Сентября

Накупил бутербродов в баре под названием «Лолита» и пива в супермаркете. Когда пришел Горелый, я попросил его сесть рядом с кроватью, а сам уселся с правой стороны стола, небрежно опершись на бортик доски. С моего места все было прекрасно видно: с одной стороны — Горелый, а позади него кровать и тумбочка, на которой до сих пор лежит книга о подвигах Флориана Линдена (!); с другой стороны, слева от меня — открытый балкон, белые стулья, Приморский бульвар, пляж, велосипедная цитадель. Я ждал, что первым заговорит Горелый, но из него же клещами слова не вытянешь, так что говорить пришлось мне. Первым делом я сообщил ему об отъезде Ингеборг, но в подробности не вдавался: уехала поездом, надо было срочно на работу, и точка. Не знаю, убедил ли я его. Далее я перешел к характеристике игры, наговорив при этом кучу глупостей, в частности заявив, что потребность играть сродни потребности петь и что игроки, в сущности, те же певцы, исполняющие бесконечную гамму композиций-грез, композиций-колодцев, композиций-желаний на фоне постоянно меняющейся географии. Известно, что еда имеет свойство со временем разлагаться, точно так же обстоит дело с картами и действующими на них войсками, правилами, так или иначе выпавшими костями, окончательной победой или поражением. Это скоропортящиеся блюда. Кажется, в этот момент я вынул бутерброды и пиво и, пока Горелый приступал к еде, быстро перешагнул через его ноги и схватил с тумбочки книгу, словно это было сокровище, которое могло вот-вот улетучиться. Я не обнаружил между ее страницами ни письма, ни записки, ни знака, способного вселить надежду. Одни лишь бессвязные печатные слова, допросы в полиции и признания. За окном ночь медленно завладевала пляжем, рождая иллюзию, будто берег покрыт маленькими дюнами и расщелинами и они движутся. Неподвижно сидя на своем месте, почти уже в потемках, Горелый размеренно двигал челюстями, словно жвачное животное, уставившись в пол не то на концы своих огромных пальцев, и при этом через равные промежутки времени издавал еле слышные стоны. Должен признаться, что испытал нечто близкое к отвращению; мне вдруг стало невыносимо душно, я задыхался. Его стоны, звучавшие всякий раз, когда он проглатывал очередной кусок хлеба с сыром или ветчиной, разрывали мне душу. Почти без сил я добрался до выключателя и зажег свет. И сразу почувствовал себя лучше, хотя в ушах еще гудело, что не помешало мне вновь взять слово и, больше не садясь, а расхаживая по комнате от стола до двери ванной (где я тоже зажег свет), заговорить о распределении армейских корпусов; о дилемме, которая из-за наличия двух или более фронтов вставала перед немецким игроком, обладавшим ограниченными силами; о трудностях, связанных с передислокацией огромных масс пехоты и танков с запада на восток, с севера Европы на север Африки; о конечном выводе, к которому приходили посредственные игроки: частей фатально не хватало, чтобы заткнуть все дыры. Услышав последнее замечание, Горелый задал какой-то вопрос с набитым ртом, на который я не удосужился ответить; да я его даже не понял. Думаю, что я был на взводе и вдобавок не очень хорошо себя чувствовал. Поэтому, вместо того чтобы ответить, я велел ему подойти к карте и убедиться собственными глазами. Горелый смиренно приблизился и признал мою правоту: любому было ясно, что черные фишки не победят. Стоп! Благодаря моей стратегии ситуация менялась. В качестве примера я привел партию, сыгранную мною не так давно в Штутгарте, хотя в глубине души постепенно начал сознавать, что говорю совсем не то, что хотел. А что я хотел сказать? Не знаю. Но что-то важное. После этого наступило полное молчание. Горелый вновь уселся возле кровати с кусочком бутерброда, зажатым между пальцами и оттого похожим на обручальное кольцо, а я неверными шагами, словно в замедленной съемке, вышел на балкон и принялся разглядывать звезды и прогуливающихся внизу туристов. Лучше бы я этого не делал. С парапета Приморского бульвара за моей комнатой наблюдали Волк и Ягненок. Увидев меня, они замахали руками и начали что-то кричать. Сперва мне показалось, что они выкрикивают какие-то обидные вещи, хотя вид у них был вполне дружелюбный. Они приглашали нас спуститься и выпить вместе с ними (откуда они узнали про Горелого, для меня загадка); с каждым разом их жесты становились все более нетерпеливыми, и вот уже прохожие начали задирать голову и искать глазами балкон и того, из-за кого разгорелся весь сыр-бор. У меня было два варианта: либо, не говоря ни слова, вернуться в комнату и запереть балкон, либо пообещать им что-нибудь на будущее, лишь бы отстали; и то и другое было достаточно противно. С пылающим лицом (чего, конечно, на таком расстоянии Волк с Ягненком не могли разглядеть) я заверил, что через некоторое время присоединюсь к ним в «Андалузском уголке». И не уходил с балкона, пока они не скрылись из виду. Горелый тем временем изучал расположение фишек на Восточном фронте. Погруженный в раздумья, он, казалось, понимал, почему и как распределены силы на этих направлениях, хотя, ясное дело, не мог этого знать. Я опустился на стул и сказал, что устал. Горелый и глазом не моргнул. Я спросил у него, почему эта парочка ненормальных не оставляет меня в покое. Чего они хотят? Сыграть? — предположил Горелый. Его губы неуклюже сложились в ироническую усмешку. Да нет, ответил я, они хотят выпивать, веселиться — словом, делать все, чтобы не чувствовать себя погребенными заживо.

— Однообразная жизнь, так, что ли? — прокаркал он.

— Еще хуже: однообразные каникулы.

— Ну у них-то каникул нет.

— Не важно, они живут каникулами других, присасываются к чужому отдыху и досугу, отравляя жизнь некоторым туристам. Паразитируют на отдыхающих.

Горелый недоверчиво взглянул на меня. Конечно, Волк и Ягненок были его приятелями, несмотря на то что их многое разделяло. Но я в любом случае не жалел о том, что сказал. Мне вспомнилось, или, вернее сказать, я увидел перед собой лицо Ингеборг, ее нежную розоватую кожу и до конца понял, что она дарила мне счастье. И вот все рухнуло. От сознания жгучей несправедливости все мои движения вдруг убыстрились: схватив пинцет, я с такой же быстротой, с какой кассир пересчитывает купюры, поставил фишки на force pool,[28]счетчики — на соответствующие поля и небрежным тоном предложил Горелому сыграть один-два тура, хотя в мои намерения входило разыграть партию до конца, до Великого Разгрома. Он пожал плечами и нерешительно заулыбался. Его лицо от этого сделалось таким страшным, что я не мог на него смотреть без содрогания и потому, пока он медлил с ответом, перевел глаза на первый попавшийся пункт на карте, как это обычно практикуется на турнирах, когда встречаются игроки, никогда до того друг друга не видевшие: они стараются побыстрее уткнуться в карту, чтобы не ощущать физического присутствия соперника, и сидят так до начала первого тура. Когда я поднял голову и увидел беззащитные глаза Горелого, мне стало ясно, что он согласен. Мы придвинули стулья к столу и развернули наши силы. Армии Польши, Франции и СССР изначально оказались в невыгодном положении, хотя не таком уж и безнадежном, несмотря на неопытность Горелого. Английская армия, напротив, заняла удобные позиции; ее равномерно распределенные флоты, поддерживаемые в Средиземном море французским флотом, и немногочисленные армейские корпуса находились на стратегически важных полях. Горелый оказался смышленым учеником. Общее положение на карте чем-то напоминало подлинную историческую ситуацию, чего обычно не бывает, когда встречаются опытные игроки: они никогда не развернули бы польскую армию вдоль границы, а французскую — на всех шестиугольниках вдоль линии Мажино, ибо самым правильным для поляков было бы организовать круговую оборону Варшавы, а для французов — не занимать одно из полей вдоль линии Мажино. На первом этапе я объяснял предпринимаемые мной действия, и таким образом Горелый понял и сумел оценить, с каким изяществом мои танки смяли боевые порядки поляков (превосходство в воздухе и наличие моторизованных частей), за чем последовало сосредоточение войск на границе с Францией, Бельгией и Голландией, объявление войны итальянцами и продвижение основной массы войск, расквартированных в Ливии, в направлении Туниса (ортодоксы рекомендуют, чтобы Италия не вступала в войну раньше зимы тридцать девятого, лучше всего — весной сорокового, но я такую стратегию не одобряю), отправка двух немецких бронетанковых корпусов в Геную, создание на одном из полей (Эссен) своего рода трамплина, где я поместил парашютно-десантный корпус, и т. д. Причем все это с минимальной затратой BRP. В ответных действиях Горелого ощущается вполне понятная нерешительность: на Восточном фронте он захватывает балтийские страны и соответствующую часть Польши, но забывает оккупировать Бессарабию; на Западном фронте предпринимает наступление, чреватое громадными потерями, и высаживает британский экспедиционный корпус во Франции; на Средиземном море укрепляет Тунис и Бизерту. Инициатива по-прежнему на моей стороне. В зимнюю кампанию тридцать девятого года я развертываю тотальное наступление на западе: захватываю Голландию, Бельгию, Люксембург, Данию, на юге Франции дохожу до Марселя, на севере — до Седана и шестиугольника N24. Реорганизую группу армий на востоке. Высаживаю немецкий бронетанковый корпус в Триполи во время SR.[29]Средиземноморский вариант связан с большими потерями, и я не добиваюсь результата, хотя возникает вполне ощутимая угроза: Тунис и Бизерта осаждены, а итальянский 1-й мобильный корпус вступает в опустошенный Алжир. На границе с Египтом силы с обеих сторон равны. Теперь задача для нашего союзника состоит в том, чтобы как раз изменить это соотношение сил. Ответ Горелого не столь энергичен, как того требует ситуация; на Восточном фронте и в Средиземном море он избирает крайний вариант и бросает в бой все, что только имеет, однако играет малыми колоннами, и вдобавок ему страшно не везет, когда приходит его черед бросать кости. На востоке он занимает Бессарабию, создавая единую линию фронта от румынской границы до Восточной Пруссии. Следующий тур должен стать решающим, но уже поздно, и мы вынуждены отложить игру. Покидаем гостиницу. В «Андалузском уголке» встречаем Волка и Ягненка в компании трех девушек-голландок. Они рады со мной познакомиться и удивляются, узнав, что я немец. Поначалу я решил, что они меня разыгрывают, но их действительно удивило, что немец якшается с подобными экстравагантными личностями. В три часа ночи я вернулся в «Дель-Map» впервые за много дней в хорошем настроении. Потому что наконец понял, что остался не зря? Может быть. В какой-то момент, когда мы обсуждали его неминуемое поражение (или мое наступление на западе?), Горелый спросил, сколько я еще пробуду в Испании. В его тоне я почувствовал тревогу.