Глава 3

К середине ночи дождь наконец-то перестал, так что утром, выполнив обязательные дела в лагере, я, Марко и Элсвит отправляемся на джипе в деревню и возобновляем работы над колодцем. Почва раскисла, усложняя и замедляя нашу работу. В результате, я так погрузился в дело, что даже не заметил отсутствия Первой, пока не прошла половина рабочего дня.

Мне не хватает наших обычных разговоров, за которыми работа пролетала незаметно, но в какой-то степени я даже немного рад, что Первой нет поблизости. До сих пор перед глазами стоит ее разочарованное лицо. Пожалуй, мне не помешает краткая передышка от ее осуждения.

Покончив с работой, мы с Элсвитом принимаемся за готовку ужина, сегодня у нас будет пюре из ямса (ямс ― желтый картофель, растущий преимущ. в Африке ― прим. переводчика). После ужина сажусь порезаться в карты вместе с другими рабочими в шалаше для отдыха. Около десяти вечера отправляюсь в спальную хижину. Марко уже дрыхнет под одеялом. Тихо раздеваюсь и залезаю в постель, думая лишь о том, куда же подевалась Первая? Исчезать так надолго не в ее стиле.

Осматриваю хижину, надеясь обнаружить Первую, сныкавшуюся в каком-нибудь углу, но ее нигде не видно.

― Первая? ―самым тихим шепотом зову я. ― Ты тут?

Нет ответа.

― Первая, хорош дуться. ― Это уже чуть громче.

― Чувак. ― Голос Марко. ― Дай поспать, а?

Обычно это марковское «чувак», со смешным итальянским акцентом, поднимает мне настроение на весь день. Однако то, что меня застукали за разговором с невидимой подружкой, сводит на нет весь юмор.

― Прости, дружище, ― смущенно говорю я, злясь на Первую за то, что вынудила меня повысить голос.

Я по-прежнему жду, что в любую секунду Первая выскочит из коридора или шкафа и обсмеет меня за то, что я засветился на болтовне с самим собой.

Но она так и не появляется.

Предпринимаю попытку уснуть, ворочаясь с боку на бок. Остальные рабочие один за другим тоже потихоньку укладываются спать. Но ко мне сон не идет.

Исчезновения Первой ― норма, но с тех пор, как я вышел из комы, ни разу не было такого, чтобы в течение дня она хоть раз не появилась. Так или иначе, Первая всегда была рядом.

В конце концов, сдаюсь в попытках уснуть. Сую ноги в сандалии и полуголый шаркаю к выходу из хижины. Снаружи неожиданно холодно, обнимаю себя за плечи для тепла. Вокруг темень, немного света идет лишь от луны да тусклой лампочки у туалета. Глазам требуется минута, чтобы привыкнуть.

Вот тогда я вижу ее ― едва различимую фигуру, скрючившуюся под баобабом в центре лагерного двора.

Медленно подхожу.

― Первая?

Она поднимает голову. Не могу понять, то ли это игра лунного света, то ли еще что-то, но Первая выглядит как-то странно: она как будто светится изнутри, но вместе с тем слишком темная, чтобы можно было разглядеть.

Первая молчит. Замираю на месте.

― Прекрати. Не смешно.

― Ха, ―горько усмехается Первая. ― Полностью с тобой согласна. Ни капельки не смешно. ― Судя по голосу, она плакала. ― Мне не хотелось, чтобы ты меня такой видел, ― выдает она.

Вот теперь мне страшно.

― В смысле «такой»?

Приблизившись, понимаю, о чем речь. Кожа Первой ― нет, она вся целиком ― неестественно молочноватая, почти прозрачная. Я могу видеть сквозь нее.

― Я исчезаю, ― говорит Первая. ― В последнее время у меня все силы уходят лишь на то, чтобы вообще оставаться видимой.

Молчу, боюсь что-либо говорить. А еще страшнее ― слушать, страшно, что еще она может сказать.

Первая поворачивается ко мне и заглядывает прямо в глаза.

― Помнишь, как я говорила, что попадаю в «никуда», когда ухожу от тебя?

― Помню, ― киваю я. ― Я думал, ты просто таинственности напускаешь...

Первая отрицательно качает головой, ее глаза становятся влажными от слез.

― На самом деле, я говорила чистую правду. Я действительно ухожу в никуда. Исчезаю полностью. ― Теперь Первая плачет по-настоящему. ― С каждым днем я все слабее и слабее. Я исчезаю из реальности. Медленно, но верно. Мне еще удается сопротивляться, но все труднее и труднее. Мне кажется, будто я опять умираю.

Первая закрывает глаза и тут же начинает мерцать, то становясь прозрачной, то снова видимой. В эти моменты я вижу сквозь нее кору баобаба.

― Что ж, ― произносит Первая, опять открывая глаза. ― Доктор Ану и не обещал, что это на всю жизнь.

― Первая... ― начинаю я. ― О чем ты? ― спрашиваю я, хотя часть меня ― та часть, которая является Первой― уже знает ответ.

― Мое существование... мы... это... ― Первая указывает на пространство между нами. ― Адам, ты меня забываешь.

― Невозможно! Первая, я тебя никогда не забуду!

Первая печально улыбается.

― Я знаю, что ты будешь помнить меня всегда. Я не об этом. А о том, что одно дело помнить о моем существовании, и совсем другое ― поддерживать свою жизнь внутри тебя.

Трясу головой и отворачиваюсь ― бред, слышать ничего не хочу.

― Ану связал нас очень давно. Слишком давно, наверное. Я исчезаю. Наша связь, наш способ общения, твоя возможность меня видеть, мое ощущение того, что я жива, хотя я мертва уже несколько лет. Возможно «забываешь» и не самое правильное слово. Но как ты это ни назови, все равно то, что между нами, не планировалось на века. Что бы это ни было, оно разрушается.

Заметив насколько я подавлен, Первая пожимает плечами, делая вид, будто все это в порядке вещей.

― Придется нам с тобой смириться с тем, что мое время подходит к концу.

― Нет, ― говорю я, отказываясь верить.

Но когда я снова поворачиваюсь к Первой, она уже исчезла.

***

После бессонной ночи, проведенной в поисках Первой и закончившейся тем, что я вернулся в хижину один, я едва выползаю из кровати. Чищу зубы, одеваюсь, выполняю утренние дела и еду в деревню батрачить под палящим солнцем.

А разве у меня есть выбор? Не просить же мне у Марко отгул. «Слушай, Марко, несколько месяцев назад я вышел из трехлетней комы, в течение которой я жил в воспоминаниях мертвой инопланетянки, и с тех пор она мой постоянный спутник. Но сейчас она умирает, на этот раз окончательно... Сможешь сегодня подменить меня на колодце?» Подозреваю, это вряд ли прокатит. Поэтому, стиснув зубы, я продолжаю работать.

Сегодня Первая выглядит более цельной, чем вчера. Я видел ее мимолетом, правда сразу после подъема и издалека. Зато, вернувшись из деревни, застаю ее сидящей возле вчерашнего дерева.

― Нет-нет, ― заявляет Первая, когда я подхожу к ней. ― Только без этих щенячьих глаз, пожалуйста.

― Первая... ― начинаю я.

― Я в порядке, ― перебивает она. ― Просто вчера был хреновый день. Будь спок, еще несколько недель у меня есть.

Не могу ничего вымолвить, сердце болит от горя.

― Кстати, тебе пора стряпать ужин.

Мне послышалось? Ужин? Да кому сдался этот ужин, когда время с ней почти на исходе?

― Думаю, тебе лучше пойти, а то Элсвит уже косо поглядывает на твою болтовню с деревом. ― Первая ржет, прогоняя меня рукой. ― Топай давай.

Отправляюсь в сторону кухни. Во время готовки Элсвит травит байки о своих злоключениях времен богатенького детства, то есть еще до того, как он одумался и посвятил себя помощи близким. Обычно истории Элсвита меня развлекают, но сейчас мысли то и дело возвращаются к сидящей под деревом Первой.

Лагерь, деревня... последние несколько месяцев это место было моим убежищем, так легко представить здесь мое счастливое будущее. Но бросив взгляд через лагерь, я вижу утомленно привалившуюся к баобабу мерцающую Первую, и задаюсь вопросом: как она сама относится к этому месту?

Пока далеко отсюда ее народ сражается за выживание, она вынужденно проводит свои последние часы здесь лишь из-за того, что я нашел себе тут теплое, безопасное местечко.

«Для Первой это место не дом», ― понимаю я. ― «А могила».