Ясновидящий

Лунный свет приукрыл лесные дебри пологом тишины. Ночные птицы не голосят как дневные; кличут настороженно, словно щупают голосом сумрачную местность.

Кронами сплетен кров; голые ветви плотной сеткой закрывают небесную черноту, сотканную из космического ничто. Такое же «ничто» заменило душу Серафима, образовало вакуум в груди.

Сквозь чащобу, мальчика сопровождает Бронислав. Взрослый обходит только ему видимые завалы и заросли, не выпуская руки спасенного. На границе леса Бронислав остановился. Дальше опушки ему ходу нет. Теперь Серафим пойдет один.

Мальчик вышел на парковую дорогу, она широка и безлюдна. В сумраке пропадает ее поворот, за который надо идти Серафиму. Новообращенный, – ребенок, – шагает во тьме ночного парка, слыша только свои шаги. А впереди, за высоким кустарником, бесшумно сверкают красные и синие всполохи.

В тишине мелькает тревожный свет полицейских мигалок. Огни, горящие из-за убийства – маяк для Серафима. На месте происшествия лежит месиво, недавно бывшее молодой женщиной. Скоро, когда мальчик минует арку, полицейские узнают – она была матерью.

Домой Серафима привел полицейский. Он пропустил маленького хозяина вперед, зажечь свет в прихожей; но задерживаться не стал, и вскоре закрыл дверь. Мальчик слушал удаляющиеся шаги, пока не щелкнула дверь в предбаннике. Звуки исчезли все до единого, и зазвенела тишина.

Серафим испугался темноты однокомнатной квартиры. Света прихожей недостаточно, чтобы чувствовать себя в безопасности. Брошенный ребенок зажег все светильники дома, даже настольную лампу. Но этого мало. Этого не помогает прогнать тишину. Мальчик поспешил включить мультики; переоделся в пижаму и забрался под одеяло.

Когда веки накрепко слиплись, вырубился свет. Телевизор замолчал, и послышалось, будто тьма сипло дышит. Вся комната казалась западней, и это ощущение уловил Серафим сквозь сон. Но само сновидение оказалось ловушкой, капканом, из которого дергается жертва, но не может выбраться.

Серафим вскочил, задыхаясь от кошмара.

– Души усопших! Души усопших!

Он не понимает собственных слов, но они оплели язык, словно змеи. Мальчик заплакал навзрыд и взахлеб; но вскоре умолк. Родная комната страшна как кошмар, из которого сбежал. Вздрагивая, мальчик втянул сопли; вслушиваясь, перехватил дыхание. Навязчиво ощущается, что внутри теней таится другая тень, и взгляд холодной злобы сверлит насквозь. В черноте точно кто-то прячется, выжидает.

Серафим соскочил с кровати. Все тело трясется; двигаться сложно. Еще сложнее не скулить от паники, осторожно торопясь в ванную комнату. Выключатель не зажег свет. Мальчик запер себя в еще большей тьме. Трепетно задвинул щеколду, и лишь после этого вздохнул.

Еще икота от истерики не унялась, а мальчику уже мнится, что злой дядя затаился именно здесь – в корыте ванной. Серафим захныкал, сжимаясь в комок под рукомойником. Ему не сбежать, и больше негде прятаться. Внезапно загорелись лампы над зеркалом, и мальчик понял, что злодей вернулся с того света.

Но здесь оказалась мама. Она опустилась на колени и заключила сына в объятья, укрыла собой. Материнская забота окутала дитя, а колыбельная прогнала тишину. Мальчик разревелся, уже не боясь призрака бешеного. Он зарыдал, чтобы исторгнуть пережитый ужас.

Этим утром Серафим проснулся в ванной; свернутый калачиком на ворсистом ковре для ног, укрытый полотенцем. Мамы рядом нет. Он несмело выбрался из укрытия, озираясь по сторонам. Электрический свет всех ламп квартиры, оставленный с ночи, пришелся кстати – окна застит снежный буран. Серафим несмело подошел, и за стеклом едва различил очертания дома напротив. Лютая метель несется без устали, скрадывая видимое белесой завесой; и мальчик вспомнилась девочка Элли, которую ураган перенес в Изумрудный город.

Сегодня никто не позаботился собрать первоклассника в школу. День похож на те, как когда Серафим болел, а мама не могла взять отгул с работы. Но в этот раз нет записки на кухонном столе и готового завтрака в холодильнике. Бутерброд и стакан молока – весь утренний рацион.

Серафим прислонил подушки к высокому подголовнику кровати, уселся напротив телевизора и растворился в мультиках. Он стал ждать, как прежде ждал маму с работы.

Минутная стрелка настенных часов безостановочно кружилась, часовая взбиралась до полудня, а после – стала опадать к шестерке. Мальчик потерял счет мультикам. За широким окном смеркалось, и цветастый свет экрана стал размазываться по встревоженному лицу, сверкать в остекленевших глазах.

Раздался стук в дверь; сердце маленького хозяина екнуло и опустилось. Ведь мама всегда открывала дверь сама. Не успел Серафим остановить мультик, как зарычал ключ, втискиваясь в замочную скважину.

– Серафим. Это Бронислав, – предупредил юноша, переступая порог.

Он наведался с продуктами; приготовил незамысловатый ужин, мягко, но настойчиво, усадил сироту за стол. Серафим не промолвил ни слова, а на простые вопросы кивал или мотал головой. Он так и не решил, что страшнее: остаться одному или с незнакомым дядей.

Проследив, чтобы тарелка опустела, юноша вымыл посуду и покинул мальчика.

Больше своего раскладного кресла Серафим любил широкую мамину кровать; ее хватало, чтобы класть сына у стеночки, и самой матери ложиться рядом. Мама часто сетовала, что воспитывает в мальчике плохую привычку, но никогда не прогоняла из своей постели. Она засыпала с улыбкой, ощущая близость родного человечка.

Этой ночью, душа матери пришла к сироте. Она опустилась рядом; поглаживая спину, запела колыбельную, унимая всхлипы мальчика. Мама приговаривала: «Тише, тише… Мама с тобой… Мамочка рядом…».

И Серафим понимал, что эти слова – абсолютная правда. Он видел маму четко, чувствовал тепло прикосновений; знал, что это именно она. Но вместе с этим, мальчик с ужасом чувствовал необратимость перемен. Когда он пытался обнять маму, его руки странно соскальзывали, а пальцы не могли уцепиться за дымчатое одеяние.

Метель не унималась ни днем и ни ночью. Улицы стали непроходимы, и город казался заброшенным. В редкие моменты, когда буран оседал, за окном можно было увидеть снежные пустыри с белыми барханами – что в небе, что на земле. Автомобили погребены сугробами, всегда можно заметить желтые мигалки очистительных машин. Небосвод позабыл солнце, будто кроме черной серости, небо никогда не знало других цветов.

От долгого сидения взаперти Серафиму начинало казаться, что окна показывают ему мир, которого взаправду не существует, мир ненастоящий. Мальчик выложил локти на подоконник, прислонил голову.

Шел вечер, – третий от начала пурги, – когда в замочной скважине повернулся ключ. Серафим навострил уши; в бессменной пижаме, маленький хозяин собрался встретить Бронислава.

Мальчик делает шаг и замирает – за стенкой, отделяющей прихожую от комнаты, он услышал шаги второго человека. В мгновение ока Серафим заполз под кровать. Он затаил дыхание, несмело наблюдая из темного укрытия.

Вошедших двое. Прячущийся не видит выше носков на их ногах, но он насчитал две пары.

– А где он? – сказала тетя растерянным голосом. – Он мог выйти из дома?

Второй вошедший отступил на полшага и вернулся с ответом:

– Куртка висит на крючке.

Серафим признал голос Бронислава; зашевелился, подсказывая, где искать пропавшего. Юноша опустился в положение упор лежа, заглянул под кровать. Лицо мальчика оказалось напротив.

– Зачем ты прячешься?

– Я испугался.

– Все хорошо. Со мной пришла Настя. Ты ее уже видел раньше. Не бойся.

Мальчик выкарабкался на свет и сел на кровать; зажал пыльные ладони между ног. Настя подошла и опустилась на корточки.

– Привет, Серафим. Помнишь меня?

– Тетя Настя, – послушно повторил мальчик, чем вызвал ее улыбку.

– Разве я тетя? Называй меня Настей. Не сложно?

Серафим помотал головой.

– Я с Брониславом будем присматривать за тобой. Ты ведь не против? Чем занимался сегодня?

– Мультики смотрел.

– Обедал?

– Нет.

Девушка нахмурила брови.

– Так не годится. Я пойду готовить, – Настя направилась знакомиться с кухней. – Бронислав, ты будешь ужинать?

– Нет.

– Почему? Ты когда ел в последний раз? – тон хозяйки сменился на кокетство: – Или ты боишься отведать мою стряпню?

Бронислав смолчал о правде, и уверток не подобрал.

Серафим ощутил внутреннее напряжение юноши; вдруг понял, что оно связано с девушкой, а не с едой. Причина показалась такой ясной. Детский ум уловил, но не смог постичь тревог взрослого.

В десятом часу Настя отправила Серафима мыться; проследила, чтобы он переоделся в чистое. Она сменила постельное белье, найдя комплект в шкафу. Серафим лег солдатиком на разглаженной простыне; Настя всколыхнула и опустила одеяло. Девушка лучится теплом и заботой, но в ней мальчик ощущает скрытое напряжение.

– Ну вот, все чистое, новое. Удобно?

Серафим кивнул.

– Хорошо. Тогда засыпай.

Мальчик ухватился за пальцы Насти. Девушка растерянно замерла, да и сам Серафим не сразу понял, почему так произошло. То был испуг, внезапный и резкий. Его пугает одиночество очередной сиротской ночи.

Взрослая догадалась без слов; взяла детскую ручонку, накрыла ладонью.

– Не бойся. Мы еще на кухне побудем. А хочешь, Бронислав тебе сказку прочитает?

И вновь девушка стрельнула хитрым взглядом на юношу, как много раз за этот вечер. Мальчик простодушно кивнул, не улавливая тонкостей флирта взрослых.

За шкафом стоит письменный стол, над которым прибита книжная полка. Бронислав взял сборник сказок и переставил стул поближе к кровати; зажег ночник. Настя потушила свет люстры, но ушла на кухню не сразу – после, когда прочувствовала момент отцовства юноши.

Бронислав открыл содержание и стал выбирать. Он искал максимально нейтральную историю: без Кощея, без Яги, без мачех и несчастных падчериц, без сироток, без отравленного яблока или веретена, без колдунов, без оборотней… Взгляд остановился на сказке про репку.

– Кхм… Посадил дед репку и говорит: «Расти, расти, репка, сладкая! Расти, расти, репка, крепкая!». Выросла репка сладкая, крепкая, большая-пребольшая.

Серафим опустил веки, чтобы пригрезились добрые картинки.

– Пошел дед репку рвать: тянет-потянет, вытянуть не может. Позвал дед бабку.

Мальчик хорошо запомнил иллюстрации любимой книжки, и воображение показало бородатого дедулю и бабулю в платочке.

– Бабка за дедку, дедка за репку – тянут-потянут, вытянуть не могут. Позвала бабка внучку.

Страничка воображаемой книги перелистнулась под веками мальчика; вот он узнает девчушку в сарафане, как вдруг замечает странную особенность своих грез – помимо картинок, он видит буквы внизу страницы. И не просто видит, а читает их слева направо:

– Внучка за бабку, бабка за дедку, дедка за репку – тянут-потянут, вытянуть не могут.

Хором с чтением юноши звучит мысленный голос. Происходящее не сон, но пугает словно кошмар. Фокус внимания начал разрастаться, делая обозримым большее, чем границы иллюстраций сказки. Не отворяя век, мальчик увидел книжку целиком, увидел руку, которая ее держит, колени, на которых лежит эта рука, пол под ногами, скупо освещенный ночником.

– Позвала внучка Жучку. Жучка за внучку, внучка за бабку, бабка за дедку, дедка за репку – тянут-потянут, вытянуть не могут. Позвала Жучка кошку…

…Затрепетав от страха, Серафим ясно понял – он видит то, что видит Бронислав. Мальчик смотрит из глаз юноши, будто поместился где-то внутри него. И застрял.

Серафим отчаянно старается не замечать буквы, руки, мебель; смотрит только на иллюстрации. Но когда Бронислав перевернул страницу, на развороте мальчик увидел ночь и голый лес, едва различимый в ней.

Это оказалась та самая ночь, когда юноша провожал Серафима к полицейским. Картинка стала покачиваться вверх-вниз, будто Серафим разглядывает ее на ходу. Мальчик слышит голос Бронислава, искаженный странной акустикой. Все дело в том, что Серафим слушает мысли юноши; и запертый в нем, смотрит из бурых глаз.

Бронислав вернулся к друзьям-магам. Рядом ворчит Боров. Нина и Толя стоят как бедные родственники. Алиса занята браслетом. А Настя, бледная и напуганная, внезапно заявляет:

– Алиса. Впиши меня крестной мальчика.

Шокированные взгляды устремляются на нее. Бронислав произнес мрачным тоном:

– Это не игра в семью.

– Ты решил, что я буду помогать мальчику, чтобы стать ближе к тебе? Какой самовлюбленный! Скажи: кто даст одного сироту на попечение другого, который даже семью не завел? Без моего участия, мальчика ждет детдом!

Тяжелая ладонь Бора хлопнула юношу по плечу:

– Ну, дружище, ухватили тебя за самые за перепелиные. Крепись.

Так и получилось, что никакие доводы не вразумили Настю. Не спасли от иллюзорных отношений, в ловушку которых она заманила юношу. И себя.

Видение покрылось рябью белых полос мельтешащих страниц, чтобы перенести безвольного Серафима в другой вид из бурых глаз.

Теперь юноша, – носитель Серафима, – оказался вне помещения. Над головой светит чахлое солнце, а вокруг простирается кладбище. За мысами кроссовок начинается яма, в которую Бронислав помогает спускать тяжелый гроб. В нем покоится Мария, мать Серафима. Мальчик знает это, не видя ее за крышкой.

Словно подсказывая, пришло чужое воспоминание, которое Брониславу оставил морг на процедуре опознания: морозно-голубое лицо молодой женщины, обезображенное обширной гематомой. Губы, – некогда целовавшие сына, – разбиты, покрыты бардовой коркой. Волосы, – некогда благоухавшие неповторимым маминым запахом, – склеены кровью, прядями налипли ко лбу. Но если бы мог Серафим сейчас же выбраться из Бронислава, то, – не замечая всего, – лег бы рядышком с ней.

Юноша, глазами которого видит Серафим, лопатой накидывает мерзлую землю в могильную яму. Комья гулко стучат по крышке гроба, рассыпаются. Руки опрокидывают лопату за лопатой, слой земли становится все толще. И будто бы собственными руками погребает мать семилетний мальчик, душой задыхаясь от вопля, что его не пускают в гроб.

…Тем временем, Бронислав дочитал сказку.

– Мышка за кошку, кошка за Жучку, Жучка за внучку, внучка за бабку, бабка за дедку, дедка за репку. Тянут-потянут – и вытянули репку!

Юноша прервался, чтобы взглянуть на Серафима, и лишь тогда заметил, что его глаза открыты. Мальчик выполз из-под одеяла, подошел к шкафу и стал ворошить одежду на нижней полке. Затем вернулся к Брониславу, протягивая шкатулку с ювелирными драгоценностями.

– Мама велела передать тебе это. Она говорит – «за похороны». А еще она сказала, что Настя хочет утешить твои страдания так, как может только женщина.

Бронислав поставил шкатулку на тумбочку, заглянул в грустные и невинные глаза мальчика.

– Твоя мама сейчас здесь?

– Да… Вот же она, на кровати! Почему ты ее не видишь?

– Потому, что она умерла.

Мальчик тихонько заплакал. Картина похорон встряла перед взором, и он принялся кулачками выдавливать ее вместе со слезами.

– Что нужно делать, когда кто-то умирает? – шмыгая носом, пропищал Серафим.

Бронислав встал на колено и обнял мальчика, унимая его дрожь. Он сказал единственное, что мог посоветовать.

– Когда близкие умирают – с ними нужно прощаться.

– А ты попрощался?

Серафим спросил без злого умысла, не обдумывая мысль, которая напросилась сама собой. Но вопросом своим заставил юношу одеревенеть.

Бронислав тихонько зашел на кухню, притворил за собой дверь.

– Уложил? – полушепотом спросила Настя.

– Засыпает. Я побуду с ним какое-то время. Можешь идти домой.

– Вот спасибо, хозяин. Я сама как-нибудь разберусь, когда мне уходить. Будешь чай?

Бронислав сел на табуретку, взвалил локти на столешницу. Как и в комнате, обстановка кухни выдает бедноту. «Мария крутилась в одиночку, да еще и с маленьким ребенком…». Отпечаток выстраданной платежеспособности, – знакомой юноше на личном опыте, – наблюдается в интерьере и бытовой технике.

Но здесь по-настоящему уютно. Хозяйка наполняла кухню любовью, когда готовила сыну с трудом добытые продукты. Бронислав заметил, с какой легкостью Настя приспособилась здесь готовить; будто Мария подсказывала где что лежит, давала советы, вдохновляла. Девушка засияла, получая удовольствие от готовки; и еда поданная для мальчиков была такой вкусной, что угрюмый Бронислав не поскупился на комплимент.

Настя сняла чайник с подставки.

– О чем думаешь?

– О Серафиме.

– Что именно тебя беспокоит? – Настя наклонила носик чайника; заварка закрутилась в кипятке. – С похоронами разобрались, остается только пройти бумажную волокиту с опекой. Может, отпустишь пока ситуацию, расслабишься, мм?

Голос девушки мягок, мурлычет; она отставила чайник, чтобы встать позади юноши. Ее пальчики опустились на его плечи, плавно размяли трапеции. Бронислав ощутил томность массирующих движений; пропитанный эротикой, энергетический посыл влился внутрь, как глоток глинтвейна. Наслаждение от головокружительного расслабления воспламенилось огнем вожделения. Потоки энергии забурлили в юноше, мощными приливами спустились к чреслам.

Не говоря слов, Бронислав сконцентрировал волю в энергетический блок, выставил наперекор манипуляциям девушки. Настя остановилась сразу, скривила личико; отошла, выставляя ладони жестом сдающегося.

– Да пожалуйста. Хотела как лучше.

– Я понимаю.

– Это просто лечебный массаж, – с нажимом объяснила Настя: – Не думай, что я тебя совращаю, фантазер озабоченный. Я просто хотела поделиться силами. Не каждое прикосновение к противоположному полу означает приближение полового акта.

Девушка стукнула по столу чашкой с чаем, повернула за ушко, чтобы перед Брониславом оказалась картинка хмурого бульдога. Юноша отпил и вернулся к теме разговора:

– Когда я сказал, что думаю о Серафиме, я решал, как помочь мальчику освоить новые способности.

Настя вернулась к кухонному столу, где ее ждала чашка с лисенком; сделала глоток.

– Мы с тобой, Бор и Игнат – энергеты, Алиса и Нина – гении, Ворон – оборотень, а Толька – вообще не маг. Среди наших нет ни одного экстрасенса. Мы не сможем его обучать.

– Нужно вести к Лешему. Но пока за нами не закреплена опека, нам не позволено выводить мальчика из дома. И если мы не управимся до праздников, то бюрократия растянется на месяц.

– Давай я позвоню Алисе? Вдруг она что-то подскажет.

Настя моментов достала мобильник, выбрала контакт из списка на экране, и вскоре заговорила:

– Привет. Как дела? … Я у мальчика… А у какого еще мальчика я могу быть?! … Алиска, заканчивай! … Ну как сказать? Есть некоторые сложности, которые мы с Брониславом не можем преодолеть в силу специфики, ну ты понимаешь… Да я не про отношения тебе говорю! Угомонись уже! Я говорю про специфику Серафима! … Да, я понимаю, что у нас нет таких знакомых, которые… Слушай, а ты бы могла сама… Ну почему сразу втягивать?! Я просто подумала, что с твоими талантами, и… Нет, ты делаешь не мало… Причем здесь Нина? Я не поняла тебя. … … Да, но… Мм… Понятно. … Понятно. … В общем, я тебя поняла… Хорошо. Пока. … Передам. … Ну пока. Спокойной ночи. … Пф-ф. Издеваешься... Ага, конечно. Десять раз. Как будто ты не знаешь этого недотрогу… Ладно, потом поговорим. Ну все, пока… Да, я поняла, ты сама ей позвонишь. Спасибо, Алиска. Целую. … Угу. Пока.

Настя убрала телефон.

– Тебе привет.

– Что она сказала про Нину?

– То, что Ладины живут в этом же доме, на девятом этаже. Алиса сейчас звонит им, чтобы Толя и Нина зашли завтра в гости.

– Чем же они смогут помочь?

– Она сказала, что сама способна разобраться в способностях мальчика не лучше, чем сможет Нина. Ладины, даже более подходящий вариант. Серафиму – семь лет, Нине – девять, Толе – шестнадцать. Им будет проще найти общий язык и подружиться.

Звонок в дверь застиг Серафима на кухне. От внезапности, стакан воды в его руках дернулся, плеснул на тапочки. Пить вмиг расхотелось, когда почувствовал себя одним из трех сказочных поросят, а вместо волка привиделся бешеный у порога.

Мальчик застыл в кандалах страха: Бронислав и Настя не станут звонить – у них есть ключи. Если бы не мультяшные герои, – предательски голосящие из комнаты, – Серафим притворился бы, что дома никого нет. Но раздался повторный звонок и Серафим захныкал от страха.

Третий звон стал протяжным; на три секунды сердце подскочило и зависло в груди, перекрывая дыхательные пути. Серафим начал задыхаться; точь-в-точь как недавно, когда ботинок страшного дяди передавил шею. Мальчик согнулся и упал на колени, панически хватаясь за горло.

Мама обняла мальчика, окутывая неповторимой заботой. От ее рук не стало теплей, но стало спокойнее. Сердце отпустила судорога, и дыханию вернулась свобода. Уши мальчика слышат ее шепот…

– Не бойся, Фимушка… Не бойся, хороший мой…

…но в голове еще стоит невыносимый крик – его собственный визг, истончающийся до ультразвука. И шея будто передавлена длинным ботинком. Роковая ночь овладела сознанием мальчика снова. Перед глазами повторяется все то, что нельзя забыть и с чем невозможно жить как прежде.

Серафим тихо подступил к стальной двери, чтобы прильнуть ухом. За дверью перестали звонить, но не уходят. Мальчик слышит копошение, вжикнула молния, как у него на портфеле. А затем из замочной скважины вылез клочок бумажки.

Из отверстия сквозного замка донесся приглушенный разговор:

– А вдруг он читать не умеет?

– Тсс... Не баси…

Голоса передали, что дядю отчитала маленькая девочка. Серафим потянулся на мысочках, заглянул в дверной глазок – убедился. После, взял записку и развернул.

– Надеюсь, ты ему там не шараду загадала?

– Да помолчи же!..

Идеальным подчерком на бумажке написано: «Одиночество». Серафим не понял смысл, но доверился наставлениям мамы; взял дверной ключ с полки обувного шкафа и повернул в замке.

За недоверчиво приоткрытой дверью он увидел ту самую девочку, – Нину, – которую повстречал в страшную ночь. Она молча смотрит в его глаза, а за спиной пытается высунуться в проем ее старший брат:

– Мы тут настольные игры прихватили, – дружелюбно намекнул Толя. – Разрешишь войти?

Пока за окнами по-прежнему беснуется пурга, дети разместились на ковре комнаты. Серафима заворожила любопытством пирамида из цветных коробок. Он редко играл в настольные игры, где нужно присутствие друзей или родителей. Он часто играл в видеоигры.

Толя разложил картонку; на разрисованной карте, смешные маленькие рыцари готовятся к путешествию через леса и поля, горы и озера, преодолевая щедрый на приключения путь к башне, где томится принцесса. Дорога ведет их от «Старта» до «Финиша».

– Это очень простая игра, – объясняет Толя. – Нужно по очереди кидать кубик и переставлять свою фишку по вот этой дорожке. Видишь, на ней отмечены кружочки? Сколько тебе выпадет на кубике, столько шажков делаешь фишкой. Играл когда-нибудь в похожую игру?

Серафим застенчиво кивнул. Подросток высыпал горстку пластмассовых фигурок.

– Выбирай себе любую.

Пальчик указал на синюю.

– Ладно. Ты какую возьмешь? – обратился старшеклассник к Нине.

– Удачливую.

– … Пусть будет зеленая. Я возьму красную. Теперь бросаем кубик, чтобы решить, чей ход первый.

Толя видел, что Серафим поглядывает на него изучающим взглядом, поэтому подросток старался улыбаться постоянно. Он не знал, что мальчик не замечает этой уловки, блуждая в недрах его неподдельных мыслей. Серафим и без улыбки убедился в дружеских намерениях гостей. Хотя Нина и не думала улыбнуться.

О Толе можно рассказать то, что он притворяется часто; в полной мере, сам того не осознавая. Он старается выглядеть умнее, прилежнее, общительнее. И ему сложно не от того, что этих качеств у него нет, а потому, что они не дотягивают до планки, поставленной его отцом. И подросток усердно тянется. Толя считает, что так и нужно воспитывать сыновей. Он любит отца, и остерегается его огорчать. И даже если бы подросток захотел, – к примеру, – перекрасить волосы – желание не вышло бы за рамки фантазии.

– Та-ак, не зеваем!

Серафим словно вынырнул и оказался в собственном теле, сидящем на ковре перед игровой картой.

– Твоя очередь кидать кубик, – добродушно напомнил Толя.

Мальчик рассеяно выполнил ход; черед перешел Нине. Она одета странно – в голубое платье с фонариками на рукавах, с юбкой, как у сказочной принцессы. Пышный подол вздымается тонкими волнистыми слоями, но едва прикрывает колени. Поэтому Нина опустилась на ковер так, чтобы тюльпаном юбки спрятать голые ноги. Из-под платья высовываются негнущиеся лакированные башмачки.

Человеком, который превратил девочку в феечку, была ее мать.

Серафим стал победителем первого раунда.

– Отлично! Молодец! – похвалил Толя и посмотрел на Нину: – Доигрывать будем?

Сестра молча посмотрела на брата взглядом, в котором читалась растерянность: «Есть ли смысл что-то объяснять такому недалекому человеку?». Толя все понял.

Нина сняла со спины рюкзачок, сделанный в виде плюшевого зайчонка; вжикнула молнией. Из недр она достала блокнот с котятами на обложке, вынула длинную ручку с пышным перышком на конце.

– Такой ручкой можно играть с котенком, – пошутил Толя.

Нина посмотрела на брата. В ее рассудительном взгляде мелькнуло озорство; она вытянула руку, пощекотала перышком нос старшеклассника.

– На что ты намекаешь? – с улыбкой отстранил ее руку Толя, гримасничая, чтобы не чихнуть.

– А ты используй интеллект и поймешь.

Девочка снова принялась обмахивать его нос. Она улыбается.

– Хорошо-хорошо, капитуляция, – Толя сдается с поднятыми руками. – Я твой котенок. Мяу.

Толя впервые показал настоящую улыбку.

– Вы ведь не родные?

Внезапный вопрос Серафима спугнул идиллию. Улыбка Толи стала прежней.

– Сводные. Но все равно: брат и сестра.

– Сыграем еще раз, – возвестила Нина, снимая колпачок ручки. – Только теперь сделаем так: перед тем, как бросить кубик, игрок пытается заранее угадать цифру. Если угадает, то прибавляется дополнительный шаг. Например: если игрок говорит «шесть», и на кубике выпадает «шесть», то фишка делает семь шагов. И на этот раз победитель игры получит приз.

Большущую конфету, которую Нина достала из рюкзачка, Серафим не смог бы спрятать в кулаке. Мальчик принял новые условия игры с воодушевлением. И Нина начала вести записи.

После игры с кубиком последовал морской бой. За ним – карточки, которые нужно переворачивать в поисках одинаковой пары рисунков. Прошло немало времени, за которое Серафим вымазал рот шоколадом, а Нина отработала тридцать страниц.

– А что ты пишешь? – полюбопытствовал мальчик, дрыгая ногами на краю кровати.

– Секрет, – Нина сидит рядом, но не дает заглянуть.

– Ну-у скажи-и!

– Нет. Не скажу, – девочка показала розовый язычок.

– Ну и не говори, – насупился Серафим, скрестив руки на груди, как ворчун из семерки сказочных гномов. – Я итак знаю!

Нина насторожилась, но виду не подала:

– И что же я написала?

– Не скажу!

– Значит, не знаешь.

– А вот и знаю! Но не скажу!

– Ладно вам ссориться на ровно месте… – попытался вмешаться Толя, но Нина тайком прислонила пальчик к губам.

– Серафим, если скажешь, что я написала – дам самую сладкую конфету.

– Не хочу я твою конфету. Меня итак мама уже ругает, что я столько сладостей слопал. И вообще, ты хитрюшка!

Губки девочки недовольно поджались.

– Почему это я хитрюшка?

– Потому, что когда мы играли с кубиком, ты специально говорила только цифру «один». Поэтому тебе всегда доставало не меньше двух шагов. Ты хитрая!

Нина подскочила как ужаленная и топнула ножкой.

– Сам ты хитрюшка. Кто так обзывается, тот сам так называется!

– Нет ты хитрюшка! Ты-ты-ты-ты-ты!

– Ах это я хитрюшка?! А не ты ли подсматривал, где Толя свои корабли расставил, когда вы в Морской бой играли?

– Я-а?! Я не подсматривал. Я был здесь, на кровати, а Толя сидел далеко – за столом. Как я мог подсматривать?

– А вот и подсматривал!

– А вот и нет!

– А вот и да!

– Хитрюшка!

– Обманщик!

– Я не обманщик!

– Обманщик-обманщик-обманщик! Еще какой обманщик!

– Я не обманщик! Не обманщик! Я не подглядывал! Я не хотел подглядывать! – Серафим зашлепал ладонями по смятому одеялу и разревелся. – Я нечаянно! Оно само так получилось!.. Ы-ы-а-а!

За криком не было слышно, как в прихожей открылась дверь.

В разгар ссоры зашел Бронислав.

Нина схватила юношу за руку и повела на кухню, обиженно хлопнула дверью. На личике капризная мина и руки скрещены на груди; ей нужно время, чтобы интеллект одержал вверх над детским нравом, взбунтовавшимся из-за нечестного мальчика.

– Извините, что так произошло, Бронислав, – остывая, объяснилась Нина: – В конфликте виновата я.

Про Нину необщительный Бронислав знал мало; почти ничего. Он не поверил глазам, когда увидел на лице девятилетней девочки взрослый стыд. Ему показалось, что слова подбирает сдержанная в эмоциях женщина, тогда как произносит их детский голосок, далекий от перемен физиологии. Но если голосовые связки не могут передать серьезность ее исследований, то это по силам сделать ее исследованиям.

– Выяснилось, что Серафим может пребывать в сознании постороннего человека. Пользоваться не только восприятием настоящего, но и памятью. Есть предположение о взаимодействии с подсознанием. Установлен радиус, в пределах которого мальчик способен на телепатическую связь.

Бронислав молчит. Перед ним стоит маленькая девочка, – в половину его роста, в треть его возраста, – одетая, как принцесса, и рассуждающая, как специалист-психоаналитик. Она протянула стопку бумажек, аккуратно вырезанных ножницами из блокнота.

– Во время игры «Морской бой» было выявлено, что на расстоянии шести метров ментальная связь ослабевает. С вероятностью 90% могу утверждать, что пациент не контролирует свои способности. И с такой же вероятностью, что не осознает их, в силу недостаточного развития психики.

Юноша заметил, с каким воодушевлением Нина позволяет себе быть собой, не притворяясь девятилетней девочкой. Бронислав же запрятал смятение, но вундеркинд распознала мысли за внимательным взглядом буроокого. Девочка смутилась. Она поняла, что продемонстрировала свои способности слишком откровенно. Сильный страх, воспитанный гноблением матери, заставил позабыть, что Бронислав – маг, а его приемный сын – дитя Индиго. Нина испугалась, что последует наказание.

Но даже побледневшая, она смотрит на Бронислава прямым взглядом, вызывающим, насколько это возможно в ее возрасте.

Юноша опустился на табурет.

– Благодарю Вас.

Девочка насторожилась:

– Почему Вы со мной на Вы?

– Из уважения. Я вижу перед собой человека, одаренного умом в большей степени, чем старшие. Догадываюсь, что за этот «дар» вы заплатили невинным детством… Я надеюсь, что Серафим станет для Вас другом, способным облегчить Ваше бремя. Ну а на меня можете рассчитывать в любом случае, так как теперь я Ваш должник.

Маленькая принцесса продемонстрировала реверанс.

– Благодарю. Бронислав Вы считаете... Может… Быть умной… Не значит быть плохой…

Серафим перестал реветь, но икота осталась.

– Вдохни глубоко и не дыши, – посоветовал Толя, сидя на стуле задом наперед, выложив локти на спинку. Мальчик распахнул губы большой буквой «О», вдохнул и запер рот, замирая с надутыми щеками. Парень не удержался пошутить:

– Если Нина сейчас вернется с кухни, то решит, что у тебя во рту две конфеты.

Серафим икнул; из утробы раздалось отчетливое «Ква!». Толя прыснул смехом.

– Я не нарочно… ик!

– Попробуй рыгнуть.

Брови мальчика взлетели.

– Что-о?!

– Смотри.

Толя набрал полный рот воздуха и стал проглатывать. После, – выворачивая губы, – зарядил отрыжкой, словно огроменная жаба.

Серафим изумлен и шокирован. Показалось, что даже икота прошла – настолько сильное впечатление произвел подросток.

– Вот это да-а!..

– Круто? – довольно спросил Толя.

– Да-а… ик!

– Попробуй сам. Это помогает от икоты.

Серафим сделал все, как научил Толя. Вдруг он почувствовал себя странно. В животе забурлило и стало толкаться наверх. Мальчик заволновался и спросил:

– Я все правильно сделал?

Толя вылупился на мальчика, и согнулся от смеха. Только тогда Серафим сообразил, что вся фраза прозвучала сплошным басом отрыжки. Ребята закатились хохотом.

В этот момент из кухни отчужденно вышла Нина. Серафим поспешил поделиться радостью:

– А Толя меня научил рыгать!

Анатолий перестал смеяться. Младшая сестра посмотрела в его глаза, решая: «Удивляться ли?», – и удрученно проронила:

– Наверное, мне следует за него извиться.

Подросток стыдливо понурил голову и отправился собирать коробки с играми.

Серафим робко подошел к подружке:

– Прости, что я обзывался. Мне стыдно. Мама говорит, чтобы я сказал спасибо за конфеты. Они были очень вкусные. И было очень весело играть. Вы ведь еще придете в гости?

– Конечно, – отозвался Толя.

Девочка протянула оттопыренный мизинчик, и Серафим уцепился своим. Дети заговорили хором:

– Мирись, мирись, мирись, и больше – не дерись. А если будешь драться, то я буду кусаться.

– Бронислав, – обратился Толя, – Первого января мы с Ниной пойдем на детскую новогоднюю елку. Можно Серафиму пойти с нами?

– Да. Завтра мне и Насте передадут опеку.

– А мы будем наряжать елку? – воскликнул мальчик, с просьбой глядя на Бронислава.

Юноша растерялся на миг, вспомнив о забытой традиции.

– … Почему нет?..

* * *

Миновало две ночи и наступило 31 декабря.

В начале дня, из похода по магазинам вернулись Бронислав и Настя. Пуховик юноши замело снегом, на плечах по сугробу. Он принес продукты и с большими связками пакетов смог зайти только боком.

Начались хлопоты с приготовлением к праздничному ужину, и Серафима взяли помощником на кухню. До прихода взрослых в комнате висела гробовая тишина, и враз все ожило, зашумело. Греются сразу четыре конфорки электрической плиты, бурлит вода в кастрюлях, шипит масло на сковородках. Серафиму дали задание чистить яйца для салата, Бронислав взялся за нарезку продуктов. Настя, – в фартучке, – следит за всем, что происходила на кухне; успевает и помешивать, и подсаливать, и шустрее Бронислава стучит ножом по доске.

Не сразу, но через какое-то время, готовка расслабила юношу. Он начал общаться с Настей; сначала урывками, а потом они заговорили без остановки. И беседа, поначалу будто бы деловая, стала теплее. В ней появились интонации, эмоции. На кухне зазвучал беззаботный смех.

Когда за окном стемнело, и зажгли свет, здесь стало удивительно уютно. Еще не закончен процесс готовки, но решено перекусить. Когда все трое сели за тесный столик, – который еще предстоит разложить, – Бронислав и Настя соприкасались локтями. Он позволил себе не замечать этой случайности. А девушку эта случайность делала счастливой.

«Это лучше свидания в любом из ресторанов…» – думает она, зная точно, что Брониславу сейчас тоже хорошо на душе. А ей только одного и надо – чтобы он не отгораживался стеной равнодушия.

Именно это желание она загадала под бой курантов.

В первом часу было решено прервать застолье. Настя объяснила, что Дед Мороз приносит подарки под елку только спящим детям. То же самое когда-то говорила Серафиму его мама. Прежде, он не сомневался в словах взрослых, но теперь что-то пошло не так, и мальчик с удивлением посмотрел девушке в глаза.

В ее мыслях он увидел обман, где ущемленная честность сигналит светом полицейской мигалки. Искренность девушки хочет разоблачить фальшивую сказку. Но Настя врет ради странной радости, пользуясь доверчивостью ребенка.

Вдруг живот свело, словно Серафим съел бяку. Его стошнило взаправду, выплеснуло под стол сгустком кислятины. Опекуны переполошились, но Серафим перестал думать о них; ему плохо, голова охвачена горячкой. В бреду, мальчик узнает: всем взрослым известно, что Деда Мороза не существует.

Серафим смог увидеть подарок, который ему приготовили: он обернут в блестящую красную бумагу, подвязан желтым бантом, а внутри спрятано что-то тяжелое, металлическое, с вращающимися колесиками, пластиковыми на ощупь…

Настя провела шатающегося мальчика до ванной; там ему стало полегче. От этого полегчало и опекунам. Глядя на них, ясновидящий считывает ауры с красными пятнами тревоги, растекающимися из груди.

И тогда мальчик решил, что постарается перехитрить взрослых, чтобы они меньше за него волновались. Серафим притворился, что с ним все хорошо. И это сработало, ведь они не ждут подвоха от ребенка.

Мальчику понравилось, что он смог это сделать, пусть даже это и было обманом. Он хвалил себя тайком и считал молодцом, ведь он спас чужую радость от праздника.

Взрослые называют это ложью во благо.

В ванной комнате прекратился шум воды. Отворилась дверь, беспокоя сумрак спальни прямоугольником света. В нем, как в луче проектора, появилась грациозная тень девушки, вытирающей волосы. В силуэте видно, что изящные ноги не прикрыты даже тонкой тканью, а шортики едва ниже ночнушки. Невзначай, девушка повернулась боком в проеме двери. Маечка, оттопыренная подтянутой грудью, просвечивает.

Бронислав не упустил ни секунды этого приватного шоу. Он лежит вдоль кресла-кровати, как нельзя лучше повернутого для просмотра.

Свет погас и девушка на мысочках переметнулась в кровать. Юноша уловил аромат свежести и чистоты, но самым тревожащим оказалось благоухание девичьей кожи.

– Спокойной ночи, Бронислав, – промурлыкала Настя и зашуршала одеялом.

– С Новым Годом, – брякнул юноша.

В комнате воцарила тишина, тогда как за окном беснуется нескончаемый галдеж. В ночном небе мерцают искристые всполохи, грохочут залпы салютов. Народ празднует. В этот раз, праздник задействовал и Бронислава.

На стекле окна мигает отражение елочной гирлянды; цепочки крошечных огней меняют цвета, то плавно затухают и возгораются, то быстро мерцают. Ожидая сон, Бронислава поправил подушку между подлокотниками кресла-кровати. Из-под детского одеяла высовываются юношеские ноги, которым едва хватило и длины матраца. Брониславу странно столь наглядно замечать, как выросло и повзрослело тело. Мог ли он предположить, что когда-нибудь усыновит ребенка?..

Сейчас, – судя по его ауре, – Серафим глубоко спит. Рядом с ним, Бронислав улавливает энергетический фон Насти, которая переживает волнующее, томительное сновидение. Судя по эмоциям, девушка, – должно быть, – улыбается во сне. Что же касается самого Бронислава – он тоже доволен прожитым днем.

– Мм… Бронислав… – замурлыкала сквозь сон Настя. – О-ох… Бронислав!..

В юноше пробудилось такое вожделение, что уснуть теперь удастся не скоро.

Серафим вздрогнул не просыпаясь. Мгновение назад, его разум был погружен в покой; но теперь он в чрезмерной бодрости, заброшен в голову участника событий, происходящих не первую секунду.

Серафим чувствует боль и страх своего носителя; видит его глазами, что заднее сиденье автомобиля – наверху. Под онемевшим плечом – обивка потолка, усыпанная стеклянными осколками. Сотрясения помутило рассудок, рвота плещется в горле.

Между подголовником кресла и потолком виден затылок матери Бронислава. Ремнем безопасности она подвешена вверх тормашками, концами волос касается обивки. Тринадцатилетний подросток, в котором застрял Серафим, слышит топот возле машины; через разбитые окна замечает ноги посторонних. Кто-то разъяренный вскрыл пассажирскую дверь, схватил мать за одежду.

– Не надо! – заверещала женщина. – Не трогайте нас!

Ее стали дергать из ремня безопасности. Мать терпит боль и сопротивляется, но вот уже несколько рук вытаскивают ее наружу. Туфли цепляются за ремень, слетают на потолок. Женщину бросают на асфальт, лупят ногами, затаптывая до смерти.

События происходят быстрей, чем успевает понимать подросток. Отца, – водителя, – уже давно выволокли с противоположной стороны:

– Сын! Убегай! Убегай!!! – крик родителя прерывается ударами, – Убегай! … Убегай… – вскоре оборвался и сиплый шепот.

В момент, когда открывается задняя дверь салона, сознание подростка заволакивает чернота.

– Убегай…

…Темнота глубока, как забвение. Тишина беспамятства длится вечность. Но будто прошло лишь мгновение, когда зашуршали страницы пролистываемого талмуда памяти. Места, люди, дни и ночи. Несвязанные иллюстрации бросаются в глаза, но рассмотреть себя не позволяют.

Страницы становятся похожими; замедляется анимация. Глазами взрослого Бронислава Серафим видит ночной лес. Он смотрит в костер, а за пламенем видит старца. Тени трепещут на его рубахе и в белых волосах, но он не выглядит зловещим. От мудрого витязя ощущается бережная сила, которая успокаивает, как ребенка присутствие родителя.

Настя, спящая на боку медведя, доверилась Лешему, как внучка. Для новообращенного старец – незнакомец, увиденный впервые.

– Славное у тебя имя, юноша.

Бронислав ответил без утайки.

– Только для острастки иронии судьбы.

– Все тужишь, что родителей не защитил. И потому на сердце свое кольчугу повесил. Славную такую броню. Ужо сколько весен никого к себе не пускаешь. Вот и получается, что силушку свою удалую, да не по уму пристроил.

– Я не хочу, чтобы мне кто-либо доверялся.

– Этак от себя защищаешь. Вот уморил. Так знай, что могута в тебе небывалая. Но сила твоя, тобой же, в сосуд упрятана. Ярится она, полыхает, уж познал ты ее. И думаешь теперь, что опасен. Но поймешь вскоре – волшба может твориться во благо. Сила дарована тебе, дабы одолеть одиночество.

Бронислав выдержал паузу и проронил:

– Мое одиночество посильнее будет…

Серафим проснулся поздним солнечным утром.

К счастью, взрослые не ушли; тихо общаются за запертой дверью кухни. Мальчик сполз с кровати, поддел ногами тапки. Под лапами искусственной елки, на ворохе ваты, лежит продолговатая коробка подарка. В красной обертке. С желтыми лентами.

Серафим уставился на сюрприз, не чувствуя волнительного предвкушения. Ему грустно, и он не хочет никаких подарков; он боится притрагиваться к коробке. Потому что он не должен знать, что спрятано ней – но знает.

Настя приотворила дверь, чтобы подглядеть в комнату.

– С Но-овым Го-одом! – девушка села рядом и обняла, поцеловала в щеку: – Ты уже заглядывал под елку? Видел подарочек от Деда Мороза? Интересно, что же он принес тебе? Давай смотреть.

Бронислав пришел с кухни и прислонился к стене. Тем временем Настя вытащила коробку из под елки.

– Тяжелая. Что же там? Ну же, не скромничай. Скорее разворачивай!

Ребенок принялся рвать яркую обертку, а когда добрался на упаковки и объявил без эмоций:

– Самокат.

– Ты рад? – с горящим взглядом спросила Настя.

Мальчик кивнул.

– Жалко, что пока зима, на нем не получится покататься. Но когда дороги подсохнут, мы с Брониславом будем учить тебя на нем кататься. Что стряслось? Почему ты плачешь?

Мальчик всхлипнул и разревелся:

– ХОЧУ К МАМЕ-Е! ХОЧУ К МАМЕ-Е!

Настя обхватила Серафима, принялась холить и лелеять, подспудно откачивая излишки эмоций, чтобы успокоить психику. Бронислав отстранился от стены встал под люстрой и выкрутил лампочку – при его росте достаточно вытянуть руку над головой, чтобы дотянуться. Одно это уже привлекло внимание мальчика.

Юноша подошел и присел на корточки. Настя выпустила мальчика из объятий, а Бронислав показал ему скрученную из трубочек лампу.

– Хочешь фокус?

Серафим кивнул. Тогда юноша, придерживая двумя пальцами, поставил лампочку на ладонь. Не заставив томиться ожиданием, загорелся свет. Все ярче и ярче, он сияет в лучах солнца, льющихся в комнату из окна. Бронислав приступил к объяснениям:

– Лампочка горит, потому что у меня есть особая сила. Эта сила может заставить лампочку лопнуть на моей руке, и тогда я пострадаю. Но когда умеешь ей пользоваться, то можно делать много хороших фокусов. У тебя тоже есть особая сила. И она тебе не враг.

– Бронислав…

– Да?

– Можно я буду звать тебя папой?

– … Можно.

В напряженной тишине звонок в дверь раздался особенно громко. Настя спохватилась:

– Это Ладины пришли за Серафим, а мы его еще не покормили!

После детского новогоднего представления, Дед Мороз раздал детям гостинцы. И пускай Серафим и Нина точно знают, что Дед Мороз – выдумка, все же, отказываться от картонной елочки с конфетами, они не стали. И весьма довольные возвращаются к своему дому в сопровождении Толи.

У подъезда подросток попросил их остановиться:

– Нин, я не буду подниматься, ладно? Проводишь Серафима вместо меня?

– А ты куда собрался?

– Да я тут с друзьями договаривался…

Девятилетняя девочка нахмурила бровки.

– А учебу подтягивать когда начнешь?

– Смилуйся, – отшучиваясь, стал уходить Толя. – Каникулы только начались. Передай дома, что я к ужину вернусь.

Для Серафима, кнопка собственного дверного звонка оказалась слишком высоко; и на мысочках не достал. Нине хватило роста, чтобы раздался звон. В прихожую их впустила Настя.

Девушка не стала встречать детей; она открыла входную дверь и заперлась в ванной. Вскоре Настя вышла, собранная для выхода на улицу.

– Хорошо что вы пришли, – голос ее пытается скрыть дрожь. – А то… Бронислав забрал наш комплект ключей, когда…

Нина посмотрела на зареванное лицо, алые от слез глаза, которые Настя пытается скрыть. Нина и хотела бы помочь советом, но станет ли двадцатитрехлетняя девушка слушать девятилетнюю девочку.

Настя наклонилась застегнуть сапоги, и на секунду Серафим встретил ее взгляд.

«ОН МЕНЯ ОТВЕРГ! ОН МЕНЯ ОТВЕРГ!», – пульсирует в ее взгляде, отметая прочие мысли. Эта мощная пульсация вытягивает сознание мальчика, как репку. «ОН МЕНЯ ОТВЕРГ! ОН МЕНЯ ОТВЕРГ!». Свет меркнет от эха боли, и Серафим растворяется в летаргическом сне. Сознание обволакивает эйфория, которую испытала Настя час назад.

…Все, кроме Бронислава и Насти, вышли за дверь, и девушка запирается на ключ. В следующую секунду она бросается на юношу в порыве страсти. Жаркие губы впиваются жадным поцелуем. Настя стоит на мысочках, прижав грудь к его груди, в которой она ощутила желанный трепет юношеского сердца.

Не размыкая губ, девушка потеснила его к кровати. Толкнула на простынь. С грацией пантеры она взобралась сверху. Стянула через голову ночнушку; за которой нет лифчика…

– Прекрати!.. – заартачился Бронислав.

Она прервала этот неубедительный протест своими губами. Девушка знала, как сильно юношу взволновало увиденное под маечкой, и как его теперь манят ее коротенькие шортики. Шаловливые девичьи руки добрались до джинс Бронислава. Ослаб ремень. Расстегнулась пуговица. Распустилась молния. Настя ощутила с каким рвение его тело хочет ее. И этот зов не могли утаить боксеры, под которые устремились ее ласковые пальчики…

Бронислав схватил ее запястья, не позволяя коснуться пульсирующей плоти. Настя встретила его взгляд, и хищная пантера в ее глазах стала котенком.

– Почему?.. – с горечью прошептала она. – Ты же хочешь?..

В бурых глазах больше нет ни злости, ни горечи; как и жалости не осталось. В них каленая решительность.

– Потому что моя душа против.

Серафим вернулся в себя, когда Настя застегнула второй сапог. Он не смог осознать увиденного, но почувствовал боль разбитого сердца.

– Нина… Побудешь с Серафимом вместо меня, ладно?..

Девочка безропотно стала снимать верхнюю одежду.

– Спасибо… Серафим, твои ключи на полке.

Серафим застыл бледный, как сама смерть, и даже хлопнувшая дверь не привела в чувства.

Нина сунула пузырек ему под нос. Мальчик встрепенулся, споткнулся и упал на обувь.

– Фу-у! Что это?! – возмутился мальчик.

– Нашатырный спирт с усиливающими компонентами.

– Зачем ты мне это подсунула?!

Девочка закрутила крышку и убрала пузырек обратно в зайчика-рюкзачок.

– У тебя нездоровый цвет лица. Хм… – задумалась она: – Все же надо посоветовать Насте валерьянку попить.

Серафим поднялся из вороха обуви, и, – действительно, – почувствовал себя лучше.

– Давай смотреть мультики.

Маленький хозяин предоставил выбор гостье, но она не видела больше половины из тех мультфильмов, что были у Серафима. Дети уселись рядышком на кровати, и мальчик взмахнул пультом, будто волшебной палочкой. Заиграла сказка.

Серафим моргнул. Это было совершенно естественное действие, на которое рассудок не обращает внимания. Но веки не поднялись.

Психика не заметила подвоха, пока разум не осознал, что на экране телевизора, вместо заведомо известных персонажей, Серафим видит Нину. Он удивляется, но не может пошевелиться, чтобы застать ее рядом с собой. Экран загипнотизировал, овладел вниманием. И стал показывать иную историю…

…Нина не ждет ничего доброго от того, в каком настроении мама привела дочь в кабинет заведующей детского сада, сжимая пальцы совсем не ласково.

Полнотелая тетя встретила посетителей радушно:

– Здравствуйте. Вы, должно быть, Инна, мама нашей звездочки, – заведующая погладила девочку пухлой рукой, глядя на ее маму в преддверии хороших новостей: – Нина показала лучший результат на итоговом тестировании в своей подготовительной группе.

– Замечательно, – неуверенно сказала мама.

– Как Вы знаете, результаты этого тестирования мы раздаем родителям для дальнейшего зачисления по школам. Дело в том, что для вашей дочки мы устроили дополнительный тест. Отнеситесь серьезно к моим словам: Нина решила экзаменационное задание… для окончания первого класса школьной программы. Ваша девочка – вундеркинд!

– … И? Вы отдадите нам резюме?

– Инна… Я лично позабочусь, чтобы Нину зачислили в гимназию для одаренных детей. Ваше резюме я сама передам директору престижной школы.

– Мм… И почём?

Тон матери холоден. Тетя обескуражена.

– Вы меня поняли неправильно, – с нажимом в голосе и взгляде, заведующая обозначает прощение за случайное оскорбление. – Мне не нужна взятка. Я сама, от души, хочу помочь Нине.

– То есть, совсем без денег?

– Мне, – от Вас, Инна, – никаких денег не надо.

– Я поняла. Поняла. А сколько стоят взносы в эту школу? Она ведь частная, не так ли?

– Вам предоставят льготы…

– Мм… Великолепно. Но я могу отказаться и от льготной обдираловки, отдав Нину в обычную школу.

– Вы обеспечите ребенку будущее…

– Мне нужно обеспечивать ей еще и настоящее.

Тетя шокирована. Она не может умом принять такие ответы.

– Вы не боитесь, что ваша дочь понимает, что вы сейчас делаете с ее перспективами?

– Прекрасно! Хоть кто-то меня понимает!

«И дочка понимала 32-летнюю мать. Нина знала, что мама работает портнихой в ателье и зарабатывает гроши. Дошкольница понимала, что такое субсидии, и что ее неполная семья оформлена на все доступные льготы, но все равно живет на грани бедности.

Нина отчетливо помнила каждое событие, произошедшее с ней от момента ее рождения. Девочка помнила каждое слово отца, сказанное им за три года; по истечении которых он ушел навсегда.

Нина знала, что любовь мамы велика. Знала и то, насколько сильно тяготит маму доля родителя-одиночки: без мужа-кормильца, без мужчины в доме. И все это случилось из-за того, что папа стал особенным. Магия, которой овладел, оказалась для него важнее семьи, и он ушел в селения».

…По дороге на кухню, девочка зашла в коридор, чтобы потушить лишний свет.

– Мамочка, электричество нужно экономить, – наивно подсказала Нина.

– Ты как со мной разговариваешь?! Думаешь, что умнее матери?! Что ты о себе возомнила, малявка? Ну-ка быстро в свою комнату, и чтобы до ужина я тебя не видела!

‘ «Нина быстро поняла, что вундеркинд – это нечто плохое, хуже хулиганки. Методом проб и ошибок, она училась не быть такой: выкидывала из речи слова, которые заставляли брови матери хмурится, копировала поведение одноклассников-первогодок заурядной школы. Но все равно, ежедневно, неизбежно случались трепки».

…Мать потратила существенную часть полугодовых сбережений, чтобы оплатить услуги детского психолога.

– То есть вы хотите, чтобы я замедлила интеллектуальное развитие девочки, – деликатно уточнила женщина-специалист.

– Я хочу, чтобы ребенок стал нор-маль-ным! Здоровым, понимаете? Обычным, заурядным, среднестатистическим, понимаете. Что угодно, только не особенным!

«Психолог рекомендовала матери создать для ребенка специальную, «выравнивающую» среду обитания, и понаблюдать некоторое время за ее поведением.

Чтобы у девочки не развивались навыки познания, был ограничен доступ к информационным носителям: мультикам, книжкам со сказками, детским энциклопедиям. А чтобы не развивалось воображение, мать убрала немногочисленных кукол и мягкие игрушки; спрятала раскраски и забрала карандаши. То, что мать искренне считала за лечение, калечило душу ее дочери. Но жаловаться Нина не смела, молча познавала боль.

Детская комната превратилась в больничную палату: пустые книжные полки, ни единого яркого пятнышка, будь то платье завалявшейся куклы или вывешенный на стене акварельный рисунок. Медвежонок Пушистик больше не ждет девочку на кровати. Письменный стол абсолютно бесполезен. Стол да стул, шкаф с одеждой, окно и кровать. Тогда-то и начались игры с одиночеством.

Девочка безвылазно проводила вечера в заточении комнаты. А каждую минуту в школе, она изо всех сил старалась не выделяться, не привлекать внимание. Бывали еще выходные, когда мама уходила из дома на ночь. В такие ночи Нина радовалась тому, что оставалась одна. Ведь когда мамы дома нет – можно плакать от боли навзрыд.

Умоляя пустоту комнаты, чтобы вернулся папа и забрал с собой свою необычную дочь, Нина обретала надежду в своем маленьком сердце, тесно обхваченном одиночеством. Ведь родная мама ее невзлюбила; не считается с тем, что дочь не выбирала, кем ей родиться на свет. Для Нины непостижимо, как можно отрицать эту простую истину и винить ребенка. Жестокий, глупый нонсенс. Но обличить его, – и тем освободиться, – невозможно. Потому что ни один ребенок не способен вразумить родителя. Даже вундеркинд».

…Когда Нина перешла в третий класс, мама привела в дом мужчину.

– Вот, – с неловкостью на лице, она кивнула в сторону Нины: – Это мой ребенок.

Девочка ощутила животный страх от улыбки, с которой незнакомец подошел и опустился на корточки.

– Какая миленькая девочка! Как тебя зовут, малышка?

Мать ответила за дочь.

– Нина.

– И сколько же ей?

– Девять.

– А чего она у тебя такая не разговорчивая?

– Стесняется. Нина, улыбнись.

Девочка послушалась без пререканий.

– Очаровашка! – заключил мужчина, возвращаясь к своей женщине.

Он уверенно подошел и приобнял маму ниже талии:

– А меня зовут Коля. Я и твоя мама давно знаем друг друга, и часто видимся…

Нине стало понятно, с кем по ночам гуляла мама.

– …Мы подумали и решили, что нам нужно жить всем вместе. Одной большой семьей. У меня есть сын, Толя. Он тоже будет жить с нами. Он, правда, постарше тебя, но вы обязательно подружитесь. А когда я и твоя мама распишемся, то вы станете братом и сестрой.

…Нина сидит на кровати, обхватила колени руками. Она с испугом наблюдает, как незнакомый парень вносит в ее комнату свои вещи; как проталкивает для них комод, как вкатывает кровать-раскладушку и ставит ее у дальней стенки. Закончив переезд, он вышел, так и не обратив в сторону девочки свой угрюмый взгляд.

Нина мелко трясется. Один незнакомец подселился за стенкой. Другой будет спать в ее комнате. Но не успела она представить грядущий кошмар, как парень вернулся. В его протянутой руке шоколадка, а на губах извиняющаяся улыбка.

– Это тебе.

Нина медленно потянулась за гостинцем, пытаясь найти в глазах парня подвох. Раскрывать обертку не стала, положила шоколадку рядом. Парень придвинул стул решеткой спинки вперед, и сел напротив.

– Меня зовут Толя. А ты – Нина, да?

Девочка кивнула.

– Приятно познакомиться. Мне, честно говоря, очень неловко смущать тебя, но нам придется жить в одной комнате. К сожалению, мне не удалось уговорить отца поставить мою кровать в большой комнате… В общем, я хочу сказать, что хозяйка в детской – ты. Если я сделаю что-то не так – ты мне сразу скажи. Договорились?

…Первые дни Нина подозревала, что психолог прислала Толю испытывать результаты «лечебных» процедур. И настал экзамен, когда Толя предложил девочке раскраску и упаковку разноцветных фломастеров.

– Ты все время сидишь и скучаешь. Хочешь порисовать?

Нина замотала головой.

– Почему? Что плохого будет, если ты порисуешь?

Девочка встревожено смотрит на Толю, ожидая коварства; и впервые в жизни решается поступить вопреки наказам матери. Нина приняла подарок.

– Садись за стол. Там удобнее. Я пока на кровати учебники полистаю.

С переездом Толи, на столешницу вернулась лампа. Девочка включила ее, и белый свет полился на раскрытый альбом. Мультяшные картинки успели стать чем-то чужеродным для этой комнаты.

Оглянувшись на Толю стремительно, в последний раз Нина попыталась застигнуть признаки хитрой уловки. Посмотрела с прищуром, и решилась окончательно. Она сняла колпачок, – сердечко взволнованно бьется! – опустила стержень фломастера на лист.

– Нина!!! Чем ты занимаешься?!

Фломастер выпрыгнул из руки на пол. Лицо девочки стало белым, а губы задрожали от ужаса. Мама стоит на пороге; остолбенела от гнева.

– Я ей принес раскраску, – удивленно вступился Толя.

Затаив дыхание, Нина ждет приговор. Но мать повела себя непредсказуемо:

– А… Ты... Какой ты молодец, Толя!

– Да ничего такого. Просто подумал, что Нине интересно будет порисовать.

– Какой ты заботливый, Толя!! Повезло тебе, Нина, с братиком. Давай, расшевели маленькую лентяйку. А то любит она дурью маяться.

«Нина пыталась понять, чего теперь от нее хочет мама. В присутствии Коли и Толи, Инна делала вид, что никакой болезни и не было. В любом случае, мама стала чаще улыбаться дочери и общаться с ней, стала называть принцессой и шить ей миленькие платьица. Счастливая, что мама стала добрей, девочка притворялась, что ничего необычного в их семье не случалось.

Толя оказался необычайно заботливым и чутким. Иногда, раньше, чем успевали заснуть дети, за стеной начинались бесстыдные постанывание взрослых; тогда Толя принимался рассказывать Нине забавные истории из своей жизни.

Он приносил настольные игры, в которые они играли вместе. Толя никогда не отгонял девочку, когда она наблюдала за решением домашних заданий. Книжные полки Нины он заставил учебниками, накопленными за предыдущие классы школы. Этим волшебным кладом Толя разрешал пользоваться.

Для Нины настал сплошной праздник. Ум, изголодавшийся по знаниям за время заточения, стал упиваться хлынувшим потоком учебной информации. Продолжая притворяться нормальной девочкой, – для которой иллюстрации интереснее текста, – за считанные недели Нина добралась до первого учебника по химии. Она сделала все, чтобы Толя считал ее наивным ребенком, который просто-напросто подражает взрослым.

Специально для Нины, Толя привинтил карниз под потолком, чтобы плотным занавесом отгораживать девичью кроватку от света настольной лампы, когда допоздна засиживался с уроками. В своем убежище, под торшером длинноного светильника, Нина чувствовала уют. Прикрываясь обложкой детского комикса, она осваивала алгебру, геометрию, географию, биологию, историю, физику, литературу».

Настал день, когда девочка дочитала последний из учебников старшеклассника. На ее коленях лежит анатомия девятого класса. И, – пока Толя вышел из комнаты, – нужно вернуть книгу в его рюкзак. Чуткая к звукам, девочка выскользнула из-за укрытия занавески, пряча учебник за спиной. Дверь в комнату закрыта неплотно; в коридоре слышен разговор. Когда Нина освободила руки, то подкралась поближе, прильнула к косяку, чтобы подслушать.

Николай вернулся с работы. Толя пошел встречать отца, неся раскрытый дневник. Успеваемость не понравились мужчине, он строго разговаривает с сыном; но совсем не так страшно, как мама когда-то ругала дочь. Толя досадливо оправдывается за тройки и четверки. Он говорит, что оценки стали хуже потому, что он мало занимается. Нина знает, что это обман; Толя учился все свободное время. Ему стыдно признаться, что он не справляется со школьной программой.

Нина отстранилась от двери. Собираясь пройти мимо стола, остановилась на полпути. Толя решал домашнее задание, оставил тетрадь открытой. Глазки любопытно пробежали по цифрам и вычислительным знакам; девочка моментально проанализировала каскады действий, упрощающих уравнение в поисках переменных. Обнаружить ошибки Толи оказалось для нее не сложнее, чем разгадать ребус из детского комикса. Верное решение девочка нашла в уме.

Разговоры в коридоре прекратились, и Нина прошмыгнула за занавеску. Толя вернулся расстроенный; это понятно даже сквозь ширму. Он безропотно продолжил разбирать задачу; а Нину до смерти перепугал внезапный порыв сердца. Ведь она может протянуть Толе руку помощи!..

Девочка долго ходила вперед-назад, обдумывая вариант, при котором смогла бы помочь сводному брату и сберечь свой секрет. Но у этого уравнения только два решения: довериться или нет.

Нервничая, девочка прошептала:

– Ты умеешь хранить секреты?

Толя оторвался от вычислений, посмотрел на тень Нины, отброшенную светильником на волнистое полотно занавески.

– А?!

– Если ты узнаешь страшный секрет, сможешь сохранить его в тайне ото всех?

Тон девочки показался Толе слишком таинственным. Он заулыбался, думая, что Нина соскучилась по совместным играм.

– Совсем ото всех? – шутливо подыграл парень.

– От каждого. До самой смерти.

Парень подумал, что девочка легко сможет стать актрисой.

– Что же это за страшная тайна?

– Поклянись, что никому и никогда не расскажешь о ней!

– Торжественно клянусь!..

Наступило молчание. Толя умело изобразил, что готовится узнать что-то крайне важное.

– Дай мне свой черновик и авторучку.

Толя исполнил веление. Ему весело подыгрывать ребенку, отвлекаясь от постылых уроков. Когда девочка стала записывать тайные знания, он пытался угадать ее задумку. Добрая улыбка сама кралась на губы; провисела и несколько мгновений после того, когда переданный лист оказался перед его глазами.

Уголки губ сползли вниз, стоило парню понять, что написано третьеклашкой.

«От сих