Тщеславие и самоубийство

В 60-х годах прошлого века была такая история в одной западноевропейской стране, в небольшом городке. Покончила с собой школьница с помощью передозировки вполне доступных лекарств. Фотографии в газетах, интервью с друзьями, бесконечные размышления о том, какой хорошей она была и отчего на это решилась, многолюдные похороны, на которых все рыдали и закидывали красивый гроб охапками цветов. Через какое-то время в городке происходит точно такое же самоубийство другой девочки. Снова пышные похороны всем городком, телевиденье, рассуждающее о вине общества и строящее предположения о причинах трагедии, газеты с портретами. И вскоре — третья девочка, тем же способом: кажется. Повторялся точь в точь весь маленький ритуал — прощальные записки, подарки на память. Четвертая девочка. Пятая. И что же делает полиция на этом пятом самоубийстве? Полиция начинает действовать жестко. Идет в телецентр и цензурирует новостные выпуски. Идет в редакции газет — и рассыпает типографские гранки. Идет в дом несчастных родителей — и берет в свои руки похороны, которые проходят очень скромно и практически без свидетелей.

Общество, конечно, негодовало. Но самоубийства прекратились.

Из жития свт. Спиридона Тримифунтского

На острове Кипр было селение, называвшееся Еритра. Пришедши туда по одному делу, свт. Спиридон вошел в церковь и велел бывшему там диакону, сотворить краткую молитву: святой утомился от долгого пути, так как было время жатвы, и стояла сильная жара. Но диакон начал исполнять молитвы медленно и нарочно растягивал возгласы, и пел, явно хвалясь своим голосом. Святой, хотя и добр был от природы, сказал ему: «замолчи», — и тотчас же диакон онемел: он лишился не только красивого голоса, но и самого дара слова. Весть о случившемся быстро разнеслась по селению, и все жители сбежались посмотреть. Диакон упал к ногам святого, знаками умоляя разрешить ему язык, а вместе с ним умоляли епископа друзья и родственники диакона. Но не сразу святой снизошел на просьбу. Наконец, он простил провинившегося и возвратил ему дар слова; при этом, однако же, не возвратил его языку полной ясности. На всю жизнь так и остался он косноязычным и заикающимся, чтобы не хвалился своим голосом.