Своеобразие поэтического стиля Е.А. Баратынского

Первые произведения Баратынского относятся ко второй половине 1810-х годов. Это послания к друзьям, эпиграммы, элегии. Мотивы лирики Баратынского ранней поры – эпикурейские наслаждения, любовные утехи, веселье пиров. Но, зная о скоротечности радостей жизни, поэт прерывает воспевание их вздохами о старости и наступающей вслед за ней смерти. Черты легкой поэзии окрашены в элегические тона. Они ощущаются в эффектной композиционной завершенности стихотворений, антитезах и неожиданных поворотах мысли. Для раннего Баратынского характерны афористические концовки.

К 1819 году Баратынский вполне овладел поэтической техникой. Своими лирическими произведениями Баратынский быстро занял видное место среди поэтов-«романтиков». Служба в Финляндии, среди суровой природы и вдали от общества, усилила романтический характер поэзии Баратынского, придав ей сосредоточенно-элегическое настроение. Финляндские впечатления вылились в его лирических стихотворениях («Финляндия», «Водопад»). Разочарование в обществе вынуждает человека искать уединения в родственном духовном кругу, заставляют печально взирать на настоящую и будущую участь. Так в лирике Баратынского возникают оппозиционные настроения и протестующие ноты, характерные для стихотворений 1820-х годов.

Баратынский рано стал поэтом «разуверения». В истоках этого свойства его лирики лежит его отношение к просветительским идеям. Кризис просветительства в России, сильно затронувший лирику пушкинской поры, у Баратынского проявился с поистине колоссальной силой. Здесь причина и его расхождения с декабристами. Поэтов-декабристов не вполне устраивали стихи Баратынского, так как в них отсутствовала социальная тематика и чувствовалось влияние классицизма. Вместе с тем самобытность Баратынского не вызывала сомнений. Рано проявившаяся склонность к изощрённому анализу душевной жизни доставила Баратынскому славу тонкого и проницательного «диалектика».

В поэзии Баратынского 30-х годов появляются новые черты. Он часто обращается к архаизмам, к опыту поэтов некарамзинской традиции, стихи его становятся более риторичными, торжественно-скорбными. Печать лиризма, свойственного русской элегии 1810—1820-х годов, нежный, трогательный тон, весомые эмоциональные эпитеты позднее были отброшены. Теперь Баратынский борется с той «лёгкостью», накатанностью поэтического стиля, для которых так много сделал вместе с Пушкиным в начале 20-х годов. Сравнение окончательной редакции «Эды» (1835), с первоначальной (1826) показывает стремление поэта к прозаизации, к совершенной простоте. Современники не оценили этой работы и досадовали на Баратынского за то, что он лишал свои ранние стихотворения привычной лирической окраски.

Можно сказать, что Евгений Баратынский родился в "век элегий". Он принадлежал к литературному поколению, возглавляемому Пушкиным, которое стало выразителем настроений части дворянства первых десятилетий XIX века.

В элегической поэзии большое место занимают мотивы бренности человеческой жизни. Баратынский говорит об отмеренности самого срока бытия. В стихотворениях разных лет употребляется одна и та же несколько необычная форма: «Познай же цену срочных дней» («Добрый совет», 1821), «Где я наследую несрочную весну» («Запустение», 1834). В ранних любовных элегиях Баратынского предметом «анализа» являются не события собственной жизни, а общие закономерности жизни человеческой. Он постоянно размышляет о зыбкости счастья, обещаемого неожиданной «улыбкой судьбы» или любовными клятвами («Разуверение»). При этом переживания поэта — не отклонение от всеобщего, а его подтверждение: таково его гениальное «Разуверение». Скептицизм здесь не связан с характерами или с конкретными обстоятельствами. Правда, можно предположить, что недавнее равнодушие героини способствовало «разуверенью» поэта, но намек этот неясный. Поэт усомнился не в увереньях возлюбленной, а в «увереньях» и «любви» вообще. Потому психологические понятия даны в отвлеченной от реалий форме: «нежность», «обольщенья», «уверенья», «любовь». Абсолютность отрицания усилена повторением: «не верю увереньям».

У Баратынского несчастная любовь изображена как следствие душевной изолированности людей, невозможности одному человеку понять чувства другого. Переживания каждой личности располагаются в своей особой плоскости, и эти плоскости несовместимы. Несчастная любовь неизбежна в силу малой проницаемости (в экзистенциалистском смысле) внутреннего мира одного для внутреннего мира другого, несовпадения настроений, отсутствия самой возможности контакта «души» с «душой».

Поэтический стиль Баратынского отличается замечательным своеобразием, что отмечал и ценил в нем Пушкин. Социальная изолированность Баратынского отозвалась в его творчестве резким индивидуализмом, сосредоточенным одиночеством, замкнутостью в себе, в своем внутреннем мире, мире "сухой скорби", безнадежных раздумий над человеком и его природой, человечеством и его судьбами. Внешний мир, природа для такой лирики - это только "пейзажи души", способ символизации внутренних состояний. Такие черты творчества Баратынского выводят его за круг поэтов пушкинской плеяды, приближают его к поэзии символистов.

Баратынский крепко связан с XVIII века не только по языку и формам своей поэзии, но и по тому основному рассудочному тону, который составляет такое отличительное, бросающееся в глаза его свойство, заставившее критиков издавна присвоить ему название "поэта мысли". Наряду с элегиями, излюбленными жанрами Баратынского являются характерные "малые жанры" XVIII века: мадригал, альбомная надпись, эпиграмма. Язык поэта отличается "высоким" словарем, загроможденным не только архаическими словами и оборотами, но и характерными неологизмами на архаический лад, а иногда слишком торжественно-затрудненным, причудливо-запутанным синтаксисом. Предельный лаконизм, стремление к кристально-четким словесным формулировкам - таковы основные черты этого стиля.