались: да, кто-то стонет. Пошли, увидели двоих тяжело раненных. Как они тут очутились? Может, посчи-
тали их мертвыми или решили, что нет смысла везти. Один уже почти умирал, у второго весь бок был разворочен, крови много потерял, чуть живой.
Один из них попросил, чтобы мы пристрелили. Я смотрела очумелыми глазами и не могла понять, что он просит. А он молил пристрелить, так как с рассветом придут фашисты и будут издеваться.
Я сказала, что не смогу этого сделать. Раненый замолчал и обреченно махнул рукой. У меня в кармане брюк лежал пистолет. Вложила его в руку раненого. Не знаю, правильно ли я поступила, но иначе поступить не могла».
Исчерпав возможности перехода линии фронта, Центр принял решение перебросить членов делегации из немецкого тыла самолетами. Руководство операцией было возложено на представителя Центра майора П.Савельева и офицера разведотдела 1-го Украинского фронта Н.Леонтьева. Непосредственно переброску проводила специальная группа, которую возглавил О.Горчаков. В нее вошли два радиста — Киселев («Вова») и Потупова («Лена»). Все разведчики обладали достаточным опытом работы в тылу врага.
Комбриг Каплун получил указания Центра и приступил к оборудованию площадки для приема самолета У-2 с «Большой земли». Разведчики подобрали для этого небольшую поляну с твердым грунтом. Со всех сторон поляна была окружена болотом. По ночам бойцы бригады тайно выравнивали ее — пилили деревья, корчевали пни, вырубали кустарник, сносили кочки. На случай нападения противника разработали систему обороны этого лесного аэродрома, установили пулеметы, подготовили сигнальные костры.
Ночью 5 мая спецгруппа Леонтьева с аэродрома подскока северо-западнее Ковеля, на двух самолетах У-2 вылетела на Запад, в район расположения бригады
Каплуна.
Однако над партизанской площадкой появился лишь один самолет. Покружив над лесом, он возвратился назад. Корреспондент «Лена» сообщила в разведотдел
фронта: «5 мая 1944 года. В 24.00 был над точкой посадки. Поляна выбрана удачно. «Вова» на подскок не вернулся. 6 мая повторим вылет...»
Второй самолет не смог найти лесной аэродром. Возвращаясь, он сбился с курса и сделал вынужденную посадку в районе Мозыря, к счастью, на нашей территории. Радист Киселев сообщил в Центр: «Сигнальных костров у цели не обнаружил. Местонахождения Леонтьева неизвестно. Наш самолет произвел вынужденную посадку... Прошу прислать горючее и пропеллер. Вова».
Леонтьев и Соловьев по поводу неудачного вылета доложили в Москву: «На точку улетели два самолета У-2, задание осталось невыполненным. Для партизан бросили вымпел о необходимости подрубить лес. Один самолет на аэродром подскока Не вернулся. Ввиду плохой погоды 6 мая не летали...»
Однако и дальнейшая переменчивая погода спутала планы разведчиков. На брестские леса обрушились проливные дожди. Они шли, не переставая, несколько дней.
Выполнение задания затягивалось, и это тревожило Центр. Корреспонденты «Вова» и «Лена» сообщали в Москву: «7 мая вылет не состоялся в связи с плохой погодой». «8 мая была нелетная погода». «С 9 мая по 12 мая не летали ввиду плохих метеоусловий».
Тем временем положение польской делегации осложнялось. 11 мая, через радиостанцию группы Матеюка они обратились в Москву: «Центр, тов. Димитрову. Делегация наша два месяца в дороге. Здоровье членов делегации плохое. Две недели ожидали переброски через фронт самолетом: без результата. Для реализации целей нашей миссии необходима ваша помощь. Номер 39».
Центр требует от майора Савельева ускорить проведение операции. Вновь к партизанам вылетают два самолета. 15 мая польская делегация вывезена на советскую территорию и на следующий день была отправлена в столицу.
Так по линиям специальной радиосвязи военной разведки была подготовлена и проведена важнейшая политическая операция. Эта связь в сложнейшей обстановке
стала единственным средством, обеспечившим успех операции.
Однако вскоре после делегации Крайовой Рады Народовой встала проблема вывода из немецкого тыла еще одного поляка — генерала Роля-Жимерского.
Первое сообщение о встрече с генералом поступило также от группы Матеюка. В ответ радист Орлеанская приняла радиограмму Центра: «Первое — Центр благодарит вас за работу, проведенную в связи с перелетом и отправкой... поляков, и достойно вас отметит. Об этом никто, повторяю, никто кроме вас знать не должен.
Второе — донесите, где находится сейчас Роля-Жимерский, есть ли с ним связь? Через кого и как часто она может осуществляться?»
Получив необходимые данные, Центр решил вывезти генерала в Москву самолетом через базу оперативного центра под командованием В. Пелеха («Галицкий»), находившегося в это время в Липских лесах, в Польше под Люблином.
В этот район по указанию Москвы и направилась группа Матеюка.
Обстановка под Люблиным была напряженная. Гитлеровская дивизия СС «Викинг» проводила непрерывные карательные операции. Разведгруппе приходилось уходить из-под ударов фашистов. В одном из таких переходов сгорело имущество разведчиков. К счастью, радистке Орлеанской удалось сохранить радиостанцию «Север». Это была единственная живая ниточка связи со своими на «Большой земле».
В боях с карателями дважды ранен командир группы Матеюк. Его вынесли обессиленного, окровавленного на ближайшую партизанскую базу.
21 июня Центр направил Пелеху телеграмму, в которой требовал срочно организовать отправку польского генерала.
Но сложная обстановка, плохая погода мешали выполнению операции. Разведчики Пелеха никак не могли принять самолет. Лили дожди, мок грунт, над площадкой висела низкая облачность.
Первая попытка посадить самолет 30 июня закончилась неудачей. Он потерпел аварию. Чтобы самолет не попал в руки врага, разведчики вынуждены были его сжечь.
Вспоминает Людмила Орлеанская:
«Вскоре нашли площадку для посадки самолета. Собственно, это не площадка, а хорошо укатанная дорога. Но вот беда, отсюда в 30 километрах немецкий аэродром, и к тому же деревня недалеко. Такое соседство нас не устраивало. Фашисты в любую минуту могли прилететь и разбомбить.
Поискали другую площадку, но не нашли и дали прежние координаты и опознавательные знаки.
На другой день получили шифровку с датой прибытия самолета. В шифровке был приказ мне и Николаю Матеюку вылететь этим самолетом.
Стали готовиться. Подвезли поближе раненых, разложили костры. Как только услышали шум моторов, костры залегли.
Весело было у нас на душе, шутили, смеялись, но, по возможности, тихо.
Показался самолет. Дали ракету, есть ответная, и самолет, развернувшись, стал приземляться. Вот коснулся дороги, побежал, встал. Быстро погасили фары, открыли двери, выбросили груз. Вышел экипаж, поздоровались и заторопились в обратный путь.
Самолет, быстро набирая скорость, побежал по дороге, оторвался. И тут кто-то увидел, что дверь осталась открытой. Николай пошел закрывать ее, и в это время самолет сделал резкий разворот. Его отбросило, но он удержался на ногах.
Еще разворот, и мы увидели, что летим выше леса, но что-то в этих резких разворотах мне показалось ненормальным. Николай опять пошел к двери. И вдруг — удар о землю. Очнулась, лежу на полу. Какая-то тяжесть сковала меня. С трудом подняла голову, увидела лежащего у двери Николая. Встала, подошла к нему. Из головы у него капала кровь. Вышел экипаж, принесли бинты, перевязали и стали выгружаться. Подбежали
партизаны, спрашивают, в чем дело, а командир самолета злой, как сто чертей, торопит с выгрузкой.
Вынесли раненых. И тут поняли, что самолет не полетит совсем.
Повозки с ранеными двинулись в обратный путь.
Группа партизан и экипаж остались у самолета. Решали, как быть. Сняли рацию, все остальное и зажгли самолет. Спрятать такую махину некуда, да и небезопасно, фашисты могли его найти. Знатный был факел. Пока ехали, видели его.
Возвратились мы на базу, и наутро в Центр полетела радиограмма с нашими новостями. Мы запросили, как нам быть? Центр долго молчал, думал. Наконец, сообщили, что мы должны пройти ближе к линии фронта на Восток, и там нас вывезут самолетом».
И вот 5 июля 1944 года корреспондент «Сом» сообщил: «Центру. В 02.20 самолет вылетел и взял курс на восток. Все благополучно». «Дуглас» пилотировал опытный пилот подполковник Чукаев. Вместе с генералом Роля-Жимерским в Москву были доставлены раненый Матеюк и радистка Орлеанская. И вновь успех операции стал возможен лишь благодаря надежной связи радистов разведуправления.
Нам судьба — судья...
Когда-то в юности разведчик-радист Лихо прочитал пословицу: «Не нам судьба — судья, а мы судьбе хозяева». Хорошая пословица, верная, думал тогда Лихо. Теперь вот, сидя перед начальником службы спецрадиосвязи полковником Рябовым, признаться, усомнился в ее верности. На деле оказывалось наоборот: нам судьба— судья...
Его подняли с постели, и после тяжелого ночного дежурства на приемном радиоцентре Разведуправления он оказался на ковре у начальства. Всего пять месяцев, как Лихо вернулся из Китая, куда был направлен еще в апреле 1941 года. А теперь, подумать только, январь 1944-го. Хотелось на фронт. Но он знал Рябова. Начальник службы считал, что для радиста фронт везде. Что ж, и вправду, солдат службу не выбирает.
Не хотелось только обратно в Китай. И поэтому он так и сказал Рябову: «Если командировка на Восток и вы спрашиваете мое согласие, то его нет». Полковник ответил: «На Запад». Лихо согласился сразу. Не спрашивая — куда, с кем. Оказалось, его вместе с радистами Долговым и Каргашиным включили в состав советской военной миссии в Югославии. Предстояла дальняя дорога к партизанам Тито.
Полмесяца ушло на сборы, беседа в ЦК — и в путь...
19 января 1944 года военная миссия на двух самолетах стартовала с подмосковного аэродрома.
Шли низко над землей. При подлете к дельте Волги в камышах увидели стада диких кабанов. Рев самолета поднял их с лежки. Офицеры прильнули к иллюминаторам. Вспомнились счастливые мирные дни, охота с ружьишком за плечами... Остаток полета прошел в охотничьих рассказах.
В Астрахани заходили на посадку в сумерках короткого зимнего дня. Добрались до города, отправились в гостиницу «Новомосковская».
Радисты приехали втроем, последним рейсом, и застали в гостинице строгую, озабоченную администраторшу. Пробегая мимо усевшихся на диване разведчиков, она озабоченно пробормотала: «Куда ж мне этих поселить?»
Кто-то из троих пошутил, мол, тяжко с размещением?
Администраторша сделала резкую остановку и подозрительно спросила: «Вы что, русские?»— «Русские!» — гордо ответили разведчики. «А-а... —обрадовалась женщина, — тогда на диване переспите!» И побежала дальше по своим делам.
И тем не менее радистов вскоре поместили в трехместный номер, а адъютант начальника миссии сообщил, что скоро будет ужин.
Ужин был восхитительным!
На следующий день из Астрахани путь лежал в Баку, оттуда — в Тегеран.
Тегеран встретил советскую военную миссию глинобитными заборами, плоскими крышами жилищ и пирамидами фруктов у обочины дороги. Продавцов много, но покупать эту фруктовую роскошь некому.
По улицам города брели отощавшие, оборванные люди. Устроились в гостинице «Надери» на улице Стамбуле. Обедать предложили в ресторане, на первом этаже. Радисты решили разговеться — заказали давно забытый с довоенных лет шашлык и бутылку вина. На маленькой эстраде скрипач и пианист самозабвенно исполняли «Землянку»...
Шашлык был хорош, но цены?! 120 реалов — гласил счет. Вывернули карманы и с постными физиономиями поднялись к себе в номер. В Тегеране жить еще несколько дней, а денег уже ни реала.
О ресторанных ценах прознал и начальник миссии генерал Корнеев. Он съездил в посольство и вскоре объявил: в ресторане денег не платить, лишь визировать предъявленные счета. Воодушевленные этим сообщением офицеры дружно направились на ужин.
Но разведчик есть разведчик, даже после сочного шашлыка он не теряет голову. И поэтому, не сговариваясь, все семнадцать человек подписывали счета одной фамилией... Иванов. Официант удивленно таращил глаза: «Странные эти русские. Как вы разбираетесь в таком количестве однофамильцев?»
Перед вылетом из Тегерана произошла неприятность.
Заместитель начальника миссии в гостиничном туалете обнаружил на куче с мусором книжку с программами радиосвязи. Обронил ее радист Каргашин. Поднялся шум. Вторая книга была у Лихо. К счастью, порядком измятая, она оказалась на месте. Долгов, будучи старшим в группе, ее изъял, и обе книги передали на хранение шифровальщикам. Радисты с облегчением вздохнули...
В Каире решили связаться с Москвой. 24 января из аэропорта привезли передатчик «Джек-2» и приемник «Метеор». Развернув на крыше здания наклонный луч, радист Лихо стал вызывать Центр по экстренному контролю.
Но попытки были безуспешны. Лихо слышал знакомые позывные Центра для других корреспондентов, но своего нет.
После нескольких часов бесполезного блуждания в эфире доложил Долгову: Москва на вызов не отвечает.
Привезли другой, более мощный передатчик «Барс» и приемник «Хаммарлунд». Возобновили вызовы, но безрезультатно.
К этому времени на столе радиста выросла внушительная стопка радиограмм. Некоторые офицеры миссии отпускали едкие замечания в адрес горе-радистов.
Долгов, злой и расстроенный, сам несколько раз проверив по азимуту направленность антенны, качество настройки передатчика, лишь разводил руками.
Вечером все уехали с виллы, а радист Лихо продолжал безуспешно вызывать Центр. Еще неделю назад он сам работал начальником смены того самого приемного радиоцентра, с которым теперь не мог установить связь, помнил все позывные и частоты основных корреспондентов, слышал их отлично, но его теперь не слышал никто. Почему? Он искал и не находил ответа.
Всю ночь радист провел у передатчика. Утром, едва стрелки часов показали семь, он услышал четко и громко позывные Центра. Передал ответные позывные, повторил, и Москва обнаружила их. Слышимость была отличная.
К приезду офицеров миссии Лихо уже передал большую часть радиограмм. Обрадованный Долгов бросился докладывать начальнику миссии.
Генерал Корнеев, выслушав доклад, уточнил: какое сегодня число? «25 января...» — ответил Долгов. «Я так и просил, начать с нами радиосвязь не раньше 25-го», — сказал удовлетворенно генерал.
Вот и вся причина, почему Центр не отвечал на вызовы целые сутки.
Поток информации возрастал, и радист Лихо уже спал прямо в импровизированной аппаратной, подложив под голову стопку бумаг. Суточный обмен достигал огромной цифры — 18 тысяч групп. И все-таки во время обеда, когда его подменил Долгов, он схватил такси и помчался посмотреть знаменитые египетские пирамиды. Вскарабкался на вершину одной из них. Высота около ста пятидесяти метров, дух захватывает.
Далее путь миссии лежал через Тунис в город Бари, что в Италии. Их разместили в гостинице «Империал», превращенной в дом отдыха для офицеров 8-й английской армии.
Началась подготовка к последнему броску через Адриатику в Югославию.
По полученным данным посадка наших самолетов на полевых аэродромах Югославии оказалась невозмож-
ной. Они оказались под снегом. Было решено сформировать передовую группу, выбросить ее на парашютах в район Босанского Петроваца, чтобы оттуда получить рекомендации о возможностях переброски всей миссии.
Правда, позднее от «парашютного десанта» отказались. Вся миссия разместилась в трех планерах и на буксирах английских транспортных самолетов вылетела в Югославию.
Вот как о том полете вспоминал сам полковник в отставке Лихо:
«Югославский берег был довольно плотно укрыт облачностью, лишь пики отдельных вершин ярко сияли снежными шапками. На наше счастье, именно над посадочной площадкой было свободное окно. Один из истребителей сопровождения нырнул в окно, облетел посадочную площадку, и после этого все три самолета с планерами спустились ниже и планеры, отцепившись, благополучно приземлились, точнее приснежились. Глубина снега была около метра.
Это было 23 февраля 1944 года в двенадцати километрах от города Босанский Петровац. Нас на санях доставили в город, в большой, чудом сохранившийся зал, на торжественное собрание, посвященное дню Красной Армии.
Нет слов, чтобы выразить радость, теплоту, сердечность, проявленную югославами.
Утром отправились в город Дрвар, где находился Верховный штаб Народно-освободительной армии Югославии. Там для развертывания радиостанции мне отвели двухэтажный сарай. На первом этаже «квартировала» хрюшка, на втором я установил свой передатчик. Рядом с сараем пристроил двигатель с электрогенератором. Постелью служила принесенная партизанами охапка душистого сена.
Времени на раскачку не было. Уже через полтора часа бодро застучал движок электростанции, и связь с Москвой была установлена.
В эфир пошли первые радиограммы с югославской земли от корреспондента «Пурга».
В начале марта группа разведчиков во главе с полковником Николаем Патрахальцевым вышла из Дрвара на север, в Словению. Путь пролегал вдоль горной цепи Динарских Альп. Снег был глубок, двигаться тяжело.
На пятый день перехода, когда разведчики отдыхали в одной из разрушенных босанских деревень, к ним подошла женщина и спросила, правда ли, что здесь русские большевики? Ей ответили утвердительно и показали на радиста Лихо.
Она подошла к радисту, сняла с него пилотку и стала ощупывать голову. Ее спросили, что ищет? «Рога, — ответила женщина. — Нам говорили, что все большевики с рогами». Такова была официальная пропаганда в довоенной Югославии.
По пути в Словению группа Патрахальцева побывала в главном штабе партизан Хорватии. Потом 36-часовой марш, стычка с усташами, переход реки Куна и выход к словенскому городу Метлику.
Здесь группу Патрахальцева встретил комиссар главного штаба Народной освободительной армии Словении Борис Кидрич. Состоялся митинг.
Лихо развернул «Север», чтобы связаться с Долговым. Но связи не было. И это вполне объяснимо. С такими примитивными антеннами Долгов и не мог принять слабые сигналы «Северка» в горных условиях.
Приняли решение ехать в город Черномль, где действовала сеть переменного тока.и радист смог бы работать с более мощным передатчиком— «Джек-2».
В Черномле Лихо разместился в комендатуре и установил связь с «Пургой» (миссия генерала Корнеева) и Москвой.
Позже из словенских партизан удалось подготовить помощника: ведь работы, не связанной с радиосвязью, прибавилось. Приходилось выбирать площадку для посадки наших самолетов, перевозивших оружие, продовольствие, боеприпасы для словенских партизан, а с открытием этого местного аэродрома полностью его обслуживать.
Посадочная площадка получила наименование «Оток», по названию близлежащей деревни. Немцы пытались бомбить полевой аэродром, но безуспешно.
Однажды на площадке для сброса грузов за час до прилета самолетов услышали звук двигателя. Зажгли сигнальные костры и... получили в подарок две немецкие бомбы.
К счастью, меткостью немецкий штурман не отличался, бомбы взорвались в стороне от костров и никто не пострадал.
Противника отгоняли огнем зенитных установок, снятых с американских самолетов, которых называли «летающими крепостями». Подбитые над Германией, они всякий раз старались дотянуть до югославской территории.
Ездить приходилось много, и потому радист Лихо достал сначала велосипед, потом мотоцикл. Но для мотоцикла нужен бензин. Запросили Центр. Ответ был положительный, и при очередном сбросе Лихо в одном из мешков нашел канистру. Однако особой радости подарок с «Большой земли» ему не доставил: канистра всего лишь на двадцать литров. Много не накатаешься. Посетовав на скупость Центра, Лихо тем не менее залил половину содержимого канистры в мотоцикл. Странно, но мотоцикл не желал заводиться.
Тем временем на площадку подъехал Патрахальцев. Радист пожаловался, мол, бензина прислали мало, да ещё и дурного качества. Полковник хитро ухмыльнулся и спросил Лихо, сколько литров он залил в мотоцикл? Ничего не подозревающий радист ответил, что половину. «Тогда ты свою долю водки использовал, — сказал Патрахальцев, — а остальное я забираю».
Что ж, это было справедливо. Оказалось, Центр прислал разведчикам подарок к 1 мая.
Площадка «Оток» интенсивно использовалась для сброса грузов, десантирования людей. По свидетельству югославов, советские летчики за три месяца доставили оружия больше, чем англичане и американцы за год.
Разведчику-радисту Лихо пришлось заниматься не. только радиосвязью, приемом грузов, людей, но встре-
чей и сопровождением разведчиков, которые в конце войны активно засылались Москвой в Германию.
Об одном из таких случаев рассказывает сам полковник в отставке Г.Лихо:
«Самолетом из Москвы, через Бари, на посадочную площадку «Оток» были доставлены два разведчика. Майор, сопровождающий их из Москвы, потребовал от меня расписку в получении людей.
Через неделю я сопровождал этих двух разведчиков через Черномль до станции Постойна. В районе станции был взорван мост. Пассажиры, прибывающие из Триеста, выгружались из вагонов, переправлялись гужевым транспортом на другую сторону, садились в поезд и следовали в Германию.
Этим мы и воспользовались. Посадили своих разведчиков в сани и в общем потоке доставили к поезду. Операция прошла успешно. Правда, крепко намялись. У разведчиков оказалось четыре больших, увесистых чемодана. Нести эти неподъемные чемоданы по узеньким заснеженным тропам было невероятно тяжело. Но что делать, я и помогавшие мне югославы тащили их, сменяя друг друга. Разведчики шли налегке. Им надо было сохранить приличный вид, чтобы от них не пахло костром, не были измазаны. Так мы шли семь дней.
Радиосвязь была также интенсивной и требовала большой оперативности. Каждое утро в авиагруппу в город Бари передавали результаты ночных полетов на «Оток», днем и вечером — метеосводку, данные об ожидаемых самолетах. В Москву помимо основной работы шли сообщения о результатах ночного десантирования, о системе сигнальных костров.
Стал привычным и действовал безотказно постоянный радиомост между группой Патрахальцева и миссией генерала Корнеева при штабе Тито. Но однажды помощник Лихо не смог связаться с «Пургой». К передатчику сел сам советский радист-разведчик. Безуспешно. Оказалось, что радист Каргашин в Бари, операторы приемного центра Разведуправления в Москве находятся в том же положении.
Внезапное молчание «Пурги» говорило о чрезвычайных обстоятельствах.
