И снова Афганистан

Служба в Афганистане во время второй командировки имела несколько особенностей. Как генерал для особых поручений, я фактически имел неограниченный доступ к советским войскам и к афганским вооруженным силам. Одна из задач, поставленных перед нашей группой начальником Генерального штаба, заключалась в координации деятельности советских и афганских войск при проведении совместных операций. Когда мы прилетели в Афганистан, мне не пришлось долго «входить» в обстановку. Несколько сложнее было прибывшим вместе со мной офицерам — полковнику Юрию Алексеевичу Котову, полковнику Геннадию Борисовичу Громову, моему однофамильцу, и полковнику Валерию Петровичу Петриченко. Из них только один до этого служил в Афганистане, остальные попали в 40-ю армию впервые. Несмотря на это, они довольно быстро освоились.

Заслушивание должностных лиц штаба армии прошло очень быстро и заняло буквально несколько дней. Афганистан и сложившуюся здесь обстановку я знал достаточно хорошо. Непосредственно в 40-й армии ничего нового для меня не было. Значительно труднее было сразу определиться в том, как построить работу с афганскими военными — выезжать ли к ним в части самому или получать всю необходимую информацию от главного военного советника. В этом состояла, как я тогда считал, основная проблема для меня.

Наша группа должна была не только знать обстановку в частях 40-й армии и вооруженных силах Афганистана, но и в силу своих возможностей влиять на нее. Однако мы не имели права принимать решения, отдавать какие-то приказы или распоряжения. На основании собственного анализа событий в том или ином районе страны мы были обязаны высказывать свои предложения и рекомендации соответствующим командирам, вплоть до командующего 40-й армией и главного военного советника при министре обороны Афганистана.

Одновременно с этим в нашу задачу входил строгий контроль за выполнением частями Ограниченного контингента, аппаратом главного военного советника, а также штабом ТуркВО приказов министра обороны СССР по Афганистану.

Сложности новой работы были связаны прежде всего с тем, что вчетвером нам было крайне трудно охватить всю деятельность войск. Поэтому, после согласования с начальником Генштаба, мы планомерно анализировали ситуацию поочередно в каждом районе. В работу группы представителей никто не имел права вмешиваться, за исключением самого маршала Ахромеева. Безусловно, мы понимали, что такая свобода действий неизбежно накладывает на нас особую ответственность. Наши доклады начальнику Генерального штаба должны были составляться прежде всего компетентно и честно. Направляя нас в Афганистан, маршал Ахромеев рассчитывал на получение объективной информации о происходящем как в Ограниченном контингенте, так и в афганской армии, что называется, из первых рук.

Должность генерала для особых поручений была в высшей степени деликатной. С одной стороны, я располагал очень большими правами и имел фактически не ограниченные возможности в Афганистане, А с другой — я всегда помнил о том, что ситуация в этой стране меняется очень быстро. Действия любого офицера, будь он командиром батальона или начальником штаба 40-й армии, которые сегодня кажутся не совсем правильными и перспективными, в изменившейся под тяжестью обстоятельств обстановке через неделю могут оказаться единственно верными. Кроме того, офицеры группы представителей начальника Генерального штаба прослужили на разных должностях в вооруженных силах не один десяток лет и прекрасно понимали, что даже объективный доклад в Москву о погрешностях какого-нибудь офицера, тем более во время службы в Афганистане, неизбежно скажется в будущем на его карьере. А может быть, и на здоровье. Поэтому действовать нам нужно было не только деликатно, но взвешенно и дальновидно, в первую очередь опираясь на собственный опыт.

Основная же задача сформированной начальником Генерального штаба группы, на наш взгляд, состояла в оказании помощи командованию 40-й армии таким образом, чтобы при планировании и проведении боевых действий была сведена до минимума возможная гибель солдат и офицеров, проходивших службу в составе Ограниченного контингента советских войск в Афганистане.

«Десант высадить в «зеленой зоне»…»

В последних числах апреля 1985 года началась подготовленная в соответствии с имевшимся планом боевых действий очередная войсковая операция в ущелье Панджшер против крупной группировки полевого командира моджахедов Ахмад Шаха Масуда. Спланирована она была в связи с тем, что банды Масуда представляли реальную опасность для наших гарнизонов, находившихся непосредственно в районе этого горного ущелья. Они угрожали нормальному и бесперебойному движению автомобильных колонн по основной дороге на Южном Саланге — как мы ее называли, «дороге жизни». Кроме того, в середине восьмидесятых годов нам удалось наладить более или менее успешный переговорный процесс и прийти с некоторыми руководителями вооруженных отрядов оппозиции к взаимным договоренностям о ненападении. Несмотря на это, несколько полевых командиров, в том числе и Масуд, не только не выполняли взятые на себя обязательства, но и, пользуясь тем, что против них не ведутся активные действия, усиливали свои формирования. Мы не могли допустить существования подобных группировок, поэтому и было принято решение о проведении в ущелье Панджшер крупномасштабной войсковой операции. Она была подготовлена и проведена под руководством недавно назначенного командующего 40-й армией генерал-лейтенанта Игоря Николаевича Родионова. В тактическом отношении панджшерская операция отличалась от предыдущих тем, что боевые действия здесь впервые были начаты высадкой большого количества десанта, который отрезал душманам пути отступления в горы, как они это обычно делали. Затем, по замыслу операции, действуя десантными и мотострелковыми подразделениями совместно с авиацией, мы должны были разгромить саму группировку моджахедов и тем самым поставить точку в разговоре о существовании в Панджшере каких бы то ни было бандформирований оппозиции.

Операция началась успешно. Десанты были высажены точно по времени в те места, куда мы и планировали. Управляемость была хорошей — на командный пункт армии постоянно поступали доклады о том, что в районе боевых действий видны банды, которые пытаются скрыться в горах, но наталкиваются на сплошную стену встречного огня десантников.

В начале июня, в самый разгар операции, мы неожиданно получили шифровку о том, что в Кабул прилетает один из крупных военачальников. Называть его имя по этическим соображениям я не считаю целесообразным.

Во время телефонного разговора маршал Ахромеев посоветовал мне встретить его, представиться и сообщить, что в Афганистане действует наша группа представителей Генштаба. Что и было сделано — на Кабульский аэродром, где должен был приземлиться самолет, мы поехали вместе с главным военным советником в Афганистане генералом армии Григорием Ивановичем Салмановым. До этого мне ни разу не приходилось лично встречаться с человеком, который должен был прилететь. Я знал о нем лишь то, что за плечами этого генерала огромный командирский опыт — он долгое время командовал несколькими крупными группировками советских войск как на территории нашей страны, так и за границей.

Уже спускаясь по трапу, генерал приветливо улыбался. На его танковом комбинезоне была видна Звезда Героя Советского Союза. Он тепло обнялся с Салмановым и сдержанно поздоровался со мной. Я представился, но, как мне показалось, он не сразу понял, какую должность я занимаю. Мы заехали в штаб армии, после чего генерал приказал, чтобы его доставили на командный пункт армии, где боевыми действиями руководил генерал Родионов. В этот же день мы прилетели в Баграм. Генерал заслушал короткий доклад командующего армией и сразу же начал ставить уточняющие задачи по проведению операции.

Я ничего не имею против самого генерала и того, как он привык командовать войсками. В конце концов, этот военачальник принимал участие в Великой Отечественной войне, и годы, проведенные им в армии, сформировали у него свой стиль управления войсками. Тем не менее я предполагал, что он внимательно выслушает не только командование 40-й армии, но и советнический аппарат, прежде всего Салманова — человека очень опытного. Может быть, определенный смысл был бы и в разговоре со мной. Это нужно было прежде всего самому генералу, для того чтобы он разобрался и понял, что же творится в Афганистане и почему здесь возникла такая сложная ситуация.

Обстановку же в 1985 году можно было охарактеризовать одним словом — тупиковая. Активные боевые действия непрерывно велись в нескольких районах страны, тем не менее душманы, разбитые в той или иной провинции, всегда очень быстро восстанавливали свои силы и заново создавали большое количество баз и складов. Через полтора месяца после того, как наши батальоны возвращались в военные городки, мы снова были вынуждены проводить операции.

Я предполагал, что генерал вникнет во все тонкости обстановки и, как военачальник с огромным опытом, предпримет какие-то неординарные меры для изменения ситуации в стране в нашу пользу. Многие офицеры, оказавшись в Афганистане, очень скоро понимали бесперспективность боевых действий как основы нашего пребывания здесь, потому что, за редким исключением, ничего, кроме жертв среди наших солдат и среди афганцев, они не несли. Безусловно, мы оказывались перед необходимостью проведения ответных операций, для того чтобы исключить повторные нападения на наши гарнизоны. И все же многие, в том числе и я, были сторонниками переговоров с противником, в данном случае с душманами. Больше того, офицеры и генералы самыми первыми пришли к выводу о необходимости безусловного и полного вывода 40-й армии из Афганистана.

Здесь, видимо, нужно сказать о том, что все боевые действия на территории Афганистана мы проводили исключительно по просьбе руководства, которое существовало в стране в тот период. Мы были хорошо осведомлены, и Наджибулла не делал секрета из того, что он регулярно напрямую связывается с московскими руководителями. Как правило, сначала он выходил на министра обороны СССР, затем на Генсека. Позже, насколько мне известно, на Крючкова. Просило афганское правительство слишком часто и очень много. Конечно, в определенной степени угроза для действовавшего в Афганистане режима со стороны оппозиции существовала на протяжении всех девяти лет, пока в стране находились советские войска. Но в телефонных разговорах между Кабулом и Москвой, на мой взгляд, ситуации очень часто чрезвычайно драматизировались. Стоило лишь душманам обнаружить себя, скажем, в провинции Нангархар или в Кунаре, как по каналам правительственной связи Наджибулла настаивал, едва ли не требовал провести в этих районах боевые действия, убеждая «товарищей в Москве», что над провинциальными центрами нависла серьезная опасность, что под угрозой ликвидации находятся крупные гидроэлектростанции, кстати построенные советскими специалистами, а основные дороги Афганистана через несколько дней могут быть окончательно заблокированы. Иногда такие сведения не соответствовали истинному положению дел. Однако редкое обращение, выдержанное в подобном тоне, оставалось без внимания, и, как правило, вскоре в штаб 40-й армии приходили шифровки, обязывавшие нас усилить охрану коммуникаций в том или ином районе Афганистана.

Однако на первых порах генерал не стал вникать в тонкости пребывания наших войск в Афганистане, в специфику взаимоотношений с властями и особенности боевых действий. Соответственно, не приходится говорить и о правильной оценке обстановки. В этом, кстати, ему «помогала» и «свита», которая то и дело поддакивала невпопад. Поэтому и задачи, поставленные этим генералом частям 40-й армии в первые дни его пребывания в Афганистане, нельзя назвать необходимыми.

Войсковая операция в ущелье Панджшер для 40-й армии являлась плановой на лето 1985 года. План ее проведения был за несколько недель до начала боевых действий утвержден в Генеральном штабе и у министра обороны Маршала СССР Соколова. Однако, оказавшись на командном пункте армии в Баграме, только что прилетевший генерал с первых же дней начал изменять замысел операции. Некоторые из принятых им решений вызывали у офицеров крайнее недоумение. В частности, он приказал перебросить основные силы 201-й мотострелковой дивизии на Южный Саланг. Для этого как минимум необходимо было подготовить саму дивизию и обеспечить ее безопасность во время совершения марша. Мы отчетливо представляли, что любые действия, связанные с недостаточной подготовкой или внезапными изменениями уже имевшихся у штаба армии «заготовок» на время проведения операции, тем более в таком масштабе, неизбежно приведут к огромным жертвам, и прежде всего среди наших людей.

Очередное его распоряжение — высадить десант в «зеленую зону». Для нас, прослуживших в Афганистане уже достаточное время, было аксиомой, что это повлечет за собой гибель не только самого десанта, но и задействованных вертолетов. При составлении плана и во время непосредственной подготовки операций мы избегали подобных шагов. Перед началом десантирования мы обязаны были обработать территорию, на которую планировалась высадка подразделений. Как правило, нами наносились бомбово-штурмовые удары авиации, а если этого оказывалось недостаточно, то производились огневые налеты артиллерии. «Зеленые зоны» были плотно населены мирными жителями, и мы об этом прекрасно знали. Знали мы также и о том, что эти районы активно используются душманами. Они учитывали наши правила, в частности то, что мы никогда не нанесем удары по местам, где проживают простые дехкане. Поэтому моджахеды пользовались этим и постоянно скрывались в кишлаках. Тем не менее это не давало нам основания готовить и наносить мощнейшие удары по густонаселенным районам. И вдруг — идея большого начальника о высадке десанта именно в «зеленую зону», для того чтобы сковать душманов боевыми действиями…

Мы пытались его поправить, однако это удалось не сразу. Командованию 40-й армии, в том числе и генералу Родионову, непосредственно руководившему проведением войсковой операции в ущелье Панджшер, изменить некоторые решения оказалось не под силу. Тогда с этим генералом встретился я и попытался убедить его в том, что отданные им отдельные приказы неверны. Наш разговор закончился тем, что я почувствовал со стороны приехавшего начальника некоторую обиду: дескать, какой-то молодой генерал пытается давать указания крупному должностному лицу, к тому же Герою Советского Союза. Конечно, его самолюбие было задето очень сильно. Но я отдавал себе отчет в том, что объективно опыта войны в Афганистане у офицеров штаба 40-й армии и у меня было больше, чем у него. И ни один подобный конфликт между нами не идет ни в какое сравнение с теми жертвами, которые могли появиться, если бы нам не удалось отстоять уже утвержденный и отработанный до мелочей план проведения операции. К чести генерала, в конце концов он согласился с приведенными доводами и отменил свои распоряжения.

Позже у нас с ним состоялся еще один, я бы сказал, мужской офицерский разговор. Конечно же, его и мое служебное положение нельзя было сравнивать, и я отдавал себе в этом отчет. Столичный генерал очень хотел, чтобы деятельность группы представителей Генштаба находилась и под его контролем. В частности, он настаивал на том, чтобы я систематически докладывал ему о результатах нашей работы. С недоброжелательностью нам приходилось сталкиваться в отношениях и со многими офицерами, служившими в Афганистане. Наша группа постоянно бывала в подразделениях Ограничейного контингента, и некоторым казалось, что, являясь глазами и ушами «Его Величества» начальника Генерального штаба, мы в конечном итоге работаем против 40-й армии, регулярно докладывая «наверх» об ошибках и просчетах.

Меня такое положение не слишком волновало, хотя, скажу откровенно, порой становилось неприятно. Осенью, примерно через полгода после завершения панджшерской операции, мы еще раз детально обсудили взаимодействие с этим генералом. Понял меня он правильно. Проблем, связанных с предвзятым отношением к деятельности представителей Генерального штаба, у нас с ним больше не возникало. Позже этот генерал неоднократно прилетал в Афганистан и сделал достаточно много как для обеспечения армии всем необходимым, так и для решения некоторых проблем.