Записи 1920—1930-х годов

Ахматова: — Встретились на блокослужении. Все оборванные. Он (недобро): «Где же испанская шаль?» Е. говорит:

— Ведь не три же раза в жизни она с ним разговаривала. Они разговаривали, конечно, о ее стихах и о другом. Но она помнит эти три встречи, уязвившие женщину.

— Четвертого меня приняли. Вы ничего не слыхали об этом?

— Нет.

— Собственно, я уже была принята в Москве. Но они здесь решили устроить прием Василия Львовича, с шубами. Приехали Наташа и Лозинский в машине и повезли меня. Миша Слонимский председательствовал. Миша сказал: «Я должен сообщить присутствующим радостную новость — Анна Андреевна с сегодняшнего дня член нашего Союза». Потом Лозинский говорил речь, в которой я с ужасом услышала, что когда русский язык станет мертвым языком, то мой голос будет звучать, как сейчас голос Овидия. Там было множество народу. Все аплодировали. Я раскланивалась в глубоком ужасе.

— Это они специально для вас сделали помпу.

— Да. Потом там принимали еще троих, уже без всяких разговоров. Я так расстроилась, что, никого не дождавшись, ушла одна, в темноте. А там ждала машина. Они потом три дня звонили, дошла ли я.

— Л. Я., поедемте в Детское. Литфонд хочет, чтобы я ехала в Детское.

— Они вам сейчас предлагают?

— Сейчас! Когда угодно! Они просто выживают меня отсюда. А я не знаю...

— Поезжайте непременно. Главное, вы отдохнете от всяких этих домашних забот.

— Знаете, я так мало забочусь...

— Все-таки надо каждый день печку топить.

— Печка это не забота, это развлечение. Вот еда... Но в конце концов Таня Смирнова обыкновенно что-то такое мне приносит с рынка. Я что-то ем.

— В Детском, в бывшем доме Толстого очень хорошо.

— Наконец догадались, что для отдыха человеку нужна отдельная комната.

— Об этом пока не догадались. Дело в том, что там не Дом отдыха, а...

— Да, Дом творчества. Между прочим, я почти все «Anno Domini» написала в санатории, где нас было пять в одной комнате.

— Пожалуйста, никому не рассказывайте об этом.