Чемберлен в Годесберге: 22-23 сентября

Несмотря на опасение по поводу оппозиции проводимой им политике у себя на родине, в Годесберге Чемберлен пребывал в прекрасном настро­ении. Он приехал, чтобы удовлетворить все просьбы Гитлера, вы­сказанные в Берхтесгадене, и даже больше. Оставалось договориться только о деталях.

Вечером премьер-министр направился в гос­тиницу, где его ждал Гитлер. На сей раз говорил только Чембер­лен, по крайней мере, сначала. Приблизительно в течение часа Чемберлен рассказывал о «труд­ных переговорах», которые он с большим успехом провел не только с английским и французским кабинетами, но и с Чехословакией, в результате чего последняя согласилась принять требования Гитлера. Потом он говорил о том, что нужно предпринять, чтобы эти требования были выполнены. Следуя совету Ренсимена, он готов был отдать Судетскую область Германии без плебисцита. Что касается других территорий, то их судьбу предстояло решить комиссии из трех человек — представителей Германии, Чехослова­кии и какой-нибудь нейтральной страны. Более того, договоры Чехослова­кии о взаимопомощи с Францией и Россией, которые очень не нравились Гитлеру, заменялись международной гарантией против неспровоцирован­ного нападения на Чехословакию, которой в будущем «надлежит стать пол­ностью нейтральной». «Правильно ли я понял, что правительства Англии, Франции и Чехосло­вакии согласны передать Судетскую область Германии?» — спросил Гитлер. Его поразило, что уступки столь велики и что пошли на них так быстро. «Да», — ответил, улыбаясь, премьер-министр. «Мне ужасно жаль, — заявил Гитлер, — но в свете событий пос­ледних дней предложенное решение уже утратило всякий смысл».

Доктор Шмидт вспоминал, что при этих словах Чемберлен даже подско­чил от удивления и гнева, его совиное лицо покраснело. Чемберлен увидел, что его «дом мира», с таким трудом построенный за счет Чехословакии, рассыпается, словно карточный домик. Однако фюрера не трогали беды британского премьер-министра. Он вы­двигал требование немедленной оккупации Судетской области Германией, причем проблема эта «должна быть решена окончательно не позднее 1 ок­тября». Под рукой оказалась карта, на которой фюрер отметил, какие имен­но территории подлежат немедленной оккупации.

После этого Чемберлен отправился в свою резиденцию, чтобы решить, что же делать. В тот вечер после консультаций со своими советниками и телефонных разговоров с французским правительством он нашел решение: правительст­ва Англии и Франции сообщат чешскому правительству, что «не берут на себя ответственность советовать ему не проводить мобилизацию»[5].

В 7.20 вечера генерал Кейтель позвонил по телефону из Годесберга в штаб сухопутных войск: «Дату (день «X») пока точно назвать нельзя. Про­должайте подготовку согласно плану. Операция «Грюн» начнется не раньше 30 сентября».

Перед Адольфом Гитлером стояла дилемма. Его цель заключалась в том, чтобы «воен­ными действиями уничтожить Чехословакию», о чем Чемберлен, конечно, не знал. Принять англо-французский план, с которым Чехословакия согласилась, хотя и неохотно, означало не только получить Судетскую область, но и нанести ощутимый удар Чехословакии, поскольку она становилась безза­щитной. Но это не были военные действия. Фюрер же намеревался не толь­ко унизить президента Бенеша, но и дока­зать бесхребетность правительств западных стран. Для этого была необходима именно военная оккупация. Она могла оказаться и бескровной, как в случае с Австрией, но непременно должна была осуществиться. Он жаждал взять реванш над выскочками чехами.

23 Чемберлен написал Гитлеру письмо. Он передаст новые требования Германии чешскому правительству, но не уверен, что оно их примет. Более того, он не сомневается, что правительство Чехословакии будет сопротивляться немед­ленной оккупации. Но он готов предложить Праге, до практичес­кого присоединения ее к рейху, предоставить судетским немцам право поддерживать там закон и порядок.

О таком компромиссе Гитлер не хотел и слышать. Он послал ответ, опять перечислив все притеснения, которым будто бы подвергались немцы со стороны чехов. Он отказался умерить свои требования и заявил, что «речь теперь, вероятно, идет о войне». Ответ Чемберлена был краток. Он попросил Гитлера изло­жить все требования на бумаге и приложить карту, а на себя взял роль по­средника в передаче этих требований Праге. «Я не вижу, что еще могу сде­лать, находясь здесь, — заявил он. — Я намерен возвратиться в Англию».

Перед отъездом он еще раз встретился с Гитлером. Встреча состоялась в 10.30 вечера 23 сентября. Гитлер представил свои тре­бования в виде меморандума и приложил карту. Чемберлен был поставлен в жесткие временные рамки. Чехословакия должна была начать эвакуацию населения с территорий, отходящих к Германии, в 8 часов утра 26 сентября, то есть через два дня, и завершить ее 28 сентября.

«Но это же ультиматум!» — воскликнул Чемберлен. «Ничего подобно­го!» — живо возразил Гитлер. Когда Чемберлен заметил, что это нельзя на­звать иначе как немецким словом «диктат», Гитлер сказал: «Это вовсе не диктат. Взгляните на документ, он озаглавлен словом «меморандум»».

В этот момент адъютант принес фюреру срочную телеграмму. Гитлер пробежал ее глазами и передал переводчику Шмидту: «Прочтите господину Чемберлену». Шмидт прочитал: «Только что Бенеш объявил по радио все­общую мобилизацию в Чехословакии». Потом заговорил Гитлер: «Теперь вопрос, конечно, закрыт. Чехословакия и не подумает отдать Германии какие-либо территории». «Чехи первыми объявили мобилизацию», — сказал Гитлер. Чемберлен возразил: «Первой объявила мобилизацию Германия...» Гитлер отрицал, что в Германии была проведена мобилизация.

Переговоры затянулись до утра. В конце концов, Чемберлен спросил, яв­ляется ли меморандум Гитлера его последним словом. Когда Гитлер отве­тил, что да, премьер-министр сказал, что нет смысла продолжать переговоры. Он сделал все, что мог, но его попытки не увенчались успехом. Он уезжает с тяжелым чувством, потому что надежды, с которыми он при­ехал в Германию, разбиты.

Немецкий диктатор не хотел, чтобы Чемберлен пошел на «уступки». «Вы один из немногих, для кого я когда-либо делал по­добное, — с живостью заметил он. — Я готов установить окончательную дату для эвакуации чехов — 1 октября, если это упростит вашу задачу». Ска­зав это, он взял карандаш и сам исправил дату. В действительности это не было уступкой, ведь 1 октября было давно назначенным днем «X»[6]. Это, казалось, подействовало на премьер-министра. Тем не менее он добавил, что не готов принять или отвергнуть предло­жения, а может только передать их.

Как только премьер-министр вернулся в Лондон, он сразу сделал то, чего, как он заявлял Гитлеру, делать не собирался: стал убеждать британ­ский кабинет принять новые требования нацистов. Однако неожиданно ему пришлось столкнуться с сильной оппозицией. Чемберлен не смог уговорить свой кабинет. Не убедил он и французское правительство, кото­рое 24 сентября отвергло Годесбергский меморандум и в тот же день объ­явило частичную мобилизацию.

Когда в воскресенье, 25 сентября, в Лондон прибыли французские ми­нистры во главе с премьером Даладье, английское и французское прави­тельства узнали, что Чехословакия отклонила Годесбергские предложения[7]. Франции не оставалось ничего, кроме как подтвердить свою верность союз­ническим обязательствам и обещать прийти на помощь Чехословакии в случае, если она подвергнется нападению. Но Франции нужно было знать, как поведет себя Англия. Чемберлен согласился сообщить Гитлеру, что если Франция в силу союзнических обязательств по отношению к Чехословакии окажется в состоянии войны с Германией, то Британия будет считать себя обязанной поддержать ее.

После отъезда Чемберлена, немцы пребывали в мрачном расположении духа. Теперь, когда они стояли практически на пороге войны, эта перспектива перестала им нравиться, по крайней мере, некоторым из них.

Воскресный день 25 сентября выдался чудесный. Несмотря на сообщения о ярос­ти, охватившей Гитлера по поводу отвергнутого Годесбергского ультимату­ма, в Париже, Лондоне и Праге не чувствовалось, что наступил кризис, да и в Берлине не было заметно никакой военной лихорадки.

На следующий день произошли внезапные перемены к худшему. В пять часов утра сэр Гораций Вильсон при­вез в канцелярию письмо Чемберлена, в котором премьер-министр сообщал, что Прага посчитала Годесбергский меморан­дум «абсолютно неприемлемым». Гитлер, по воспо­минаниям переводчика, неожиданно вскочил и закричал: «Нет никакого смысла вести дальнейшие переговоры!» — после чего бросился к двери. Фюрер вскоре сел в кресло, но во время чтения письма часто восклицал: « Снемца­ми обходятся как с грязными неграми... 1 октября я поставлю Чехослова­кию на место!»

Чемберлен предлагал свой план. Так как Чехословакия готова отдать Гитлеру то, что он требует, а именно Судетскую область, необходимо сроч­но организовать встречу чешских и немецких представителей и «догово­риться о способе передачи территории». Чемберлен добавлял, что ему хоте­лось бы, чтобы на этой встрече присутствовали представители Англии. Гит­лер ответил, что готов вступить в переговоры с чехами, если они примут Годесбергский ультиматум, только что ими отвергнутый, и согласятся на оккупацию Судетской области немецкими войсками 1 октября. Он заметил, что положительный ответ должен быть получен в течение сорока четырех часов, то есть к двум часам дня 28 сентября.

27 сентября он во второй раз принимал Горация Вильсона. Вильсон не менее британского премьера был склонен отдать Гитлеру Судетскую область, если только немецкий диктатор возьмет ее мирным путем. Британское правительство предлагало взять на себя «мораль­ную ответственность» за то, чтобы обещания Чехословакии были выполнены «справедливо, полностью и быстро». Однако Гитлера оно не заинтересовало. Теперь все зависело от чехов: они могли принять или не принимать его предложения. Если они не примут его предложения, он уничтожит Чехословакию. С явным удовольствием он прокричал свою угрозу несколько раз.

Вероятно, это вывело из себя даже спокойного Вильсона. Он поднялся и сказал: «В таком случае я уполномочен премьер-министром сделать следую­щее заявление: «Если Франция вследствие своих союзнических обяза­тельств окажется в состоянии войны с Германией, то Соединенное Коро­левство сочтет себя обязанным поддержать Францию». Когда сэр Гораций заметил, что только от Гит­лера зависит, начнется война или нет, разгоряченный фюрер воскликнул: «Если Франция и Англия хотят напасть на нас, пусть нападают! Сегодня вторник, в следующий понедельник мы уже будем в состоянии войны!»

Многое про­изошло в Берлине — и не только в Берлине — в течение того дня, 27 сентября. В час дня, сразу по прибытии Вильсона, Гитлер издал «совершенно сек­ретный» приказ, в котором ударным частям предписывалось покинуть места проведения учений и выйти на рубеж атаки на чешской границе. Через несколько часов был издан приказ о дальнейшей скрытной мобилизации. В ходе ее было сформировано пять новых дивизий для размещения на западной границе.

Несмотря на то, что Гитлер продолжал военные приготовления, собы­тия, произошедшие в течение этого дня, заставили его заколебаться. Чтобы повысить боевой дух населения, Гитлер приказал по окончании рабочего дня, когда сотни тысяч берлинцев выйдут из своих контор на улицу, про­вести в центре Берлина парад моторизованной дивизии. Затея эта оберну­лась полным фиаско, берлинцы не желали, чтобы им напоминали о войне.

Очередные вести, поступавшие в канцелярию из-за границы, тоже не радовали. Из Будапешта сообщили; правительства Югославии и Румынии предупредили правительство Венгрии, что в случае нападения ее войск на Чехословакию они предпримут против Венгрии военные действия. В ре­зультате война могла распространиться на Балканы, а это в планы Гитлера не входило.

Новости из Парижа оказались и того хуже. От немецкого военного атта­ше пришла телеграмма, в которой он сообщал, что объявленная во Франции частичная мобилиза­ция сильно смахивает на мобилизацию всеобщую и что «к шестому дню мо­билизации можно ожидать развертывания первых 65 дивизий на границе с Германией». Этой силе, насколько было известно Гитлеру, Германия могла противопоставить лишь 10—12 дивизий. Половина из них состояла из резер­вистов, а их боеспособность вызывала тревогу. Более того, по мнению воен­ного атташе, для Германии оставалась реальной угроза подвергнуться не­медленному нападению из Нижнего Эльзаса и Лотарингии в направлении Майнца при первых же попытках с ее стороны предпринять военные действия. И, наконец, как докладывал атташе, итальянцы не делают абсолютно ни­чего, чтобы сковать французские войска на итало-французской границе. Казалось, что и доблестный союзник Муссолини покинул Гитлера в решающий момент.

Поступили новости от президента Соединенных Штатов и от короля Швеции. Накануне, 26 сентября, Рузвельт обратился к Гитлеру с призывом помочь сохранить мир, и хотя фюрер в течение двадцати четырех часов от­ветил, что сохранение мира зависит только от Чехословакии, Рузвельт в среду прислал еще одну телеграмму, в которой предлагал немедленно со­звать конференцию всех заинтересованных сторон. В этой же телеграмме американский президент отмечал, что если разразится война, то ответст­венность за нее мировая общественность возложит на Гитлера.

Король Швеции, друг Германии, подтвердивший свою верность в ходе войны 1914—1918 годов, был более откровенен и прямолинеен. Как сооб­щалось в депеше немецкого посла из Стокгольма, король срочно вызвал его и заявил, что если Гитлер не оттянет указанный им срок (1 октября) на де­сять дней, то мировая война неминуема и виноват в этом будет фюрер. Более того, войну эту Германия, бесспорно, проиграет ввиду «расстановки сил между великими державами». В своем нейтральном прохладном Сток­гольме хитрый король мог более объективно оценить ложившуюся ситуа­цию, по крайней мере военную, чем главы правительств в Берлине, Лондо­не и Париже.

Президент Рузвельт, что, вероятно, объяснялось эмоциональностью американцев, смягчил драматизм своих воззваний к Гитлеру, отметив, что Соединенные Штаты не примут участия в войне и не возьмут на себя ника­ких обязательств «в ходе ведущихся переговоров». Немецкий посол в Ва­шингтоне Ганс Дикхофф тем не менее счел необходимым послать в Берлин «срочнейшую» телеграмму. В ней он предупреждал, что если Гитлер скло­няется к войне, в которой ему будет противостоять Великобритания, то есть веские основания полагать, что «вся мощь Соединенных Штатов будет бро­шена на чашу весов Англии».

А что же Прага? Наблюдались ли там проявления слабости? Вечером в ОКБ пришла телеграмма от немецкого военного атташе полковника Туссена: «В Праге спокойно... Завершены последние меры по мобилизации....Общее число призванных составляет около миллиона человек, в полевых войсках — 800 тысяч...» Примерно столько было у Германии на обоих фронтах. Войска Франции и Чехословакии, вместе взятые, превосходили по численности немецкую армию более чем в два раза.

Какими сведениями располагал в тот момент Гитлер? Что Прага не по­корилась, что в Париже ускоренными темпами идет мобилизация, что Лон­дон занял более жесткую позицию, что его собственный народ пребывает в состоянии апатии, что его генералы настроены против него, что срок Годесбергского ультиматума истекает в два часа следующего дня. Его письмо-воззвание к Чемберлену было хорошо продумано. В сдер­жанных выражениях Гитлер отрицал тот факт, что его предложения полнос­тью лишат чехов гарантий на существование как нации, что немецкие войс­ка продвинутся дальше демаркационной линии. Гитлер выражал готовность обсудить с чехами детали и «дать гарантии Чехословакии». Чехи держатся только потому, что надеются начать европейскую войну, заручившись под­держкой Англии и Франции, но он, Гитлер, все еще не теряет надежду сохранить мир.