Глава правительства

Причины, по которым я противился безоговорочной капитуляции. – Предложение о разделе Германии. – Окончание подводной кампании. – Перевод военно-морских сил на Балтику. – Угроза большевизма. – Я становлюсь преемником Гитлера. – Гиммлер открывает карты. – Смерть Гитлера. – Я назначаю Шверин фон Крозигка политическим советником. – Положение в вооруженных силах. – Попытка эвакуировать беженцев в Западную Германию и удержать Восточный фронт. – Сепаратная и частичная капитуляция. – Фридебург ведет переговоры с Монтгомери. – Сдача кораблей. – Эйзенхауэр отвергает частичную капитуляцию. – Йодль ведет с ним переговоры. – Мое невежество касательно концентрационных лагерей. – Мое правительство до ареста

В январе 1945 года немецкое правительство получило копию одного из разработанных англичанами документов, содержащего «планы и подготовку мероприятий по оккупации Германии» после безоговорочной капитуляции. На приложенной к документу карте было показано предполагаемое расчленение Германии между Советским Союзом, Соединенными Штатами Америки и Великобританией. Он был очень близок к итоговому разделу страны, только на этой карте не была указана зона, выделенная на Ялтинской конференции в феврале 1945 года Франции.

Мы справедливо опасались, что такое расчленение, а также методы, предусмотренные планом Моргентау, положат конец нашему существованию как единого государства.

Поэтому вряд ли стоит удивляться, что мы не стремились немедленно положить конец войне, безоговорочно сдавшись на милость победителей.

Помимо политических соображений, существовали еще и практические, также имевшие большую важность.

12 января 1945 года русские перешли в наступление на Восточном фронте. Они прорвались в Силезию и вышли к Одеру в районе Квестрина и Франкфурта. Немецкие вооруженные силы на восточной границе не смогли выполнить свою главную задачу – защитить жизни и имущество населения восточных территорий. Люди устремились на запад, чтобы не попасть в руки русских. Они хорошо знали, что принесет им Красная армия. Когда в руки русских попали Голдап и другие населенные пункты на границе Восточной Пруссии, русские отнеслись к немецкому населению с воистину ужасающей жестокостью. Обращение советского писателя Ильи Эренбурга к русским солдатам напрочь лишило немцев иллюзий. «Убивайте! Убивайте! – требовал он. – Немецкая раса есть одно только зло, и ничего кроме зла. Каждый ныне живущий олицетворяет зло, каждый еще нерожденный – тоже зло. Следуйте наказам товарища Сталина. Уничтожьте фашистского зверя раз и навсегда в его берлоге! Насилуйте, лишайте немецких женщин их расовой гордости! Берите их, как законные трофеи! Убивайте, когда идете с оружием по их земле! Убивайте, храбрые солдаты Красной Армии!»

В таких обстоятельствах я считал спасение населения восточных территорий первоочередной задачей, которую предстояло выполнить вооруженным силам Германии. Если, к несчастью, мы не сумели защитить жилища наших восточных соотечественников, то обязаны, по крайней мере, помочь им спасти свои жизни. Хотя бы только ради этого немецкие солдаты на Восточном фронте должны были продолжать сражаться.

Но эта причина не была единственной. Союзники оставались непоколебимыми в своем стремлении закончить войну только безоговорочной капитуляцией Германии. Для немецких вооруженных сил это означало, что в момент подписания капитуляции все передвижения войск должны были прекратиться. Солдатам следовало сложить оружие там, где они находились, и отправляться в плен. Если бы мы капитулировали зимой 1944/45 года, 3,5 миллиона немецких солдат на Восточном фронте, тогда еще удаленном от англо-американского фронта на западе, оказались бы в плену у русских. Даже если бы у русских было такое желание, то все равно, хотя бы по чисто организационным причинам, они бы не смогли принять такое число пленных, обеспечить им крышу над головой и питание. В разгар суровой зимы людям пришлось бы располагаться лагерем в чистом поле. Неизбежным следствием явилась бы высокая смертность. То, что найти помещение и обеспечить пропитанием неожиданно появившееся огромное количество военнопленных очень сложно, доказывает тот факт, что даже англичане и американцы в середине мая 1945 года не смогли обеспечить всем необходимым немецких военнопленных, в результате чего многие из них погибли.

Поскольку союзники продолжали настаивать на безоговорочной капитуляции, было очевидно, что продолжение военных действий зимой 1944/45 года приведет к гибели миллионов немецких мирных жителей и солдат на Восточном фронте. Любой военнослужащий, занимающий сколь бы то ни было ответственный пост в вооруженных силах, понимал, что такой шаг может быть только вынужденным. Но несчастные беженцы с востока ни за что не согласились бы добровольно отдаться в руки русских. Да и солдаты, воюющие на Восточном фронте, не желали стать военнопленными русской армии. Они никогда не подчинились бы приказу сложить оружие там, где находились, и покорно ожидать своей участи. Так же как и гражданское население, они непременно попытались бы спастись на западе. В то же время никто во властных структурах не пошел бы на подписание акта капитуляции, зная, что его условия непременно будут нарушены и что, подписав его, он предоставляет миллионы немцев на востоке своей судьбе, причем весьма незавидной, обрекает многих на физическое уничтожение. Такая ноша была бы слишком тяжела для человеческого рассудка.

Поэтому, как это было ни прискорбно, но при сложившихся обстоятельствах нам пришлось продолжать войну зимой 1944/45 года, принеся в жертву множество солдат и офицеров на всех фронтах, а также мирных жителей, которые гибли при воздушных налетах и во время сражений в населенных пунктах. К несчастью, у нас не было выбора, поскольку эти потери были все же меньше, чем если бы мы преждевременно отказались от наших восточных территорий. Любой военный деятель, задающий себе вопрос, не была ли капитуляция зимой 1944/45 года меньшим из зол, должен основывать свое мнение не на том, что бы случилось с немцами на востоке или немцами на западе, а на том, какая судьба постигла бы немецкую нацию в целом. То, что немцы на западе требовали скорейшего прекращения военных действий, вполне объяснимо, поскольку каждый лишний военный день не приносил им ничего, кроме трудностей. Но это требование не могло быть выполнено. Западные немцы нередко проявляли недовольство и нетерпимость, когда речь шла об их соотечественниках на востоке, при этом упуская из виду тот факт, что, если мы пойдем навстречу их требованиям, множество солдат из их же семей тоже расстанутся с жизнью. Не менее ошибочной была и позиция некоторых гаулейтеров, которые, предвидя крах Германии и конец войны, заботились только о безопасности своих областей.

В главе 17 я уже говорил о причинах, по которым лично я не мог рекомендовать принять требование союзников о безоговорочной капитуляции. Правда, меня ни разу не спрашивали, считаю ли я, главнокомандующий военно-морскими силами страны, что военные действия следует прекращать. Но, если бы спросили, моим ответом, пока Восточным фронт оставался на значительном удалении от Западного, было бы твердое «нет».

Для того чтобы достичь нашей цели, заключающейся в спасении немецкого населения восточных провинций, следовало во что бы то ни стало обеспечить соблюдение законности и порядка в стране и дисциплины на фронтах. Следствием любых беспорядков стал бы рост потерь. Именно с выполнением этой первоочередной цели, о которой я по вполне понятным причинам не мог объявить противнику в то время, связаны все мои последующие приказы и распоряжения.

Зимой 1944/45 года я не слишком верил, что мы будем продолжать войну, потому что именно в это время наметился некоторый раскол между Советским Союзом и западными союзниками. Политика англичан и американцев, направленная на уничтожение Германии как европейского государства, была мне совершенно непонятна – ведь образовавшийся вакуум мог быть заполнен только экспансией с востока. Судя по всему, они пока об этом не думали. Размах военной пропаганды и насаждаемый ими повсеместно дух крестового похода против национал-социалистической Германии невозможно было оценить иначе.

С лета 1944 года Восточный фронт начал стремительно приближаться к нашим границам. Угроза, нависшая над Восточной Пруссией, поставила перед нами важнейшую задачу снабжения морем войск на фронте, а также эвакуации с востока беженцев и воинских частей. Когда же в результате прорыва русских на восточном побережье Балтики наши судоверфи и заводы оказались под угрозой захвата или уже в руках противника, стало очевидно, что подводным лодкам, несмотря ни на что, больше не придется участвовать в широкомасштабных операциях.

Подводная кампания перестала быть первоочередной задачей флота, поэтому я перевел большую часть флота для оказания посильной помощи войскам и спасения немецкого населения от приближающихся русских.

Свободный личный состав был организован в военно-морские дивизии и отправлен на Восточный фронт. В последние месяцы войны около 50 тысяч военных моряков приняли участие в обороне восточных территорий Германии. Во время одного из боев погиб командир 2-й военно-морской дивизии вице-адмирал Шоельрен.

Не забывая о необходимости поддерживать каботажное сообщение в Северном море и у берегов Норвегии, я все-таки перевел часть военно-морских сил на Балтику, где они срочно требовались для защиты морских коммуникаций, а также торговых судов, везущих беженцев. Было бы очень важно подключить к работе наш торговый тоннаж. Им командовал Кауфман – гаулейтер Гамбурга, который одновременно являлся имперским комиссаром морских перевозок и по должности подчинялся непосредственно Гитлеру. Общая ситуация в восточных землях Германии, а также отчаянная обстановка на Восточном фронте потребовали, чтобы все возможные ресурсы были сосредоточены в одних руках. Поэтому управление морским торговым тоннажем было передано мне, после чего я смог организовать скоординированную работу торгового и военного флота, используя все корабли с максимальной эффективностью. Все вопросы по этой координации я поручил контр-адмиралу Энгельгарду, человеку, который имел богатый опыт работы на торговом флоте. Благодаря его усилиям в последние месяцы войны флот обеспечил снабжение Восточного фронта, одновременно эвакуировав более 2 миллионов человек из Пруссии и Померании.

Оперативные вопросы транспортной организации решали: в западной части Балтики – главнокомандующий ВМС «Восток» адмирал Кумметц, а в восточной части Балтийского моря, включая побережье Пруссии, – адмирал Бурхарди. Однако главная заслуга успешной работы этой разветвленной транспортной системы, безусловно, принадлежала командам военных и торговых судов, делавших все от них зависящее, чтобы решить поставленную задачу.

Я позаботился о том, чтобы местные власти не смогли вмешиваться в деятельность портов и судоверфей, которые пока еще оставались в наших руках. Для обеспечения длительного нахождения кораблей в море было особенно важно, чтобы все судоремонтные мощности работали бесперебойно. И в море, и в гаванях корабли постоянно подвергались атакам авиации и подводного флота русских, нередко подрывались на минах – и всегда их ремонт производился в рекордно короткие сроки. В условиях повышенной нагрузки довольно часто возникали проблемы с судовыми силовыми установками – их тоже решали с максимальной скоростью.

Когда 19 марта 1945 года Гитлер провозгласил свою знаменитую «тактику выжженной земли», я прежде всего принял меры к тому, чтобы контроль за деятельностью флота остался в моих руках. В инструкциях верховного командования вооруженных сил, разработанных для разъяснения и обеспечения выполнения приказов Гитлера, специально было отмечено, что никаких разрушений в портах и на судоверфях без моего ведома быть не должно. Я наделил военно-морское командование различных морских портов и баз правом решать этот вопрос по собственному усмотрению от моего имени. Для обеспечения функционирования транспортной системы мне даже пришлось обратиться к Гитлеру с просьбой поручить мне контроль за распределением угля и топлива на севере Германии. Иначе я не смог бы обеспечить выделение нужного количества топлива для судов.

10 апреля (из-за наступления русских на Одере, а также прорыва американцев в центральные области Германии) возникла угроза разделения страны на две части. Гитлер издал приказ о том, что, если возникнет необходимость, власть над северной половиной будет передана мне. Это означало, что гражданская власть будет сосредоточена в моих руках, а командование военными операциями перейдет ко мне только в том случае, если Гитлер и верховное командование переберутся на юг Германии.

Помогать мне в выполнении значительно расширившихся обязанностей должны были гаулейтер Бремена Вегенер, одновременно являвшийся имперским комиссаром по делам гражданского населения, и генерал Кинцель в качестве военного советника.

22 апреля, незадолго до того как русские вошли в Берлин, я переехал в Плоен в Гольштейне.

То, что организация обороны Северной Германии в соответствии с инструкциями Гитлера невозможна, мне стало ясно, когда я внимательно изучил этот вопрос по прибытии в Плоен. Моя новая должность давала право координировать действия различных гражданских властей и правительственных учреждений, чтобы обеспечить прием непрекращающегося потока беженцев из Восточной Германии. Недостаток координации являлся сдерживающим фактором в организации перевозок и на море, и на суше. Поэтому было важно пресекать любые попытки действовать независимо от центральной власти или без желания сотрудничать, что могло отрицательно сказаться на процессе перевозки и приема беженцев. 23 апреля я пригласил в Плоен гаулейтеров Мекленбурга, Шлезвиг-Гольштейна и Гамбурга, чтобы обсудить вопрос о координации наших усилий. Из них приехали только двое. Гаулейтер Гамбурга Кауфман так и не появился. От сотрудничества в любой форме он категорически отказался. Вскоре я узнал, что начиная с середины апреля он предпринимает воистину титанические усилия, чтобы устроить сепаратную капитуляцию Гамбурга. Сдать Гамбург союзникам, а конкретно – англичанам, ведь именно в их секторе находился Гамбург, было его заветной мечтой, но в тот момент я никак не мог согласиться на такой шаг. Было очень важно продолжать удерживать территорию достаточно большую, чтобы принять беженцев из восточных провинций. У нас не было надежды удержать Мекленбург – на карте союзников он был включен в русскую зону, поэтому единственной возможной альтернативой являлся Шлезвиг-Гольштейн. К тому же на территории Шлезвиг-Гольштейна находился Киль, являвшийся одновременно базой, от которой зависела вся балтийская транспортная система, и штабом военно-морского командования, откуда велось руководство операциями. Если Гамбург будет сдан, вся земля Шлезвиг-Гольштейн окажется в руках англичан, и порты, пока еще открытые для приема транспортов с беженцами, будут потеряны. Налаженная военно-морскими силами транспортная система будет сразу же разрушена англичанами, личный состав перейдет в категорию военнопленных, а перевозке беженцев морем будет положен конец. Больше не будет возможности принимать на борт людей в восточных портах, а останется ли Шлезвиг-Гольштейн после его оккупации англичанами открытым для приема беженцев, не знал никто. В любом случае нужно будет получить соответствующее разрешение англичан, а их отношение к вопросу беженцев пока не было известно никому.

А поскольку представлялось весьма вероятным, что англичане учтут пожелания своих русских союзников, мы не имели оснований надеяться на их готовность принимать в Шлезвиг-Гольштейне немецкие войска с Вислы, которые вместе с массой беженцев отступали на запад с левого берега Одера. Позже мы видели, как американцы на своем участке фронта отказались принять беженцев и невооруженных солдат и, применив оружие, вернули их русским.

Таким образом, преждевременная сепаратная сдача Гамбурга могла привести к потере значительного числа немецких солдат и беженцев из восточных провинций. 30 апреля я получил послание Кауфмана, в котором он не скрывал своих намерений. В тот же вечер, то есть накануне моего назначения главой государства, я отправил ему ответ следующего содержания:

«1. Военные власти в настоящий момент заняты спасением территории Германии и немецкой расы от угрозы большевизма. Поэтому решающим театром военных действий является Восточный фронт. Со стороны военных делается все возможное, чтобы остановить наступление русских в Мекленбург или хотя бы задержать его достаточно долго, чтобы дать возможность максимальному числу немцев покинуть его.

2. Эвакуация осуществима лишь до тех пор, пока остается открытой «дверь» через демаркационную линию между зонами, согласованную на Ялтинской конференции. Если англичане закроют канал Эльба-Трава, мы отдадим 7 миллионов наших соотечественников на милость русским.

3. Поэтому исключительно важно защищать позиции на Эльбе против наступления западных союзников как можно дольше. Разрушение собственности, которое при том последует, тысячекратно окупится числом человеческих жизней, спасенных в восточных провинциях. Следует предотвратить любые разрушения портовых мощностей, кроме тех, что абсолютно необходимы с военной точки зрения.

4. Оказав поддержку этим жизненно важным военным операциям, вы и город Гамбург внесете достойный вклад в спасение нации».

Преждевременная сепаратная сдача Гамбурга в конце апреля стала бы серьезной ошибкой. Но если бы задача перевозки беженцев и размещения их на территории Шлезвиг-Гольштейна была выполнена, ситуация в корне изменилась бы. Поэтому после решения вопроса с беженцами у меня не было намерения настаивать на продолжении сопротивления. Но в тот момент представлялось жизненно важным задержать англичан на Эльбе, чтобы территория за ней оставалась в наших руках. Также было крайне важно, чтобы англичане не захватили мосты через Эльбу в Гамбурге, а линия их обороны была отодвинута как можно дальше на юго-запад, чтобы спасти город и его жителей от уличных сражений. Приказы фельдмаршала Буша, главнокомандующего на северо-западе, основывались именно на этих соображениях.

Исходя из изложенного, было необходимо предоставить в распоряжение военного командования Гамбурга (генерал-майор Вольц) как можно больше воинских частей для обороны города. В порту в это время находилось несколько команд подводных лодок, которые больше не выходили в море. Моряков одели в серую полевую форму и тоже направили в распоряжение Вольца. Последний сформировал из них противотанковый батальон под командованием Кремера, Пешеля и Тетера. Я был уверен в высоких боевых качествах подводников, но тем не менее сомневался, справятся ли они с совершенно непривычными задачами военных действий на суше. Генерал Вольц использовал этот батальон вместе с подразделениями полиции и военно-воздушных сил для проведения серии мастерски спланированных диверсионных операций. Они проникли на территорию, уже оккупированную англичанами к юго-западу от Гамбурга, и в период с 18 по 20 апреля уничтожили 40 британских танков и бронетранспортеров. По сообщению генерала Вольца, немалый вклад в общий успех внесен батальоном Кремера. В результате этих серьезных и совершенно неожиданных потерь англичане на некоторое время приостановили наступление на Гамбург, чего мы и добивались. Город не подвергался прямым атакам до тех пор, пока последующее развитие событий не сделало его капитуляцию оправданной.

23 апреля ситуация с военным командованием на севере Германии несколько прояснилась, во всяком случае, насколько это касалось меня. Гитлер решил остаться в Берлине. Верховное главнокомандование перебазировалось из столицы в Рейнсберг. Это означало, что оперативное командование в Северной Германии оставалось в руках Гитлера, а верховное главнокомандование осуществлялось генерал-фельдмаршалом Кейтелем и генерал-полковником Йодлем. Моя деятельность ограничивалась организацией перевозок по Балтийскому морю и оказанием всемерной помощи беженцам.

28 апреля я выехал из Плоена в Рейнсберг. Я хотел точно узнать, какова ситуация на Восточном фронте. Дороги из Плоена в Рейнсберг были забиты идущими беженцами, грузовиками с ранеными солдатами и гражданскими лицами. Бесконечный поток измученных людей двигался на запад. Британские и американские самолеты обстреливали места скопления транспортных средств, при их приближении крестьяне на полях бросали работы и прятались. Во время таких обстрелов много беженцев было убито.

Добравшись до ставки верховного главнокомандования, я обнаружил там Гиммлера. После совещания он завел разговор о преемнике Гитлера, если последний будет убит в Берлине. Он спросил, как я отнесусь к тому, что он станет главой государства, если, конечно, такова будет воля Гитлера. Я ответил, что в данной ситуации самое главное – не допустить наступления хаоса, который непременно приведет к дальнейшему кровопролитию, поэтому лично я буду служить любому законному правительству своей страны.

Что касается военных аспектов, после совещания стало понятно, что наша армия на Висле не сможет долго сдерживать натиск русских, поэтому не приходилось сомневаться: скоро мы потеряем Мекленбург. И я еще более укрепился в своем мнении, что должен сделать все возможное, чтобы ускорить эвакуацию гражданского населения – и морем, и по суше.

На совещании также стало ясно, что вопрос о централизованном управлении в Германии в будущем даже не стоит на повестке дня. Невозможно осуществлять управление страной, оставаясь в тесных помещениях берлинского бункера. Правда, телефонная связь с бункером действовала. А у меня имелся собственный вполне надежный канал связи, обслуживаемый военно-морской разведкой, на котором мы использовали секретный код, не известный больше никому. Любая информация, полученная по этому каналу, была гарантированно достоверной. Но в Берлине ничего подобного не было, поэтому составить для себя четкую и полную картину происходящего Гитлер и его приближенные не могли.

Геринг, который, как предполагалось, должен был стать следующим главой государства, находился на юге страны. 23 апреля я получил информацию из рейхсканцелярии о том, что Геринг предпринял попытку государственного переворота, после чего Гитлер освободил его от всех постов и главнокомандующим авиацией стал генерал фон Грейм. Позже обнаружилось, что сообщение о попытке государственного переворота было ошибочным, тем не менее оно свидетельствовало о высокой политической напряженности в стране и являлось наглядным примером того, как легко Гитлер, находясь в берлинском бункере, мог принять неверное решение.

А тем временем, поскольку Геринг так или иначе был снят со всех высоких постов, снова встал вопрос о преемнике Гитлера.

Я был убежден, что теперь уже единую власть в стране установить невозможно. Поэтому я решил следовать единственному курсу, который как с военной, так и с политической точки зрения еще имел смысл: используя имеющийся в моем распоряжении флот, я буду как можно дольше продолжать работы по спасению населения восточных провинций. Когда же это станет невозможным, а значит, больше ничего полезного мы сделать не сможем, военно-морской флот Германии капитулирует, а с ним и я, его главнокомандующий.

30 апреля я получил шифровку из рейхсканцелярии в Берлине:

«Окружены со всех сторон предателями. Согласно радиосообщениям противника, Гиммлер через шведов предложил капитуляцию. Фюрер ожидает от вас немедленных и бескомпромиссных действий против предателей. Борман».

На мой взгляд, все это нельзя было назвать иначе как сумасбродством. Я был уверен, что в первую очередь должен обеспечить поддержание порядка и продолжать выполнять порученную мне работу. К тому же какие «немедленные и бескомпромиссные действия» я могу предпринять против Гиммлера, имеющего в своем распоряжении весь аппарат полиции и СС? Тут я был бессилен.

В настоящее время военно-морской флот находился в море, где участвовал в спасательных работах. Военно-морские дивизии и батальоны помогали армии удерживать фронт. У меня в штабе в Плоене даже не было охранников. Иными словами, применить силу против Гиммлера я не мог. Да и не хотел, поскольку неизбежным результатом подобных действий стали бы беспорядки. Я принял другое решение. Я предложил Гиммлеру встретиться – хотелось все-таки понять, в какую игру он играет. Мы договорились встретиться в полицейских казармах в Любеке.

В полдень, когда я уже собрался ехать на встречу, ко мне пришли адмирал Мейзель и гаулейтер Вегенер. Они сказали, что опасаются за мою личную безопасность. Я постарался, как мог, их успокоить.

Однако Мейзель заявил, что я больше не должен оставаться без всякой охраны, и попросил разрешения, по крайней мере, перевести в Плоен Кремера и его подводников. На это я согласился.

По прибытии в полицейские казармы в Любеке я обнаружил, что здесь собрались все высшие чины СС. Гиммлер заставил меня довольно долго ждать. Похоже, он уже считал себя главой государства. Я спросил, правда ли, что он искал контакты с союзниками. Он сказал, что это неправда, и заверил меня, что в эти последние дни войны считает жизненно важным не допустить разногласий между нами, поскольку это приведет лишь к усилению хаоса в стране. Мы расстались вполне дружески.

Уже после капитуляции я узнал, что Гиммлер тогда мне солгал.

К 6 часам вечера 30 апреля я вернулся в Плоен. Там меня ждал адмирал Кумметц с докладом о ходе спасательных операций на Балтике. Здесь же находился министр вооружений Шпеер. В их присутствии мой личный адъютант Людде-Нейрат передал мне только что поступившую шифровку из Берлина:

«Гросс-адмиралу Дёницу. Фюрер только что назначил вас, господин адмирал, своим преемником вместо рейхсмаршала Геринга. Письменное подтверждение прилагается. Отныне вы имеете право принимать любые меры, в зависимости от ситуации. Борман*.

Я был потрясен. После 20 июля 1944 года я не имел ни одной личной беседы с Гитлером – мы встречались только на совещаниях. Он никогда не давал мне понять, что видит во мне своего будущего преемника. Никто и никогда ни словом, ни намеком не обмолвился о такой возможности. Хотя, скорее всего, приближенные фюрера такого развития событий действительно не допускали. Конечно, в конце апреля уже было вполне очевидно, что Геринг «сошел с дистанции» и на пост главы государства претендует Гиммлер. Но мне даже в голову не приходило, что этот пост будет доверен мне. Всю жизнь я прослужил офицером на флоте и не увлекался фантастическими идеями. Даже имея перед глазами расшифрованное сообщение, я никак не мог понять, что привело к такому решению. 23 апреля Шпеер летал в Берлин на встречу с Гитлером. Значительно позже, зимой 1945/46 года, Шпеер рассказал мне, что попал к Гитлеру как раз тогда, когда он занимался составлением завещания. Именно он, Шпеер, предложил фюреру назначить меня своим преемником. Гитлер глубоко задумался, но ничего определенного тогда не сказал. Из рассказа Шпеера я сделал вывод, что его предложение вполне могло впервые заронить в уме фюрера столь необычную идею. Но в тот день, 30 апреля, когда я в его присутствии в полном недоумении читал и перечитывал телеграмму, Шпеер не сказал мне ничего.

Я предположил, что Гитлер назначил меня потому, что хотел дать возможность офицеру вооруженных сил положить конец войне. То, что предположение не соответствует действительности, я узнал намного позже, в Нюрнберге, где впервые услышал полный текст завещания Гитлера – он требовал, чтобы борьба продолжалась.

Получив телеграмму, я ни на минуту не усомнился в том, что мой долг – принять назначение. Меня уже давно очень беспокоило, что отсутствие централизованной власти приведет к хаосу и бессмысленным человеческим жертвам. Но теперь я верил, что, действуя четко и быстро, отдавая приказы, обязательные для всех, смогу помочь своей стране. Конечно, я не мог не понимать, что самым страшным моментом в жизни любого военного является тот, когда он вынужден безоговорочно капитулировать. И этот момент близился. Я также осознавал, что мое имя навсегда останется связанным именно с этим фактом и впоследствии найдется немало охотников очернить мое доброе имя. Но долг требовал, чтобы я не обращал внимания на подобные соображения и немедленно начал действовать.

Моя политика была проста – спасти как можно больше человеческих жизней. А цель оставалась той же, что и все последние месяцы. Если бы я отказался принять на себя ответственность, это привело бы к отсутствию централизованной власти в стране. По всей стране прокатилась бы волна предложений немедленной частичной капитуляции и заявлений о намерении продолжать войну до последнего, причем зачастую одновременно и в одном и том же месте. Результатом станет исчезновение военной дисциплины, развал вооруженных сил, гражданская война и хаос. И в эту стихию беспорядков и действий, вызванных самыми разнообразными, но сугубо личными мотивами, с оружием в руках войдет противник, сметающий все на своем пути. Усилятся воздушные налеты, города Германии превратятся в руины – ведь в такой ситуации некому будет вести речь о всеобщей капитуляции, которая обяжет врага прекратить враждебные действия. Хаос распространится и на оккупированные нами страны – Голландию, Норвегию, Данию. Недовольство населения этих стран будет подавляться оккупационными войсками, что опять-таки приведет к кровопролитию. Понятно, что это не будет способствовать установлению дружеских взаимоотношений с этими странами в будущем.

В общем, необходимо было немедленно действовать. И прежде всего, выяснить намерения Гиммлера. Его поведение явно свидетельствовало о том, что он считал будущим полноправным главой государства себя. Таким образом, здесь заключался потенциальный источник опасности. Гиммлер имел в своем распоряжении войска, рассредоточенные по всей территории страны. У меня их не было. Как отреагирует Гиммлер на изменившиеся обстоятельства? Теперь на мне лежала ответственность за назначение министров, и о сотрудничестве между ним и мной речь не шла. Имея перед собой конкретные практические цели, я не мог взвалить на себя бремя политических интриг. Хотя в то время я еще почти ничего не знал о совершенных этим человеком злодеяниях, мне представлялось очевидным, что сотрудничать с ним нельзя. Это следовало как-то довести до его сведения. Вечером 30 апреля я приказал своему адъютанту позвонить Гиммлеру, с которым я расстался в Любеке всего несколько часов назад, и пригласить его ко мне в Плоен. Адъютанту он ответил категорическим отказом, но после того как к телефону подошел я и сказал, что его присутствие необходимо, он согласился приехать.

Гиммлер появился в полночь в сопровождении шести вооруженных эсэсовцев. Я предложил ему стул в своем кабинете, а сам сел за стол. На столе под бумагами у меня лежал пистолет со снятым предохранителем. Такое со мной было впервые в жизни, но я должен был принять хотя бы какие-то меры безопасности, поскольку не мог даже предположить, чем закончится наша встреча.

Я передал Гиммлеру телеграмму о моем назначении и попросил ее прочитать. При этом я не сводил глаз с моего опасного гостя. На его лице отразилось сначала изумление, затем откровенный испуг. Он сильно побледнел и довольно долго молчал. В конце концов он встал, слегка наклонил голову и проговорил: «Позвольте мне стать вторым человеком в вашем государстве». На что я ответил, что этот вопрос не подлежит обсуждению и я не нуждаюсь в его дальнейших услугах, так же как и его службы.

Получив такое напутствие, Гиммлер ушел. Был час ночи. Объяснение прошло без применения силы, что не могло не радовать. Конечно, не было никакой гарантии, что Гиммлер и в будущем не предпримет никаких действий против меня, но пока, во всяком случае, мы избежали открытого конфликта, который, несомненно, имел бы катастрофические последствия для Германии.

Теперь я мог продолжать. Прежде чем предпринять какие-нибудь шаги, я хотел получить четкое представление о военной ситуации, причем чем быстрее, тем лучше. Утром 1 мая я получил еще одну телеграмму, отправленную в 7.40 из рейхсканцелярии.

«Гросс-адмиралу Дёницу (лично и секретно).

Завещание вступило в силу. Направляюсь к вам. До моего прибытия рекомендую воздержаться от публичных заявлений. Борман».

Из сообщения я сделал вывод, что Гитлер мертв. Позже я узнал, что он был уже мертв, когда вечером 30 апреля была отправлена первая телеграмма о моем назначении. Почему факт его смерти утаили от меня, не знаю. Я не был согласен с мнением Бормана и считал, что немецкому народу и вооруженным силам следует сообщить всю правду. Я опасался, что иначе новости о смерти Гитлера и моем назначении в качестве его преемника станут известны из какого-нибудь другого источника, причем в искаженной форме, что вызовет волнения среди населения и, хуже того, вполне может привести к развалу вооруженных сил. Военнослужащие могут посчитать, что смерть главы государства освобождает их от присяги. К тому же и мирное население, и солдаты имеют право знать, что я намерен делать. Поэтому я решил 1 мая выступить по радио с заявлением.

Единственный вывод, который можно было сделать из фразы «завещание вступило в силу», что Гитлера нет в живых. О его самоубийстве я ничего не знал. Да и вряд ли мог предположить такую возможность – у меня сложилось несколько иное мнение об этом человеке. Я думал, фюрер искал смерть и встретил ее в битве за Берлин. Поэтому я считал, что о его смерти следует объявить народу с должным уважением. Наверняка многие вокруг ждали, что я сразу же оболью его грязью, но это, на мой взгляд, было бы мелко и недостойно.

Вероятно, то, что от меня ждали вполне определенных действий, в конечном итоге заставило меня сделать наоборот. Но, как бы там ни было, я надеялся, что история в должное время вынесет фюреру свой вердикт. Мои знания о бесчеловечных деяниях национал-социалистов в то время были крайне ограничены. Все факты стали мне известны намного позже, после окончания войны. А тогда я еще искренне верил, что должен соблюсти приличия и озвучить свое заявление именно в тех сдержанных выражениях, которые в действительности и прозвучали. Полагаю, что сегодня я поступил бы точно так же, окажись снова в таком же положении и имея столь же ограниченную информацию о неприглядных сторонах фашистского режима, как в те дни.

Должен признаться, форма заявления казалась мне куда менее важной, чем стоящие передо мной задачи. Я считал своим главным долгом сообщить немецкому народу о том, что предполагаю делать в будущем.

1 мая 1945 года в эфире прозвучало следующее заявление:

«Фюрер назначил меня своим преемником. Понимая всю полноту ответственности, я возглавляю немецкий народ в этот судьбоносный час. Моя главная задача – спасти немецких мужчин и женщин от уничтожения наступающими большевиками. Борьба продолжается только ради этой высокой цели. А поскольку англичане и американцы мешают выполнению этой задачи, мы продолжаем бороться и против них.

Англичане и американцы в этом случае будут сражаться не за интересы своих народов, а за распространение большевизма в Европе».

1 мая я также издал свой первый приказ по вооруженным силам:

«Фюрер назвал меня своим преемником на постах главы государства и Верховного главнокомандующего вооруженными силами. Я принимаю командование всеми подразделениями вооруженных сил с твердым намерением продолжать борьбу с большевиками до тех пор, пока наши войска и сотни тысяч немецких семей из восточных провинций не будут спасены от рабства и уничтожения. Я также намерен бороться с англичанами и американцами, поскольку они препятствуют выполнению этой первоочередной задачи».

Мне был срочно необходим надежный политический советник, чтобы справиться с внешнеполитическими проблемами, которые непременно будут возникать. Причем мне нужен был человек, не запятнанный контактами с немецкой внешней политикой последних лет. Я надеялся, что бывший министр иностранных дел барон фон Нейрат, которого я лично знал начиная с 1915 года, примет пост министра иностранных дел и премьер-министра формируемого мной нового правительства. Я поручил своему адъютанту разыскать барона фон Нейрата. Для этого он позвонил Риббентропу, находившемуся неподалеку от Плоена. В результате Риббентроп явился ко мне лично и заявил, что имеет законное право занять пост министра иностранных дел. Он подчеркнул, что является самой подходящей кандидатурой, потому что его хорошо знают британские официальные лица и всегда с удовольствием ведут с ним дела. Я отклонил это предложение.

Мы не сумели найти барона фон Нейрата. (Позже я выяснил, что он в это время находился в Форарльберге.) Поэтому мне пришлось сделать выбор в пользу другой кандидатуры.

Незадолго до моего назначения меня посетил министр финансов Шверин фон Крозигк. До этого мы не имели ничего общего друг с другом. Во время визита мы подробно обсудили ситуацию в стране и на фронтах. На меня произвели глубокое впечатление его четкие и разумные суждения, продуманные оценки. Я убедился, что его политические взгляды во многом совпадают с моими.

1 мая я пригласил фон Крозигка к себе и выразил надежду, что он примет должность политического советника и возглавит кабинет, формированием которого я занимался. Я подчеркнул, что он, безусловно, окажет бесценную помощь в решении многочисленных проблем, постоянно возникающих перед нами, но при этом, как и я, не может рассчитывать на лавры победителя. Тем не менее я считал, что в этом заключается наш долг перед немецким народом. Он попросил время для размышления. Я счел такую постановку вопроса вполне разумной. 2 мая он снова явился и сообщил, что склонен принять мое предложение. Судя по всему, на его решение повлияло то, что я решительно избавился от Гиммлера.

Вскоре стало ясно, что я не мог сделать лучший выбор. Советы этого умного и честного человека, способного разглядеть суть проблемы, очень помогали мне в последующие недели. Оказалось, что наши взгляды на основные вопросы полностью совпадают. И хотя официально он занимался только гражданскими делами, я всегда приглашал его и на военные совещания, причем и здесь наши взгляды оказались схожими.

Ночью 30 апреля по моему приказу в Плоен прибыли начальник штаба Верховного главнокомандования вермахта генерал-фельдмаршал Кейтель и начальник штаба оперативного руководства генерал-полковник Йодль.

Я считал, что приближенные фюрера вряд ли хорошо знакомы с ситуацией на фронте, поэтому не рассчитывал на их продуктивную помощь. Однако мне пришлось изменить свое мнение и отдать должное ясности мысли, солдатской хватке и честности генерала Йодля.

В конце апреля, то есть незадолго до моего назначения, мне нанесли визит фельдмаршалы фон Манштейн и фон Бок. Мы подробно обсудили общую военную ситуацию и обстановку на фронтах. Манштейн постоянно подчеркивал необходимость вывода армий с Восточного фронта на позиции вблизи расположения англо-американских войск. Это совпадало с моими намерениями. Поэтому 1 мая я приказал связаться с Манштейном. Я хотел, чтобы он занял место Кейтеля. Однако мы не смогли его разыскать, и командование вермахта осталось у Кейтеля и Йодля.

После своего прибытия 1 мая они ежедневно представляли мне доклад о положении на фронтах.

Далее я приведу краткое описание ситуации, какой она мне виделась в те дни. Я продиктовал эти строки своему адъютанту в первые дни плена, когда события еще были свежи в памяти.

«1. В результате воздушных налетов производство военной продукции всех видов упало до минимума. Запасов боеприпасов, оружия и топлива не осталось. Связь не действует. Перераспределение и передача сырья, произведенных товаров или продовольствия стали крайне затруднительными, если не сказать невозможными.

2. Группа армий в Италии капитулировала. Западная армия под командованием фельдмаршала Кессельринга находится в процессе развала.

3. На Восточном фронте юго-восточная армия, соблюдая порядок, отступает в Югославию. Группа армий Рендулика в Восточной Пруссии и Верхней Силезии сдерживает натиск русских, так же как и группа армий Шёрнера. Однако обе группы армий испытывают нехватку боеприпасов и топлива.

4. Попытка остановить наступление на Берлин провалилась. Армия Буссе, чтобы избежать окружения, отступила на запад. Прорыв армии Венка не удался, и она тоже отступила.

5. Группа армий в северном секторе Восточного фронта в беспорядке отступает на Мекленбург.

6. Войска в Восточной и Западной Пруссии поддались под натиском превосходящих сил русских. Фронт в Курляндии еще держится, но у нас нет топлива и боеприпасов, чтобы отправить туда. Поэтому развал этого фронта, так же как фронтов, удерживаемых Шёрнером и Рендули-ком, – это вопрос времени. Флот делает все возможное, чтобы эвакуировать как можно больше людей из Курляндии и Пруссии.

7. Восточная Фрисландия и Шлезвиг-Гольштейн, расположенные на северо-западе Германии, пока не заняты противником. Однако там недостаточно войск, чтобы сдержать ожидаемое наступление. Поэтому дивизии из Восточной Фрисландии и те, что находятся к западу от Эльбы, срочно перебрасываются в Шлезвиг-Гольштейн, чтобы удержать хотя бы этот район. То, что наших сил недостаточно даже для этой ограниченной цели, стало очевидно уже 2 мая, когда противник форсировал Эльбу в районе Лауенбурга и сразу же вышел к Балтийскому морю в Любеке и Шверине.

8. Голландия, Дания, бискайские порты и Дюнкерк все еще в руках немцев, на этих территориях пока все спокойно.

9. Миллионы гражданских беженцев, особенно на севере Германии, бегут на запад, опасаясь прихода русских.

10. Продолжая поддерживать перевозки по Балтийскому морю и морское сообщение с Норвегией, потерпели большой урон в надводных кораблях – торпедных катерах, минных тральщиках, эскортных судах. Из крупных кораблей остались невредимыми только «Принц Эйген» и «Нюрнберг». Подводный флот живет в ожидании возобновления подводной кампании – с мая начнут поступать новые подлодки.

11. Активность военно-воздушных сил постоянно снижается – не хватает топлива».

Правильно оценив изложенные факты, можно было сделать только один вывод: война проиграна. Поскольку не было никакой возможности улучшить положение Германии политическими средствами, глава государства был обязан предпринять единственный шаг – как можно скорее прекратить военные действия, чтобы положить конец кровопролитию.

На такой оценке ситуации я построил план своих дальнейших действий. Союзники, как я уже неоднократно отмечал, настаивали на безоговорочной капитуляции на всех фронтах. Однако всеобщая безоговорочная капитуляция, которая оставила бы в руках русских немецкие армии на Восточном фронте, была как раз тем, что я намеревался всячески оттягивать. Я стремился, чтобы Восточный фронт максимально приблизился к демаркационной линии, отделяющей русскую территорию от зоны оккупации англичан и американцев, в этом случае появлялась возможность эвакуировать как можно больше людей на территорию западных союзников. Постоянно имея в виду именно это, я распорядился, чтобы перевозки людей морем выполнялись в первую очередь, используя для этой цели любые корабли. Меня особенно заботил вывод центральной группы армий фельдмаршала Шёрнера. Делалось все возможное, чтобы вывезти морем войска из Пруссии. 9-я и 12-я армии находились в относительной близости к демаркационной линии. Это могло их спасти. Однако центральная группа армий занимала позиции на восточной границе Чехословакии – от американского фронта ее отделяла целая страна. На совещании 1 мая я сказал, что, по моему мнению, армии Шёрнера должны оставить позиции, которые они, следует отметить, держали достаточно твердо, и отходить в сторону американского фронта. Им следует двигаться в юго-западном направлении, чтобы, когда будет подписана капитуляция, они находились достаточно близко к американцам, чтобы те приняли их как военнопленных, Однако верховное командование в лице Кейтеля и Йодля выдвинуло возражения против моего плана. Они считали, что, если центральные армии покинут свои позиции, за ними хлынет лавина русских войск.

Я остался при своем мнении, но не стал спорить с генералами и отложил издание приказа о выводе войск. Чтобы услышать мнение на этот счет самого Шёрнера и его начальника штаба генерал-лейтенанта Натцмера, я вызвал обоих в Плоен.

Кроме того, меня очень беспокоил вопрос о судьбе оккупированных нами стран – Дании, Норвегии и Голландии. По согласованию с Шверин фон Крозигком я отвергал все предложения сохранить их, чтобы впоследствии иметь возможность выторговать уступки у врага. Учитывая окончательность нашего поражения, у противника не было никаких поводов предлагать какие-либо уступки в обмен на оккупированные территории, которые в любом случае вскоре перешли бы к нему. Я считал, что в первую очередь должен предотвратить в этих странах кровопролитие, выступления местного населения и подавление их оккупационными войсками. Иными словами, я стремился найти наилучший способ их мирной и упорядоченной сдачи. Поэтому 1 мая я вызвал в Плоен гаулейтера Чехословакии Франка, рейхскомиссара Голландии Зейсс-Инкварта, рейхскомиссара Тербовена и генерала Боеме из Норвегии, а также наших представителей в Дании доктора Беста и генерала Линдемана.

Чтобы эвакуировать гражданское население и солдат с Восточного фронта на нужные позиции на западе, нужно было еще 8-10 суток. Я должен был сделать все возможное, чтобы отсрочить капитуляцию русским на этот срок.

Хотя 1 мая я публично объявил, что сопротивление на Западном фронте будет продолжаться ровно столько, сколько потребуется для осуществления наших планов на востоке, тем не менее я отлично понимал, что могу положить конец противостоянию с англичанами и американцами только после капитуляции на поле боя. Но я не знал, удастся ли нам убедить их принять частичную капитуляцию, учитывая провозглашенный во всеуслышание лозунг о «безусловной капитуляции». Как бы там ни было, следовало попытаться, правда, не открыто – я не сомневался, что русские, если они узнают, что происходит, непременно вмешаются, лишив меня всех шансов на успех, которых, как я подозревал, и так немного.

Согласно моим планам, на первом этапе частичная капитуляция должна была положить конец военным действиям на севере Германии против британских войск фельдмаршала Монтгомери. Совместно с верховным командованием вермахта мы обсудили детали, как уведомить о наших намерениях англичан. Я предложил назначить на пост главы немецкой делегации адмирала фон Фридебурга, который находился в Киле и был, на мой взгляд, самым подходящим человеком для решения этой задачи. Вечером 1 мая я уведомил Фридебурга, чтобы он подготовился к выполнению специального задания.

Итак, я стремился вступить в переговоры с Западом. Но прежде чем продолжать повествование, скажу несколько слов о своей власти над вооруженными силами, без которой нельзя было обойтись, чтобы обеспечить выполнение любого достигнутого соглашения.

Военнослужащие вооруженных сил давали клятву верности лично Гитлеру – фюреру Германского рейха и Верховному главнокомандующему вооруженными силами. Официально клятва утратила силу после смерти Гитлера. Но это вовсе не значило, что отныне все военнослужащие автоматически освобождались от своих обязанностей и могли расходиться по домам. Армия должна была выполнять свой долг. Только это могло спасти страну от хаоса и еще более страшных потерь. Германия находилась в отчаянной ситуации. Солдаты из последних сил сражались на двух фронтах, разделенных огромным расстоянием. В такой обстановке было невозможно требовать от вооруженных сил принесения новой клятвы, на этот раз мне. Но с другой стороны, было очень важно, чтобы я пользовался влиянием в войсках и обладал всей полнотой власти. И дело было не только в том, чтобы исполнялись мои приказы, – я должен был подписать от имени вооруженных сил документы, регулирующие капитуляцию, условия которой они были обязаны соблюдать. В создавшейся обстановке следовало срочно найти решение – как обойтись без официально обязывающей и добровольной личной клятвы. 1 мая я обратился к военнослужащим со следующей декларацией:

«Я ожидаю от вас соблюдения дисциплины и безусловного подчинения приказам. Хаос и разрушения можно предотвратить быстрым и безусловным выполнением моих распоряжений. Каждый, кто в этот решающий момент откажется выполнять свой долг и тем самым обречет немецких женщин и детей на рабство и смерть, – трус и предатель. Клятва верности, которую вы давали фюреру, теперь связывает вас со мной, его преемником, назначенным им самим».

В течение следующих дней стало ясно, что немецкие вооруженные силы приняли мою власть – а только это и имело значение.

Прежде чем перейти к описанию того, как мы предложили англичанам частичную капитуляцию, я должен упомянуть об одном инциденте, происшедшем 1 мая. Ровно в 15.18 я получил третье и последнее сообщение из рейхсканцелярии в Берлине, отправленное в 14.46:

«Гросс-адмиралу Дёницу (лично и секретно).

Вчера в 15.30 умер фюрер. В своем завещании от 29 апреля он назначает вас президентом рейха, Геббельса – рейхсканцлером, Бормана – министром партии, Зейсс-Инкварта – министром иностранных дел. Завещание по приказу фюрера будет отправлено вам и фельдмаршалу Шернеру из Берлина под надежной охраной. Сегодня Борман попытается добраться до вас, чтобы объяснить положение дел. Форма и сроки информирования вооруженных сил на ваше усмотрение. Ознакомлены – Геббельс, Борман».

Содержание этого сообщения основывалось на положениях завещания. Однако у меня были совершенно другие соображения по поводу выбора министров и советников, которые помогли бы положить конец войне, так же как и мер, необходимых для этого. К тому же оно противоречило предыдущему сообщению, наделявшему меня правом принимать любые меры в зависимости от ситуации. Поэтому я не счел для себя возможным подчиниться этим распоряжениям. Я был уверен, что должен поступать, как считаю нужным и правильным. Поэтому я приказал адъютанту убрать документы в безопасное место и обеспечить их сохранность. Только так можно было предотвратить волнения, которые, безусловно, начались бы в стране, если бы все стало известно. В наступивший переломный момент порядок в стране был важен, как никогда.

По этой же причине я приказал арестовать Геббельса и Бормана, если они появятся в Плоене. Ситуация в стране и без того была крайне тяжелая, и я не мог допустить, чтобы мне мешали.

Так подошел к концу первый день мая 1945 года – день, до избытка наполненный важнейшими событиями и судьбоносными решениями. А в это время на море суда с беженцами и войсками на борту спешили на запад, бесконечные людские колонны двигались по дорогам, также ведущим на запад, армии из Померании, Бранденбурга и Силезии отступали в направлении англо-американской демаркационной линии. Наступило 2 мая – новый день должен был принести новые события.

Начиная с 26 апреля англичане занимали плацдарм на левом берегу Эльбы недалеко от Лауенбурга. Оттуда 2 мая они начали наступление, легко сломив слабую оборону немцев. Танки и пехота противника очень быстро и без особого труда вышли к Любеку. В это же время немного южнее американцы форсировали Эльбу и, не встретив сопротивления, заняли Висмар. Таким образом, американцы и англичане на участке от Балтийского моря до Эльбы перерезали все дороги, ведущие из Мекленбурга в Гольштейн, забитые беженцами и отступающими армейскими частями. «Ворота на запад» закрылись, и теперь отступающая армия и беженцы могли спастись от наступавших по пятам русских и укрыться в британской зоне в Шлезвиг-Гольштейне только при согласии англичан. Сражения с западными союзниками на Эльбе продолжались лишь с одной целью – сохранить «ворота» в Шлезвиг-Гольштейн открытыми для беженцев. Когда Гольштейн стал британским, военные действия потеряли всякий смысл. Поэтому я отдал приказ начать переговоры о капитуляции, как это и было предусмотрено нашими планами. Фридебургу предстояло в первую очередь отправиться к Монтгомери и предложить ему капитуляцию северо-западной части Германии. Затем, когда это предложение будет принято, он должен был предложить Эйзенхауэру сдачу остального Западного театра военных действий.

Я срочно послал за Фридебургом, чтобы лично обрисовать ему ситуацию и дать последние распоряжения. Сопровождать его должны были контр-адмирал Вагнер и генерал Кинцель. Начиная с 1943 года контр-адмирал Вагнер неизменно присутствовал при принятии важных решений, к тому же был отлично осведомлен обо всех последних событиях. Он мог оказаться бесценным помощником в ведении переговоров. Что же касается Кинцеля, его советы Фридебургу касались в основном технических вопросов, связанных с армией.

Командир войсковых соединений Гамбурга получил приказ ровно в 8 часов утра 3 мая отправить парламентера к англичанам и предложить им сдать Гамбург, а также сообщить, что к ним выехала делегация, возглавляемая адмиралом Фридебургом.

Моя встреча с Фридебургом 2 мая задерживалась, поскольку дороги Гольштейна находились под постоянным огнем британских истребителей. Получив информацию о прорыве англичан, я сразу же приказал перевести свой штаб в Мюрвик, что неподалеку от Фленсбурга. Мне было необходимо как можно дольше сохранить свободу действий – оставаясь в Плоене, я мог в любой момент попасть к англичанам. Окрестности Плоена в течение дня подвергались систематическим налетам авиации противника. Только дождавшись вечера, когда обстрелы на дорогах прекратились, я смог встретиться с Фридебургом и переехать в Мюрвик.

Пока я ждал, прибыли фельдмаршал фон Грейм и фрау Ханна Рейш. Храбрая женщина сопровождала фон Грейма, чтобы дать ему возможность попрощаться со мной. Во время последнего полета в Берлин он был ранен в ногу и передвигался на костылях.

Я всегда относился с глубокой симпатией и уважением к этому прекрасному человеку и офицеру. Он с горечью говорил о том, что преданность долгу солдат, которые искренне верили, что служат правому делу, привела к такой сокрушительной катастрофе. Он был крайне удручен и сказал, что не имеет желания жить дальше.

Вечером воздушные налеты прекратились. Я сказал Фридебургу, чтобы он ожидал меня на мосту Левензау, что над каналом кайзера Вильгельма возле Киля. Шверин фон Крозигк и я прибыли к месту встречи без происшествий. Мои инструкции Фридебургу были просты: он должен был предложить Монтгомери капитуляцию всей северо-западной части Германии и одновременно привлечь внимание фельдмаршала к проблеме беженцев и отступающих воинских частей на востоке района, оккупированного англичанами. Ему следовало сделать все от него зависящее, чтобы капитуляция не повлияла на эвакуацию людей морем и по суше – этот процесс было необходимо продолжать. Когда Фридебург уехал, было совсем темно. Мы искренне пожелали ему удачи.

Шверин фон Крозигк, Нейрат и я отправились в Мюрвик. Воздушные атаки снова возобновились, истребители вовсю использовали прожектора и расстреливали движущийся по дорогам транспорт. Нам приходилось неоднократно останавливаться и прятаться в придорожных лесах. Но около двух часов ночи мы все же прибыли в Мюрвик. Остаток ночи ушел на ответы на запросы боевых командиров, которые в промежуточном состоянии между войной и миром не вполне понимали свои задачи. Спали мы только урывками.

Утро 3 мая выдалось очень тревожным. Я волновался, сумел ли Фридебург благополучно добраться до Гамбурга, а потом до штаба Монтгомери. Если да, то как его приняли? Как отнеслись к нашим предложениям? Все же наши инициативы шли вразрез с требованиями союзников об одновременной и безоговорочной капитуляции на всех фронтах.

Утром воздушных налетов не было, и я понадеялся, что это явилось результатом переговоров Фридебурга. И действительно, как я позже узнал, фельдмаршал, узнав о миссии Фридебурга, приказал прекратить воздушные операции.

Днем ко мне начали прибывать военные и гражданские власти оккупированных нами стран. От центральной группы армий вместо Шернера прибыл генерал фон Натцмер. Он передал мнение Шёрнера, что, если его группа армий покинет хорошо укрепленные позиции в Судетской области, она развалится. Я объяснил, почему считаю необходимым вывести ее как можно скорее ближе к американскому фронту, и приказал сделать все возможное для этого.

Франк заявил, что принадлежащие к среднему классу чехи очень обеспокоены политическим будущим своей страны в случае, если их освободят русские. Он предложил, чтобы чешские политики предложили американцам сдачу и оккупацию своей страны. Я не верил, что подобное предложение сможет как-то повлиять на планы союзников в отношении Чехословакии, которые наверняка уже давно существуют. Тем не менее я согласился, что стоит попытаться. Франк вернулся в Чехословакию, и больше мы о нем не слышали. 6 мая в Праге началось восстание. Безусловной заслугой Франка является то, что он, презрев собственную безопасность, вернулся в страну, зная, что она находится на пороге восстания, для того чтобы попытаться обеспечить для нее более гуманное будущее.

В Голландии, Дании и Норвегии ситуация была другая. Здесь мы все еще находились «у руля», поэтому я опасался, что без трудностей не обойтись. Что касается Голландии, была достигнута договоренность с Зейсс-Инквартом о попытке сепаратной капитуляции без каких бы то ни было разрушений и затоплений. В данном случае меры оказались излишними, поскольку Голландия уже на следующий день была включена в перечень территорий, подлежащих сдаче англичанам.

Из Дании прибыли наши представители доктор Бест и генерал Линдеман. Последний головой ручался за свои войска, боевой дух которых, по его заверению, не ослаб. Более осторожный доктор Бест, наоборот, всячески предостерегал от продолжения противостояния на земле Дании. При полном согласии графа Шверин фон Крозигка я приказал Бесту и Линдеману избегать любых трений с датским населением.

Сдача Дании тоже была решена на следующий день в ходе переговоров с Монтгомери.

На одном из совещаний с Тербовеном и генералом Боеме по вопросу Норвегии неожиданно появился Гиммлер в сопровождении бригадефюрера Шелленберга, шефа иностранной разведки. Генерал Боеме доложил, что в Норвегии обстановка спокойная, ее жители ожидают со дня на день вывода немецких оккупационных войск и не желают без необходимости рисковать, поднимая восстание.

Шелленберг высказал мнение, что можно предложить сдать Норвегию Швеции, обговорив при этом, чтобы находящаяся там немецкая армия была введена в Швецию и интернирована там. Таким образом, по его мнению, наши солдаты могли избежать участи британских и американских военнопленных. В процессе обсуждения выяснилось, что незадолго до этого Гиммлер через Шелленберга уже поднимал этот вопрос со шведами, которые вроде бы в частной беседе согласились на интернирование немецких войск на своей территории.

Я с подозрением отнесся и к мотивам этих странных неофициальных переговоров, и к достигнутому успеху. Помимо того что мотивы представлялись мне сомнительными, я считал такой шаг ошибкой. Как можем мы в своем теперешнем состоянии полнейшего бессилия пытаться ловчить, предлагая сдачу Норвегии не союзникам, а нейтральной стране! К тому же я вовсе не был уверен, что интернирование в Швеции стало бы благом для наших солдат. Кто, в конце концов, мог гарантировать, что шведы под давлением не отдадут их русским? (Кстати, именно это случилось с немцами, высадившимися в Мальме.)

Посоветовавшись с графом Крозигком, я согласился, чтобы Шелленберг окончательно выяснил вопрос, согласовано ли решение шведов (каким бы оно ни было – окончательным или нет) с англичанами. Но я не давал права Шелленбергу заключать официальное соглашение.

Больше вестей от него не было. И к моему глубокому удовлетворению, капитуляция вскоре положила конец всем закулисным интригам.

3 мая я получил сообщение от фельдмаршала Кессельринга, находящегося на юге Германии. Он информировал, что готов одобрить капитуляцию 2 мая юго-западной группы армий (генерал Фитингоф), и просил разрешения начать независимые переговоры с западными союзниками относительно сектора на юго-востоке. На это я согласился сразу же: чем больше территории займут англичане и американцы, тем меньше останется русским.

Незадолго До полуночи Фридебург возвратился с переговоров с Монтгомери и немедленно явился, чтобы сообщить главное. Он сказал, что фельдмаршал не отверг предложенной сепаратной капитуляции, иными словами, не потребовал одновременной безусловной капитуляции на всех фронтах, включая русский.

Утром 4 мая Фридебург сделал подробный доклад в присутствии Шверин фон Крозигка, Кейтеля и Йодля. Монтгомери, объявил он, готов принять сепаратную капитуляцию Северной Германии, но потребовал, чтобы туда же были включены Голландия и Дания. Он, Фридебург, ответил, что не уполномочен вести речь об этом, но выразил уверенность, что я дам свое f огласие. Также Монтгомери потребовал одновременной сдачи всех военных и торговых кораблей. Это напрямую касалось жизненно важного для нас вопроса организации эвакуации беженцев. Поэтому Фридебург объяснил, что мы стремимся перевезти как можно больше людей на западные территории, чтобы не оставлять их в руках русских. Монтгомери ответил, что не станет чинить препятствий отдельным солдатам, пожелавшим сдаться, но ни при каких обстоятельствах не будет принимать сдачу организованных воинских подразделений. Что касается беженцев, он отказался представить какие-то гарантии, потому что, по его словам, на повестке дня стоит вопрос военной капитуляции и дела гражданские в него не входят. Правда, затем он добавил, что он человек, а вовсе не монстр. Далее Монтгомери поставил условие, чтобы в районе, подлежащем сдаче, не был уничтожен или потоплен ни один военный корабль. После этого Фридебург попросил позволения доложить о ходе переговоров мне, поскольку не имел полномочий принять некоторые требования.

Таков был доклад Фридебурга. Что касается включения в число подлежащих сдаче территорий Голландии и Дании, и Шверин фон Крозигк и я были очень рады перспективе «сбыть эти страны с рук» как можно скорее.

Однако требование сдать все суда беспокоило меня чрезвычайно. Принятие этого требования означало прекращение эвакуации морем солдат и беженцев на запад. Из сообщения Фридебурга у меня создалось впечатление, что хотя бы тем судам, которые уже в море, будет разрешено продолжить свой рейс на запад. Но раненых, беженцев и солдат придется высадить на берег в Дании. Прибытие 300 тысяч немцев может стать непосильным бременем для маленькой Дании. Жилые помещения, продовольствие и медицинское обслуживание для такого количества иностранцев, причем иностранцев враждебных, будут огромной проблемой. Но что поделаешь, на это приходилось соглашаться, да еще и поблагодарить. Что касается требования не уничтожать и не топить военные корабли, мнения разделились. Фон Крозигк и я считали, что его тоже следует принять. Отвергнув его, мы бы подорвали свою репутацию людей, достойных доверия, с которыми можно достичь соглашения.

Мы должны были делать все для достижения своей главной цели – обеспечить сепаратные капитуляции, чтобы спасти как можно больше людей. Однако офицеры Верховного командования придерживались мнения, что отдавать врагу оружие, и в первую очередь военные корабли – своего рода символ боевой мощи, означает запятнать свою военную честь.

Я отлично понимал, что, отдав противнику военные корабли, поступлю вопреки вековым традициям и нашего флота, и флотов других стран. Именно желая следовать кодексу чести, принятому моряками всего мира, в конце Первой мировой войны был затоплен флот в Скапа-Флоу. И тем не менее я не сомневался: корабли придется отдать. На этот раз ситуация была совсем другая. Теперь шла речь о спасении огромного числа человеческих жизней. Если я, руководствуясь соображениями чести, откажусь сдать корабли, с сепаратной капитуляцией ничего не выйдет. Возобновятся воздушные налеты на север Германии, снова будут гибнуть люди. Именно это я должен был предотвратить любой ценой. Поэтому я остался тверд в своем решении принять и это условие. Впоследствии мне нередко указывали, что еще оставалось время, чтобы уничтожить оружие и затопить корабли до того, как капитуляция вступила в силу. На это я могу ответить только одно: такие действия противоречили духу наших обязательств. Нельзя забывать тот факт, что 3 мая, лишь только получив информацию о нашем намерении вступить в переговоры, Монтгомери уже приказал прекратить воздушные налеты. Поэтому утром 4 мая дал указание командованию вермахта разослать приказы не уничтожать оружие. Одновременно я приказал начальнику штаба ВМС, чтобы кодовое слово «регенбокен» (радуга) – сигнал для потопления военных кораблей – не передавалось, и объяснил почему. За исключением нескольких подводных лодок, взорванных их капитанами в ночь с 4 на 5 мая, то есть до того, как перемирие вступило в силу, ни один немецкий военный корабль не был потоплен. А подлодки, о которых идет речь, были подготовлены к уничтожению еще до поступления приказа штаба ВМС, запрещающего это. Капитаны не сомневались, что, взорвав свои корабли, они