Величайшая битва Маттеи

Первостепенной целью Маттеи было обеспечить, чтобы ЭНИ и Италия получили свои собственные международные нефтяные источники поставок, независимые от „англосаксонских“ компаний. Он хотел своей доли ренты в ближневосточной сырой нефти. Он открыто и постоянно атаковал „картель“, как он называл нефтяные монополии, говорят, что он придумал термин „семь сестер“, насмешливо подразумевая их близкую взаимосвязь и участие во многих совместных предприятиях. „Семь сестер“ включали четырех партнеров в „Арамко“ • – „Джерси“ („Экссон“), „Сокони-вакуум“ (Мобил), „Стандард оф Калифорния“ („Шеврон“) и „Тексако“, плюс „Галф“, „Ройял Датч/Шелл“ и „Бритиш петролеум“, которые были взаимосвязаны в Кувейте. (В 1954 году „Англо-иранская компания“ сменила имя на имя дочерней компании, которую она приобрела еще во время Первой мировой войны, перекрестившись в „Бритиш петролеум“.) На самом деле была и восьмая сестра, национальная французская корпорация ФГК, которая состояла как в Иранском консорциуме вместе с „семью сестрами“, так и в „Иракской нефтяной компании“ вместе с „Джерси“, „Сокони“, „Бритиш петролеум“ и „Ройял Датч/Шелл“. Но так как ФГК не подпадала под определение „англосаксонская“, Маттеи для удобства опустил упоминание о ней. Подлинная суть жалоб, направленных против этого эксклюзивного клуба нефтяных монополий, состояла не в существовании его, а в том, что он сам не состоял в нем.

Маттеи, несомненно, пытался добиться членства. Он полагал, что благодаря его последовательному участию в эмбарго, установленного монополиями против иранской нефти после национализации ее Мосаддыком, он заслужил место в иранском консорциуме, который организовали компании вместе с американским и британским правительствами после падения Мосаддыка. Французы, будучи членами „Иракской производственной компании“, были приглашены в этот новый иранский консорциум. Из-за сильных антитрестовских настроений в Америке туда также протолкнули девять независимых американских компаний, хотя по большей части они не имели иностранных интересов и им была не нужна нефтедобыча в Иране. Но Италия, которая не имела собственных ресурсов и сильно зависела от Ближнего Востока, не попала в число избранных. Маттеи был в бешенстве. Он будет искать свой шанс и возможность отомстить. Он нашел и то, и другое, когда в 1956 году Суэцкий кризис заставил почтенные компании защищаться, и ясно показал степень падения британской мощи и влияния на Ближнем Востоке. Это означало наличие вакуума, который Маттеи намеревался заполнить. Своей антиколониальной риторикой и атаками на „империализм“ он точно соответствовал националистическому рвению нефтедобывающих стран5.

Маттеи начал серьезно разговаривать с Ираном и шахом. Если монополии превратились в специалистов по корпоративным смешанным бракам через свои совместные предприятия, Маттеи задумал нечто лучшее. В стремлении получить доступ Италии к иранской нефти он брал в расчет интересы династии и предложил идею женитьбы шаха, который срочно нуждался в наследнике, на итальянской принцессе. Шах также срочно нуждался в большей доле доходов от нефти, чем он получал от консорциума. Одно из наследий Мосаддыка, национализация, позволяла шаху проявлять сравнительную гибкость. В странах, производящих нефть, концессионеры – иностранные компании продолжали владеть подземными ресурсами в земле. Напротив, в Иране вся нефть принадлежала правительству, а шах не менее, чем Мосаддык, стремился контролировать нефтяные ресурсы страны.

Маттеи воспользовался преимуществами такого положения, весной и летом 1957 года он занимался разработкой совершенно беспрецедентного соглашения с Ираном, где учитывалось как новое положение Ирана, так и амбиции шаха. Шах лично отстаивал перед своим правительством сделку, по условиям которой „Иранская национальная нефтяная компания“ становится как партнером ЭНИ, так и арендодателем. На практике это означало, что Иран будет получать 75 процентов прибылей, а ЭНИ – 25, этим были нарушены столь ценные соглашения по принципу пятьдесят на пятьдесят. Джей Пол Гетти и другие сделали вывод, что тот, кто вступает в игру позже, тот платит больше.

Когда просочились условия новой сделки между Маттеи и шахом, они вызвали громадное беспокойство в остальном нефтяном мире. Компании, уже обосновавшиеся в Иране и на Ближнем Востоке, пришли в ужас, впрочем, как и американское и британское правительства. Чего Маттеи хочет? Почему он это делает? Некоторые полагали, что новое соглашение было „просто формой шантажа, предназначенного для достижения Италией участия в консорциуме“. Несомненно, Маттеи без стеснения выказывал свое желание быть откупленным. За весьма малую цену, пустил он слух, скажем, 5 процентов в Иранском консорциуме и 10 процентов в „Арамко“. Компании были шокированы его нахальством. Энрико Маттеи дешево не продавался6.

Появились предложения о сотрудничестве с Маттеи. „Итальянцы так или иначе намерены пробиться к ближневосточной нефти, – говорил один из британских чиновников в марте 1957 года. – Боюсь, моя точка зрения не понравится нефтяным компаниям, но „Бритиш петролеум“, „Шелл“ и американцы поступят разумно, если решат, что, возможно, меньшим злом будет подпустить итальянцев, чем дать им повод устраивать истерику на Ближнем Востоке“. Однако такое мнение презиралось и разделялось лишь меньшинством. „Синьор Маттеи – ненадежный человек, – сообщал другой чиновник. – Сомневаюсь, что мы захотим усилить его манию величия намеками, что мы можем прийти к соглашению с ним“. Действительно, большинство считало, что Маттеи нельзя до пустить в консорциум, иначе вскоре постучится в дверь бельгийская компания „Петрофина“, за ней всякие немецкие нефтяные компании, а затем и неизвестно кто? Работать с Маттеи вообще невозможно. Необходимо принять любые мыслимые меры убеждения, чтобы попытаться остановить сделку 75 на 25.

Американцы и британцы выразили протест иранскому правительству и шаху, предупреждая, что нарушение принципа пятьдесят на пятьдесят „серьезно подорвет стабильность на Ближнем Востоке“ и послужит угрозой безопасности снабжения Европы нефтью. Генеральный секретарь итальянского министерства иностранных дел, недовольный влиятельностью и независимостью Маттеи, под большим секретом, не пользуясь обычными каналами, советовал британцам проводить очень жесткую линию в отношении Маттеи. Любой намек на возможность компромисса и даже простую вежливость, сообщал генеральный секретарь, Маттеи воспримет как „признак слабости“7.

Но ничто не подействовало. К августу 1957 года соглашение с Маттеи было в завершающей стадии, и подозревали, что он уже в Тегеране. „Итальянское посольство вначале хранило в тайне его пребывание, – сообщал британский посол из Ирана. – Но мы были так уверены, что он здесь, что субботним вечером я проехался на лошади от Гулхака до итальянской летней резиденции в Фарманихе“. Неудивительно, что посол встретил никого иного, как самого Энрико Маттеи, сидящего в тени и потягивающего виски с содовой, отмечая свою победу, – именно в этот день он подписал соглашение с Ираном. Он был приветлив и беседовал свободно. „В соглашении с „Аджип“ нет тайн, – добродушно сказал Маттеи. – В любом случае теперь это принадлежит обществу“. И он стал излагать „тезисы о том, что Ближний Восток должен теперь стать индустриальным Средним Западом Европы“. Позже посол отмечал с некоторой сдержанностью, что „Маттеи размашисто наносит краски большой кистью на широкое полотно“.

В своем кругу Маттеи выражал недоумение по поводу реакции нефтяных монополий. „Нам дали два местечка в Иране, а все поднимают большой шум“. На самом деле он знал почему. Однако сотрудничество между ЭНИ и Ираном было не слишком плодотворным не из-за условий сделки, а по геологическим причинам. В задействованных районах не было обнаружено значительных запасов коммерческой нефти. Поэтому внедрение в Иран не осуществило мечту Маттеи об получении Италией собственных надежных источников поставок. Но часть его амбиций исполнилась. Принцип пятьдесят на пятьдесят был нарушен, а этим сильно ослаблялась основа, как он считал, мощи „семи сестер“. „С помощью словесной эквилибристики шах и его министры пытаются с невинным видом изобразить непорочность, – с негодованием сообщало британское посольство в Тегеране в августе 1957 года. – Но мы все знаем, что принцип пятьдесят на пятьдесят фактически мертв. И это неизбежно“.