Хуан Пабло Перес Альфонсо

В 1948 году, вскоре после того, как принцип пятьдесят на пятьдесят был приведен в систему, новое демократическое правительство Венесуэлы было свергнуто в результате военного переворота, и власть перешла к жестокой, продажной диктатуре полковника Маркоса Переса Хименеса. Во время его правления нефтяное производство росло очень быстрыми темпами, удвоившись к 1957 году. Однако Перес Хименес утратил поддержку, и его режим потерпел крах в январе 1958 года, уступив дорогу возвращению демократии в Венесуэлу. Многие лидеры нового правительства были видными фигурами в демократическом правительстве сороковых годов, а позже провели много лет в ссылке и тюрьмах Переса Хименеса. Новым президентом стал Ромуло Бетанкур, который возглавлял революционную хунту 1945 года. В годы ссылки он был не только красноречивым оппонентом Переса Хименеса, но и страстным критиком международных нефтяных компаний, чья „непосредственная поддержка диктатуры“, говорил он, превратила Венесуэлу в „нефтяной завод“, как в мрачные дни диктатуры Гомеса.

Однако Бетанкур и его коллеги сделали выводы из переворота 1948 года: следует создать коалицию, обеспечить единство всех демократических сил и не отвергать другие партии и интересы. В первые годы новому правительству приходилось бороться как против правых, так и левых, включая коммунистических партизан. В стране были сильны антиамериканские настроения, потому что администрация Эйзенхауэра дружески относилась к Пересу Хименесу. Во время визита в страну в 1958 году вице-президент Ричард Никсон мог быть ранен или убит, когда разъяренная толпа напала на его автомобильный кортеж на пути из аэропорта в Каракас. В 1960 году сам Бетанкур получил сильные ожоги при покушении на его жизнь, когда в автомобиль бросили бомбу. Слишком хорошо помня переворот 1948 года, Бетанкур действовал осторожно. Как ни осуждай нефтяные компании, они были ему нужны. По его словам, он и его коллеги „не были непрактичными романтиками“. Когда возникла необходимость заняться нефтью, Бетанкур обратился к Хуану Пабло Пересу Альфонсо. Хотя Перес Альфонсо был реалистом и действительно осторожным и прагматичным аналитиком, он, кроме того, был строгим и самоуверенным моралистом с характером не только политика, но и интеллектуала. „Он был человеком железной воли, – го ворил один венесуэлец, работавший с ним, – однако говорил мягко, и был похож на монаха“.

Перес Альфонсо родился в состоятельной семье в Каракасе. Он изучал медицину в Университете Джонса Гопкинса в Балтиморе, а затем вернулся в Каракас, где изучал право. Но затем семья разорилась, и на плечи Переса Альфонсо легли большие заботы, потому что, как старший сын, он чувствовал ответственность за своих десятерых братьев. Этот опыт глубоко потряс его, и с той поры бережливость и расчетливость стали частью его характера. Когда в 1932 году он женился, он уже был человеком строгих моральных правил и отказался регистрировать брак у одного судьи в Каракасе, считая его некомпетентным и продажным. Вместо этого Перес Альфонсо и его жена поехали в деревню и обратились к местному судье, который зарегистрировал их брак. После того, как с режимом Гомеса было покончено, Перес Альфонсо, работавший вместе с Бетанкуром, стал в палате депутатов экспертом оппозиции по нефтяной промышленности. Начиная с 1945 года, вначале в революционной хунте, а затем в демократическом правительстве, он был министром развития. В этом качестве он начал исправлять не соответствующие требованиям положения закона 1943 года для обеспечения получения Венесуэлой действительных 50 процентов прибылей, а также большего контроля над промышленностью.

В ноябре 1948 года Пересу Альфонсо позвонил посол Соединенных Штатов в Каракасе. Переворот в разгаре, сказал посол; он хотел предложить Пересу Альфонсо воспользоваться гостеприимством в посольстве. Перес Альфонсо подумал, сказал „нет“, он будет действовать сам, и пошел домой обедать и ждать. Его арестовали и, считая важной фигурой демократического правительства, бросили в тюрьму. Потом он будет шутить в семье, что слишком много работал как министр, и тюрьма была для него отпуском, возможностью отдохнуть. Но на самом деле там не шутили, с ним обращались грубо, и некоторое время он провел в одиночном заключении.

Наконец ему разрешили отправиться в изгнание, и он покинул страну, чувствуя отвращение к занятиям политикой и обещая семье, что никогда не вернется к активной общественной жизни. Вначале он нашел убежище в районе Вашингтона Уэсли Хайте, где он и семья перебивались на деньги, которые они получали от сдачи в наем их дома в Каракасе. Он писал статьи для эмигрантских газет и стал заниматься работой по дереву, но больше всего он посвятил себя изучению нефтяной промышленности. Он постоянно посещал библиотеку конгресса США, внимательно читал статьи в тех многих американских журналах, которые он выписывал, начиная от „Форбз“ и „Форчун“ и кончая „Нейшн“ и „Ойл энд газ джор-нал“. Он посвятил довольно много времени изучению организации, которая просто восхищала, – Техасского железнодорожного комитета, агентства, которое стало регулировать нефтяное производство сначала в Техасе и затем во всей стране еще в начале тридцатых годов, в те тяжелые времена, когда цена на нефть была 10 центов за баррель. После нескольких лет жизни в Вашингтоне, Перес Альфонсо оказался практически без денег, и поэтому переехал с семьей в Мехико. Другой причиной переезда была его тревога, что дети слишком американизируются, и им будет трудно возвращаться в Венесуэлу, если этот день вообще придет.

Этот день пришел в 1958 году, когда диктатура пала. Жена умоляла Переса Альфонсо не возвращаться в правительство. Но Бетанкур настаивал, чтобы онприбыл в Каракас и занял пост министра топливной промышленности. Именно это Перес Альфонсо и сделал. Его поразило богатство Каракаса 1958 года, поддерживаемое доходами от нефти, по сравнению с Каракасом, покинутым им десять лет назад. Он не очень одобрил эту перемену. Нефтяное богатство, считал он, было даром природы и политики, а не напряженного труда, и вскоре он увидел совершенный символ того, что он считал пагубным следствием такого богатства. Еще в ссылке в Мексике семье удалось собрать деньги и купить „Сингер“, британский автомобиль 1950 года выпуска, похожий на MG. Перес Альфонсо очень ценил автомобиль; он был одной из его немногих слабостей. Когда он вернулся в Венесуэлу, он договорился, что автомобиль будет отправлен к нему. Автомобиль был доставлен в порт, где ржавея, простоял два месяца, ибо никто не побеспокоился сообщить Пересу Альфонсо, что он находится там. Наконец, узнав о его прибытии, Перес Альфонсо послал в гавань механика, чтобы тот перегнал его в Каракас. По пути автомобиль сломался. Механик забыл проверить масло, и оказалось, что в двигателе его не было. На автомобиле совсем нельзя было ехать: сгорел двигатель. Пришлось прислать грузовик. Наконец его привезли на виллу в пригороде. Но ржавчина разъела весь автомобиль. Перес Альфонсо отнесся к этому как к небесному знамению; он поставил автомобиль в саду рядом с теннисным столом как ржавую заросшую святыню и символ тех опасностей, которые, как он понимал, нефтяное богатство несет народу: лени, беспечности, потребительства, расточительности.

Перес Альфонсо дал себе клятву никогда не соблазняться внешними атрибутами власти, и когда вернулся на службу, вел простую, строгую и экономную жизнь. Он приносил на работу домашние бутерброды с сардинами на обед. Он также принес в свой новый кабинет четкое понимание структуры нефтяной промышленности и свои ясно очерченные цели. Он хотел не только увеличить правительственную долю в ренте, но, также отняв у нефтяных монополий, передать правительству власть и управление производством и сбытом. Продавать нефть задешево, убеждал он, слишком плохо для потребителей, в результате произойдет преждевременное истощение невосполнимых ресурсов, и никто не захочет вкладывать деньги в дальнейшее развитие отрасли. Для стран-производителей нефть является национальным богатством, блага которого принадлежат будущим поколениям так же, как и настоящему. Нельзя расточать ни ресурсы, ни богатство, которое они дают. Наоборот, прибыль следует более широко использовать для развития страны. Суверенные правительства, а не иностранные корпорации, должны принимать ключевые решения о производстве и распределении их нефти. Человеческой натуре нельзя позволить проматывать потенциал этих бесценных ресурсов.

Однако Перес Альфонсо руководствовался также трезвым коммерческим расчетом. Он знал, что пока Венесуэла имеет сходство с нефтепроизводящи-ми странами Ближнего Востока, эти страны остаются опасными конкурентами. Венесуэла была сравнительно дорогим производителем, затрачивающим 80 центов для производства одного барреля, в отличие от 20 центов у производителей Персидского залива. Поэтому Венесуэла будет в невыгодном положении в гонке увеличения добычи. Она будет терять рыночную долю. У Венесуэлы, таким образом, были основательные причины попытаться убедить производителей на Ближнем Востоке поднять налоги, взимаемые с компаний, и таким образом цены на их нефть. Маневр, предпринятый Пересом Альфонсо, в действительности был основан на деятельности Техасского железнодорожного комитета, изучению которого он посвятил так много времени в ссылке. Он зашел так далеко, что связался с комитетом и пригласил одного из его консультантов, чтобы объяснить тайны и методы пропорционального распределения, и как его применить в Венесуэле. Он также осознал, что продвинуться дальше разговоров с ближневосточными производителями можно только путем основания мирового союза, моделью для которого будет Техасский железнодорожный комитет. Венесуэла сможет защитить свою рыночную долю не только помогая поднять цены на Ближнем Востоке, но также убедив дешевых производителей согласиться на систему международного пропорционального распределения и аллокации на основе принципов, доведенных в Техасе до степени искусства. Установление такого единого фронта защитит Венесуэлу от затопления ее нефтяной промышленности, ее главного источника государственных доходов, миллионами и миллионами баррелей дешевой ближневосточной нефти.

Администрация Эйзенхауэра была вынуждена в начале 1959 года принять решение об установлении квот на иностранную нефть, чтобы защитить производителей в собственной стране. Это решение нанесло удар по Венесуэле в большей степени, чем по любой другой стране, потому что 40 процентов ее экспорта приходилось на Соединенные Штаты. Затем Соединенные Штаты предприняли дополнительный шаг. Чтобы успокоить своих непосредственных соседей и принимая во внимание интересы национальной безопасности, они сделали исключение из квот для нефти, поставляемой по суше, т.е. из Канады и Мексики. Имея в виду „битву на Атлантике“ во время Второй мировой войны, администрация Эйзенхауэра говорила, что нефть, поставляемая по суше, более безопасна, потому что ее не могут взорвать вражеские подводные лодки. Венесуэльцы расценили это просто как удобный вымысел для уменьшения трений с Канадой и Мексикой и пришли в ярость. „Американцы бросают нам кости“, – ядовито сказал одному из своих помощников Перес Альфонсо. Венесуэла энергично протестовала. Ведь она была главным, надежным поставщиком во время Второй мировой войны и также останется стратегическим резервом в будущем. Мексика, а не Венесуэла, национализировала американские нефтяные компании. Почему же наказывают Венесуэлу?

Горько жалуясь, Перес Альфонсо полетел в Вашингтон. Теперь он уже не был политическим ссыльным, пытающимся устроить жизнь с помощью случайных доходов. Он был министром топливной промышленности одной из мировых нефтяных держав. Он приехал с предложением создать в Западном полушарии нефтяную систему, которой будут управлять правительства, а не нефтяные компании. В этой системе Венесуэле как стране будет предоставлена квота – гарантированная доля на рынке США. Теперь не компании будут решать, из какой страны-производителя доставлять нефть. То, о чем просил Перес Альфонсо, совсем не было чем-то необычным, в конце концов, можно было указать, что абсолютно таким же образом работала американская система сахарных квот – каждая страна имела свою долю. Однако нефть не была сахаром.

“КРАСНЫЙ ШЕЙХ“

Абдулла Тарики из Саудовской Аравии был сыном владельца верблюдов, водившего караваны между городами Саудовской Аравии и Кувейта. Его отец хотел, чтобы он следовал теми же путями. Но способности Тарики были рано замечены, и его отправили в школу в Кувейте. Потом он двенадцать лет учился в Каире, где впитал националистические убеждения из тех же источников, что вскормили насеризм. Он получил стипендию, и это дало ему возможность учиться в Техасском университете, где он изучал и химию, и геологию. Затем он работал геологом-практикантом в „Тексако“. Его взгляды на Америку сформировались в Техасе, где, говорят, его не раз выставляли из баров и других заведений, потому что принимали за мексиканца. В 1948 году он вернулся в Саудовскую Аравию, фактически став первым саудовским технократом, получившим образование в Америке, первым саудовцем, получившим одновременно и геологическое, и химическое образование. У него была и жена-американка. В 1955 году в возрасте тридцать пять лет Тарики был назначен руководителем вновь созданного Директората нефтяных и горных дел. И с самого начала он намеревался делать больше, чем просто получать статистические данные о нефти от „Арамко“ и передавать их королевской семье. Он создал команду экспертов, включающую как американских юристов, так и молодого саудовского технократа Хишама Назира, и приготовился бросить вызов не только основам концессии „Арамко“, но и самим западным нефтяным компаниям.

В Тарики сочетались необычные вещи – не только страстный приверженец Насера, но и ярый арабский националист, он критически относился к семье, создавшей современную Саудовскую Аравию, и одновременно служил этой самой семье, пожалуй, на самом важном экономическом посту в королевстве. Причиной того, что Тарики, известный некоторым как „красный шейх“, занимал этот пост, несмотря на его взгляды, была борьба за власть внутри королевской семьи между королем Саудом и его младшим братом Фейсалом. Так же, как и в последние годы правления старого короля Ибн Сауда, слабохарактерный король Сауд, его старший сын, вел страну к осложнениям во внешней политике, был слабым и нерешительным и, что было все более очевидно, был мотом. Фей-сал, напротив, был сыном проницательным, расчетливым, и отец доверял ему самые важные дипломатические и политические дела, начиная с официального визита Фейсала в Англию в возрасте четырнадцать лет. Фейсал настаивал на прекращении расточительных трат. В отличие от Сауда, который предпочитал заигрывать с Насером, Фейсал стремился укреплять отношения с более традиционными режимами, а также с Соединенными Штатами и Западом. Борьба за власть требовала много внимания и энергии, и, пользуясь отсутствием единого руководителя, Тарики мог вполне независимо формировать политику в самой важной сфере, той, что обеспечивала все благосостояние королевства.

Вначале Тарики задумал установить контроль над переработкой нефти и торговыми активами в качестве средства увеличения государственных доходов Саудовской Аравии от нефти. Он хотел создать саудовскую нефтяную компанию, интегрированную „вплоть до станции технического обслуживания“ в странах-потребителях. Чтобы припугнуть американские монополии, он даже высказывал идею о прямой национализации „Арамко“. Но к началу 1959 года вся его стратегия резко изменилась. Он внезапно решил, что контроль над ценами и производством важнее, чем национализация и интеграция. Причиной изменения позиции явилось падение цен на нефть.