Кратологические архетипы

Почему в 1917 г. большевикам удалось взять власть в России и после разорительной и тяжелой гражданской войны восстановить ее государственность практически в прежних границах? В 1974 г. профессор Стэнфордского университета Э. Саттон опубликовал книгу «Уолл-стрит и большевистская революция» [68]. Проанали­зировав большой объем архивных материалов Государственного департамента США, он исследовал взаимосвязь международных банков Нью-Йорка и лидеров большевистской революции. По его мнению, монополии Уолл-стрита были заинтересованы в победе большевистской революции в России.

Стратегия, которой они при этом придерживались, была выра­ботана еще в 1906 г. Ф. Хоувом в его книге «Признания монопо­листа». По словам Хоува, правила большого бизнеса состоят в том, чтобы сначала получить монополию, а затем заставить общество

работать на себя. Поэтому лучшим видом бизнеса является поли­тика, ибо законодательная дотация, франшиз, субсидия или осво­бождение от налогов стоят больше, чем месторождение в Кимбер­ли или Комстоке, так как первые не требуют для своего использо­вания ни умственного, ни физического труда.

Коммунисты, развивает эту логику Саттон, а также и национал-социалисты одинаково создают тоталитарные режимы, основан­ные на неограниченном контроле над обществом. А так как эконо­мическое хозяйство в таких государствах эффективным быть не может, они являются прекрасным рынком сбыта для капиталисти­ческих монополий. Чтобы реализовать эту программу, пишет Сат­тон, монополиям был нужен союз с представителями социалисти­ческой власти.

Давая показания в Овермановском комитете Сената, Альберт Рис Вильяме, хитрый комментатор русской революции, говорил: «Америка в целом не заинтересована, я думаю, в возникновении на рынке еще одного промышленного соперника наподобие Герма­нии, Англии, Франции и Италии. Я думаю, другое правительство в России, несоветское, вероятно, увеличило бы темп и скорость развития России и мы имели бы еще одного соперника. Конечно, это аргументация с капиталистической точки зрения».

Обобщая собранный им документальный материал из амери­канских архивов, Саттон делает вывод: Уолл-стрит или, скорее, комплекс Моргана-Рокфеллера руководствовался чем-то очень близким к аргументации Вильямса. Уолл-стрит вступил в Ва­шингтоне в битву за большевиков — и выиграл. Советский тотали­тарный режим выжил благодаря финансовой помощи Америки. То, что уолл-стритскому синдикату казалось дальновидной и, не­сомненно, прибыльной политикой, стало кошмаром для миллио­нов за пределами избранного влиятельного круга и правящего класса.

Конечно утверждения профессора Саттона являются по мень­шей мере очень большим преувеличением. Реальная роль, которую США сыграли в истории русской революции, на деле была совсем иной. США приняли участие в интервенции против Советской России, финансировали белые армии в гражданской войне и ока­зались последней великой державой, официально признавшей Со­ветский Союз, — это произошло только в 1933 г.

Осенью 1917 г. большевикам не составило особого труда взять власть в России, по образному выражению того времени, она фак­тически валялась на дороге. Намного сложнее было удержать ее.

Эту задачу им удалось решить, создав мощный репрессивный ап­парат тоталитарной государственной власти.

Очень интересна оценка, которую дал большевистскому режи­му Георгий Плеханов — лучший в России теоретик марксизма. Незадолго до кончины весной 1918 г. он составил политическое завещание, которое было впервые опубликовано в Париже в 1921 г. [26]. «Моя главная, непростительная ошибка, — писал Плеханов в этом документе, — это Ленин». У него были основания утверждать это: он знал Ленина и его сторонников лучше всех в мире. Теоретические основы программы большевиков, писал Пле­ханов, расходятся с Марксовым научным социализмом. Согласно Марксу, социализм выводится из уровня развития производитель­ных сил. Если в обществе отсутствует соответствующая производственная база, то говорить о «введении» социализма — это авантю­ризм. Но именно это и попытался сделать Ленин, продолжая клясться в верности марксизму.

За этими клятвами, пишет Плеханов, скрывается нечто, в дей­ствительности далекое и от марксизма, и от социализма. По мне­нию Плеханова, идеология ленинизма — это идеология малоразви­того капитализма, безграмотного и нищего пролетариата, который к тому же составляет лишь небольшую часть общества. Ленинские лозунги, понятные для этих маргинальных масс, противоречат марксизму и позаимствованы у анархо-социалистов и утопичес­ких социалистов.

Какой же окажется общественная система, которую Ленин и его сподвижники возведут под этими лозунгами? — спрашивает Пле­ханов и отвечает: — На первое место неизбежно выйдут «неогра­ниченный классовый террор», заговоры, обман, принуждение, жестокость. Будет создан, предсказывает Плеханов, тоталитарный строй, похожий на «государство инков». Оно будет более страш­ным, чем «монарх, потому что последний все-таки человек, тогда как государство — безликая и бездушная машина» с диктатурой партии, точнее, вождей, которые превратят страну в военный ла­герь.

Как долго сможет просуществовать эта бесчеловечная машина? Плеханов не исключает, что ей удастся противостоять разруши­тельным процессам в течение достаточно длительного историчес­кого периода. Но провал ее в конечном счете неизбежен — «когда большевистская власть начнет разлагаться изнутри».

И все же коммунистическая система, созданная Лениным и Сталиным, выдержала тяжелейшие испытания временем и одер-

жала эпохальные исторические победы. Советский Союз превра­тился во вторую мировую супердержаву. Была одержана победа во Второй мировой войне. Создан мировой лагерь социализма. Про­возглашена политика мирного сосуществования. А затем этот ми­ровой гигант без всякого давления извне и в условиях совершенно спокойной внутренней обстановки рухнул, словно колосс на гли­няных ногах, развалился всего за несколько лет. Мировая история не знает ни одного подобного примера.

Возникает тревожный вопрос: не явились ли эти события пря­мым следствием первых грозных ударов современного глобально­го эволюционного кризиса? Основания думать так есть: это совпадение по времени двух одинаково исключительных событий миро­вой истории — стремительного крушения одной из двух супердер­жав и обострения многочисленных признаков близящейся глобальной катастрофы. Этот синхронизм не может быть случай­ным. Колокол прозвенел.

Чтобы дать на эти вопросы более обоснованный ответ, следует глубже разобраться в том, чем же в действительности был Совет­ский Союз. Не станем цитировать западные пропагандистские штампы — они не дадут нам ничего. Не будем ссылаться и на советские учебники, в которых излагались официальные социаль­но-политические принципы. Отказываясь от обращения к этим двум группам альтернативных источников, вспомним мудрое за­мечание Карла Маркса: «Этикетка системы взглядов отличается от этикетки других товаров тем, что она обманывает не только покупателя, но и продавца».

В 1917 г. на авансцене российской истории действовали рево­люционеры-романтики. На штурм старых порядков они шли под боевыми лозунгами мировой социалистической революции: «Про­летарии всех стран, соединяйтесь!»; «Вставай, проклятьем заклейменный...» Победив под этими сакральными призывами, они по­строили мощное здание государственной Мегамашины, а затем были почти поголовно истреблены их более прагматичными пос­ледователями, которые сохранили священное знамя марксизма-ленинизма, но навели под его сенью собственные порядки. Впро­чем, в таком ходе событий не было ничего необычного: такова логика практически каждой революции, когда после горячки рево­люционных баталий наступает термидор и романтики уступают место прагматикам, среди которых оказывается немало негодяев.

Следуя подходу, принятому в этой книге и опираясь на методо­логию социосинергетики, попытаемся внести ясность в понимание

тех скрытых механизмов, которые приводили в действие эту ги­гантскую Мегамашину. Воспользуемся с этой целью понятием ар­хетипа. Этот термин происходит от греческих слов arche, что означает начало, и typos — образ. Архетип — это первообраз, изна­чальная, неявная форма реальности. К. Юнг использовал этот тер­мин для обозначения структурных элементов бессознательного, которые лежат в основе всех психических процессов. Архетипы, или доминанты, писал Юнг — это господствующие силы, боги, т.е. образы доминирующих законов и принципы общих закономернос­тей, которым подчиняется последовательность образов, все вновь и вновь переживаемых душой.

Л. Мамфорд писал об изобретении архетипической Мегамашины обожествления царской власти. Архетип этой невидимой сак­ральной Мегамашины власти послужил моделью всех последую­щих сложных государственных машин. Ее абсолютизм покоится на сверхъестественной санкции [62].

Из этих примеров ясно, что подход, основанный на определе­нии архетипов, опирается на принцип системности. А потому у нас имеется возможность применить его для моделирования еще одной саморазвивающейся системы — Советского Союза. В этом случае под архетипами будем понимать доминирующие, наиболее устойчивые, но, как правило, не выраженные в явной форме пове­денческие стереотипы властвующей элиты. Реализуя такой под­ход, мы последуем совету, который скрытым образом дает Маркс, и попытаемся выяснить, что в действительности скрывается за яркими этикетками официозной идеологии.

Попытки определить по частям эту «невидимую» систему ар­хетипов, на протяжении долгих 70 лет поддерживавших комму­нистическую Мегамашину власти, предпринимали П. Сорокин, М. Восленский, М. Джилас [5]. Используя результаты их анализа и вводя необходимые дополнения, построим целостную систему кратологических архетипов советской констелляции (cratos по-гречески означает власть).

1. Приоритетная функция номенклатуры — господствующего класса в системе «реального социализма» — состоит в максималь­ном укреплении и усилении собственной власти. С неприкрытой откровенностью этот архетип, ранее закамуфлированный разговорами о примате интересов простого человека, проявился в годы реформ. С легкостью необыкновенной отказавшись от старой офи­циальной идеологии, политическая элита, «краториат», быстро

провела трансформацию той формы, в которой она осуществляла свою власть.

Если раньше все определялось местом, которое человек зани­мал в административно-командной системе, то теперь не меньшее значение имеют деньги и собственность, которыми он владеет. Но это не изменило аппетитов чиновников, которые применили новый эффективный способ собственного обогащения — корруп­цию. Если в прежние времена номенклатура обещала народу свет­лое коммунистическое завтра, то сегодня она отбросила всякий словесный флер и строит капитализм — для собственных нужд.

Но это произошло потом. А в 1917 г., захватив власть, комму­нисты сразу же приступили к сооружению собственной кратологической Мегамашины. Это была секуляризированная версия спа­сения избранного народа — пролетариата, который должен был под руководством партии построить на земле обетованное буду­щее. Возглавлял работу мессианский вождь — генеральный секре­тарь партии, который был одновременно и первым теоретиком, и хранителем партийных норм, и носителем верховной власти, объединяя в одном лице ветхозаветные функции пророка, первосвя­щенника и царя.

Подобная сверхархаическая структура власти могла выжить только в условиях жесточайшего террора. Но ей требовалась и специальная система «невидимых» архетипов, обеспечивающих ее устойчивость в обществе.

2. Разительное расхождение официально провозглашенных лозунгов социалистического строительства и фактического по­ложения дел назовем вслед за Питиримом Сорокиным архетипом социального иллюзионизма. Октябрьская революция, пишет он, поставила перед собой задачу разрушить социальную пирамиду неравенства и эксплуатации, — вместо этого произошла перегруппировка социальных слоев. Внизу снова оказался про­стой народ, наверху — новые властители. Эксплуатация только усилилась. Вместо обещанной свободы возникла власть более дес­потичная, чем прежде. Вместо частного капитала сформировалась государственная власть, управляемая номенклатурой. Вместо про­возглашенных на словах федеративных принципов и автономии возникла жесткая централизация [30].

3. Следующий архетип связан с коллективистской кратологической этикой, формирование которой характерно для любых то­талитарных систем вообще и для «реального социализма» в част­ности. Об этом феномене писали П. Сорокин и Ф. Хайек [30, 53].

В наиболее ясной форме этот принцип был сформулирован Гитле­ром: «Du bist Nichts, deine Folks ist Alles» («ты — ничто, твой народ — все»). Все начинается с тезиса, который признается бесспорным: государственная необходимость важнее всего, для блага народа дозволено все. Светская религия, которая возникает на базе кол­лективистской этики, на деле означает отрицание индивидуальной нравственности, моральную вседозволенность. Этот примат мас­совой психологии, отмечал 3. Фрейд в работе «Психология масс и анализ человеческого Я», ведет к тяжелым последствиям — сниже­нию интеллектуальной деятельности, развязыванию стадных инстинктов, душевной регрессии [49].

Но это лишь одна, негативная сторона коллективистской этики. В этом феномене есть и другой слой — характерные для русского народа традиции взаимоподдержки и взаимовыручки, общинности, соборного мышления. Они органично включали и уважение к человеческой личности. Эти высоконравственные принципы неоднократно выручали русский народ в годину испы­таний. В советскую эпоху возник парадоксальный симбиоз этих принципов и большевистского коллективизма.

Но если от населения номенклатура требовала неукоснитель­ного соблюдения коллективистских принципов, то по отношению к себе самой ее представители допускали многочисленные послаб­ления. Эта привычка к двойным этическим стандартам пригодилась советской номенклатуре, когда в период демократических преобразований она с необыкновенной легкостью приняла новую идеологию и тем самым сохранила за собой право остаться на командных высотах.

4. Чтобы утвердить в массах принципы коллективистской мо­рали, была создана мощная пропагандистская машина. А чтобы подавить спонтанные импульсы опасного для системы инакомыс­лия, которое свойственно некоторым интеллектуалам, был принят на вооружение еще один, четвертый по счету архетип целенаправ­ленной маргинализации интеллигенции.

Сто пятьдесят лет назад в «Манифесте коммунистической пар­тии» Маркс провозгласил принцип диктатуры пролетариата в со­циалистической революции. Он выводил этот принцип из того, что, будучи ведущим классом общества, пролетариат должен вы­полнить свою историческую миссию и, устранив отжившую капи­талистическую систему, создать новое общество, которое будет соответствовать уровню развития производительных сил. Семьде-

сят лет спустя, руководствуясь теорией Маркса, Плеханов пере­смотрел отношение к этому принципу. «Я думаю, — писал он в своем политическом завещании, — что диктатура пролетариата в понимании Маркса не осуществится никогда — ни сейчас, ни в будущем». Эти слова были сказаны в 1918 г.

При этом Плеханов рассуждал в точном соответствии с теорией научного социализма. В XX в., подчеркивал он, развитие произво­дительных сил связано не с пролетариатом, а с интеллигенцией. И следовательно, именно она, а не пролетариат становится ведущим классом общества. В конце XX в. этот образованный класс получил специальное название — когнитариат.

Однако классу интеллигенции, отмечал Плеханов, присущи не столько узкоклассовые интересы, сколько общечеловеческие цен­ности в области культуры, морали, политики и т.д. Обязательным условием творческой деятельности интеллигента является личная свобода, его труд в принципе ориентирован на неравенство. Буду­чи интеллектуальной элитой общества, этот класс не может при­нимать участия в традиционных формах классовой борьбы, а также партийной деятельности. Массовые политические партии интеллигенции — вещь совершенно невозможная. Понимая это, Плеханов исключает из своего труда даже саму постановку вопро­са о диктатуре интеллигенции.

Разумеется, эти мысли Плеханова представляли собой фунда­ментальное изменение марксистской теории. Однако они в точнос­ти соответствовали методологии научного социализма. Необходи­мость внесения этих корректировок в теорию диктовалась теми переменами, которые к первым десятилетиям XX в. произошли в социально-экономической и политической жизни общества.

«В такой ситуации, — писал Плеханов, — диктатура пролета­риата станет абсурдной. Что это? Отход от марксизма? Нет и нет! Уверен: при таком повороте событий сам Маркс, случись это при его жизни, незамедлительно отказался бы от лозунга диктатуры пролетариата».

Но Ленин остался верен старым догмам марксизма и таких выводов не сделал. Коммунистическая партия, считавшая себя партией рабочего класса, который перестал быть ведущим и про­грессивным в новых исторических условиях, не могла не высту­пить против действительно передового класса — интеллигенции. Она была объявлена «прослойкой» между двумя основными клас­сами системы «реального социализма». Именно на нее обруши-

лись наиболее сокрушительные удары сталинских репрессий. В высших учебных заведениях готовили главным образом «образованцев» (удачное выражение А.И. Солженицына), которым потом за высокоинтеллектуальный труд платили меньше, чем простым рабочим.

Нынешняя пореформенная власть России охотно поставила себе на службу и этот архетип. Результатом стал духовный кризис, который подпитывался двумя потоками психологической обра­ботки — традицией выращивания культурно беспамятного челове­ка и наплывом самой низкопробной масс-медиа, вытесняющей все национальное.

5. С интеллектуальным и духовным регрессом был связан архе­тип отрицательной селекции или, по словам П. Сорокина, отбора «шиворот-навыворот». Действие этого архетипа проявлялось в том, что целенаправленно всячески ущемлялись — вплоть до физического уничтожения — лучшие, наиболее талантливые люди и выдвигались наверх, в сферы «краториата», «худшие» — люди второго и третьего сорта, приспособленцы и карьеристы. Сорокин утверждает, что в результате осуществлялось искусственное подавление генофонда нации, а к власти приходили далеко не луч­шие и не наиболее подготовленные ее представители.

Работу этого архетипа в действии легко проследить, если сопо­ставить уровень интеллекта высших руководителей России, зани­мавших этот пост после Сталина. В этом ряду были малокультур­ный Хрущев и тяжелобольные Андропов, Черненко и Ельцин, действия которых часто просто не могли быть адекватными. Этот фактор послужил одной из главных причин необычно высокого процента ошибочных политических решений, за которые страна вынуждена была заплатить непомерно тяжелую цену.

Тем не менее абсолютизировать действие этого архетипа было бы большой ошибкой, так как его универсализм оказался бы само­убийственным для системы. В истории Советской России извест­но немало имен высокоталантливых руководителей производства, инженеров, строителей, полководцев, благодаря умению и энтузи­азму которых были одержаны многие замечательные победы, со­ставившие славу страны.

6. Необходимость удерживать власть в состоянии постоянных экстремальных условий диктовала формирование следующего в этом ряду архетипа -- почти поголовной пауперизации населения, культа потребительской аскезы в целях мобилизации ресурсов для

построения светлого будущего. При Хрущеве боролись с коровами в частных хозяйствах, при Брежневе строго следили за размерами дачных домиков на жалких шести сотках, а при Горбачеве прово­дили кампанию по разрушению частных теплиц. История дала драматический ответ на эту идеологию «отложенного счастья»: многочисленные жертвы, которые понес народ ради светлого бу­дущего, в конечном счете оказались бесполезными.

П. Сорокин тонко подметил одно психологическое следствие, вытекающее из этого архетипа: интерес широких масс к коммунис­тически-социалистической идеологии находится в прямо пропор­циональной зависимости от пищетаксиса. Так было во все времена и во всех странах. Вероятно, именно в силу этого принципа дефи­цит, постоянно сохранявшийся во все годы советской власти, стал одной из движущих сил социалистического народного хозяйства. Можно думать, что в наши дни, после «реформ» Гайдара, Чубайса, Черномырдина и Кириенко, когда обнищание населения достигло небывалых для мирного времени масштабов, именно этот принцип в значительной мере объясняет ту широкую поддержку, которую находят у электората партии, остающиеся верными коммунисти­ческой идеологии.

7. Принцип «безвалютного» рынка. Советский Союз постепен­но вошел в мировое рыночное хозяйство в качестве его органичес­кой части и тем самым стал подсистемой мировой капиталистичес­кой системы. «Рыночные» отношения начали постепенно играть главенствующую роль и в собственной хозяйственной системе с тем, однако, отличием, что роль «внутренней валюты» выполняли другие, менее удобные факторы — взаимные услуги, бартерный обмен, привилегии, выдвижение на выгодные посты, в состав Ака­демии наук, правительственные награды и т.п.

8. Антиэкологическая направленность «реального социализ­ма». В распоряжении номенклатуры оказалась изобильная приро­да богатейшей страны мира. Интенсивными темпами шли процес­сы отчуждения территорий под нужды строительства, транспорта, лесного хозяйства, ликвидировалась основа стабилизации окру­жающей среды — естественные экосистемы. В борьбе вокруг про­ектов планетарного замысла типа поворота северных рек нетрудно проследить роль второго и седьмого архетипов. А трагедия Черно­быля во многом была обусловлена практикой обучения «дешевых людей», плохо подготовленных профессионалов.

9. Бесчеловечность режима. Корни Марксовой коммунистичес­кой идеологии лежат в европейской гуманистической культуре, выросшей на идеях античности и христианства. Ленинизм, по мне­нию Плеханова, радикально противостоит классическому марк­сизму. Сталин трактовал эти различия как развитие марксизма. Но гораздо ближе к истине был Плеханов, который писал о таком искажении учения Маркса Лениным, что от него остались только словесные формулировки и клятвы в верности. Следствием этих искажений, предсказывал Плеханов, неизбежно будет бесчеловеч­ный террор.

Вот только один пример — выдержка из строго секретного письма Ленина о политике партии в отношении церкви от 19 марта 1922 г.: «Изъятие ценностей, в особенности, самых богатых лавр, монастырей и церквей должно быть проведено с беспощадной ре­шительностью, безусловно ни перед чем не останавливаясь и в самый кратчайший срок. Чем большее число представителей реак­ционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь про­учить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать».

Такова была суть отношения большевиков к проблеме прав человека. А потому лозунги о высокой гуманности советского об­щественного строя не помешали принести в жертву жизнь, здоро­вье и счастье десятков миллионов человек во многих случаях лишь для того, чтобы такой ценой компенсировать ошибки, допущенные руководством. Пренебрежительное отношение к живым людям как к «винтикам» огромной государственной машины — послед­ний, девятый архетип. Органическая связь его с другими архети­пами, образующими целостную и самодостаточную систему, прослеживается без труда.

С первого взгляда может показаться, что эта кратологическая Мегамашина, как будто лишенная внутренних сдержек и проти­вовесов, не должна быть устойчивой и первая же серьезная би­фуркация не оставит от нее и следа. Но это не так: восьмой и девятый архетипы — значительные человеческие и природные ресурсы, которыми можно было распоряжаться совершенно бес­контрольно, — обеспечивали этой системе достаточно высокую степень устойчивости. Она выдержала даже самое тяжелое ис­пытание — столкновение с другой тоталитарной машиной, по-

строенной не на коммунистических, а на национал-социалисти­ческих принципах.

И лишь когда на рубеже 80-х годов XX в. возникла острая политическая и экономическая необходимость глубоких струк­турных преобразований социалистической Мегамашины, без которых сохранить Советский Союз было уже невозможно, номен­клатура решилась пойти на жертвы. Сначала она отказалась от коммунистической идеологии, затем с той же легкостью пошла на раздел государства и, наконец, возложила тяготы, неизбежные при крупных реформах, на плечи обнищавшего народа. Этой ценой она не только сохранила, но даже укрепила собственную власть, хотя и в новых формах. Что касается системы кратологических архети­пов, то ее перестраивать сколько-нибудь существенно не потребо­валось.

Глава 2.10