Роль нормализатора языка

4.1. Это предположение подводит нас к рассмотрению самого нормализатора - человека, принимающего решения. Или, как образно сказал Дуайт Макдональд: "Какого рода власть могла бы попытаться направлять и контролировать [языковое] изменение, если это вообще возможно?" (Макдональд 1962, 259). До эпохи Возрождения забота о языке была предоставлена грамматистам и риторикам. Так, Квинтилиан в своей "De institutione oratoria" (ок. 95 г. н. э.) писал, что одна из функций грамматики - это "формирование правильной речи" (recte loquendi scientiam) (Квинтилиан 1875, 29). Латинские и греческие грамматики появились, как показывают расчеты, много лет спустя после классического периода этих языков и были по существу кодификацией уже принятых норм. Кодификация обычно считается одной из примет стандартизованного языка, но при этом отличают простое описание лингвистом уже принятой нормы, например в литературе или речи образованных людей, от попыток утвердить или даже создать эту норму. Слово "кодификация" обозначает, попросту говоря, открытое утверждение некоторого кода в форме правописания, грамматики и словаря. Однако отношение к кодификатору, а также его собственное отношение к своей роли с течением времени сильно изменились - как изменилось и значение слова "код". Для тех, кто считал язык божественным творением, кодификатор был жрецом, возвещавшим людям полученную от бога истину. Впоследствии код рассматривался как закон, а кодификатор - как законодатель, затем как этикет, а кодификатор - как законодатель мод и хорошего тона, и, наконец, как национальный символ, а кодификатор - как национальный герой. Для эстетиков кодификатор был поборником красоты языка, для логиков - приверженцем строгой рациональности, для философа - истолкователем законов мышления. Теперь, когда теория информации дала нам новое значение термина "код", мы готовы считать кодификатора технологом языка, Но мы, будучи социологами, должны признать, что все указанные выше значения кода и роли кодификатора продолжают существовать и входят в комплексную функцию языкового планирования в человеческом обществе.

4.2. Стоит обратить внимание на тот факт, что появление первых грамматик и словарей современных языков совпало по времени с ростом богатства и могущества их стран, приходящимся на XV - XVI вв. Характерный пример этого - первая испанская грамматика Небрихи 1492 г. "Grammatica de la lengua Castellana", посвященная автором королеве Изабелле и названная им "спутником империи" ("companero del imperio") (Даубе 1940, 31). Частью того же процесса было и создание первой академии, миссия которой заключалась в борьбе за "чистоту" языка - в данном случае речь идет об утверждении Флоренции и ее тосканского диалекта в качестве образца для общеитальянского. Это была Академия делла Круска (1582), по образцу которой кардинал Ришелье создал в 1635 г. Французскую академию. Хитрый кардинал сам продиктовал статус Академии (несомненно, считая его частью своей общей деятельности, направленной на политическую централизацию страны), где просил ее членов "со всем возможным тщанием и терпением трудиться для того, чтобы дать точные правила нашему языку и сделать его пригодным для рассуждения об искусствах и науках" (Робертсон 1910, 13). Этому примеру последовали, среди прочих, Испания (1713), Швеция (1739) и Венгрия (1830). Главным осязаемым эффектом деятельности этих академий явились словари. Первым из них был одноязычный словарь "Vocabolario degli Accademici delia Crusca" (1612). В Англии XVII - XVIII вв. многие известные писатели - Мильтон, Драйден, Дефо, Свифт - были большими энтузиастами создания английской академии (Фласдик 1928). Но англичане яростно сопротивлялись любым французским идеям, в особенности же тем, в которых им чудился привкус абсолютизма, и в конечном счете они вместо этого приняли проекты частного лица, Сэмюеля Джонсона, чей словарь (1755) стал первым значительным руководством в области английского языка. Соединенные Штаты объявили о своей языковой независимости от Англии, выдвинув вместо Джонсона другое частное лицо - Ноаха Вебстера [5].

4.3. В XIX - XX вв. требования к кодификаторам резко возросли, прежде всего в результате американской Войны за независимость и Французской революции и распространения грамотности. Проблема контакта с массами была проблемой образования, и книги были орудием обучения. Стандартизации требовали и технические нужды книгопечатания. Некоторые группы населения вдруг осознали, что их вынуждают говорить на каком-то новом языке и что они фактически являются гражданами второго сорта в своей собственной стране. Политические катаклизмы вели к возникновению новых наций или к возрождению старых, - и мы видим, как в одной стране за другой утверждаются новые языки - результат кодификаторских усилий отдельных лиц, правительственных комиссий или академий. Здесь нельзя не вспомнить такие имена, как Кораис в Греции, Аасен в Норвегии, Штур в Словакии, Мистраль в Провансе, Добровский в Чехии, Аавик в Эстонии, Яблонские в Литве. Эти люди были больше патриотами, чем лингвистами, и, рассматриваемая под углом зрения чистой лингвистики, их деятельность оставляет желать много лучшего. Однако некоторые из них внесли существенный вклад в развитие науки: Аасен, например, является также основателем норвежской диалектологии. Во всех европейских странах с системой всеобщих общеобразовательных школ министерства просвещения осуществляли контроль над орфографией и грамматикой родного языка. Так, в Турции Кемаль Ататюрк основал в 1932 г. полуофициальное Турецкое лингвистическое общество, в состав которого вошли члены его партии и школьные учителя; задачей этого общества была подготовка реформы турецкого языка, после того как Ататюрк официально заменил в стране персидское письмо латиницей (Xейд 1954). Между крайними полюсами - частной инициативой и прямым диктатом сверху - существует целый спектр организаций, предпринимающих шаги в поддержку какой-либо языковой формы: это церковные общины, различные общества, школы в литературе и науке.

5. Альтернативный выбор и языковое планирование

5.1. Рассмотрим теперь некоторые альтернативные программы действия, представляющиеся при осуществлении ЯП. Мы ограничимся здесь рамками вторичного языкового коллектива, в частности - нации, поскольку, как правильно подметил Фергюсон (Фергюсон 1962, 25), именно нация, объект, обычно не привлекавший внимания лингвистов, есть в конечном счете нормальная база для "коммуникативной сети, систем просвещения и языкового "планирования". При этом существуют и субнациональные группы, как валлийцы, и группы транснациональные - как евреи, которые сталкиваются с языковыми проблемами того же порядка, что и нации, но, не имея официальных органов, на которые они могли бы опереться, они вынуждены сами заниматься ЯП, насколько это в их силах. Многое из сказанного мною здесь относится и к этим группам, и только недостаток места удерживает меня от более подробного обсуждения их специфической ситуации.

5.2. Рассматривая программы действия, следует прежде всего обратиться к некоторым целям языкового поведения. До сих пор мы молчаливо предполагали, что эта цель - быстрая и не требующая усилий коммуникация. Однако базисная модель коммуникации, намеченная Бюлером и разработанная Якобсоном (Якобсон 1960), ясно показывает, что коммуникация не ограничивается чисто референционной передачей информации. Существует также и функция выражения личности (ego), называемая Якобсоном эмотивной, а также функция обращения к слушателю, которую он называет конативной. Различаются при этом и менее значимые функции - фатическая, метаязыковая и поэтическая. Понятие "ситуации социального общения" включает сложное взаимодействие говорящего и его слушателей, которые в целом могут рассматриваться как весь речевой коллектив. Говорящий выражает себя, однако выражено может быть лишь то, что его коллектив готов воспринять. Таким образом, язык не просто средство общественного взаимодействия, но и средство индивидуального самовыражения. Первое ведет к единообразию кода, второе - к разнообразию. Фактический результат этого - зыбкое равновесие между тем и другим.

5.3. Исходя из этих доводов мы уже не можем считать, как говорилось ранее, что целью языкового планирования обязательно является построение абсолютно единообразного кода - как во времени, так и в пространстве. Именно в этом и состоит одно из заблуждений некоторых "нормализаторов": они хотят утвердить данный язык на все времена или внедрить одну-единственную норму для всех людей, говорящих на самых различных диалектах. Но планирование можно рассматривать и как замену многого одним, и как замену одного - многим. Можно планировать как разнообразие, так и унификацию, как изменения, так и стабильность. Гавранек, характеризуя стандартный язык, писал, что он обладает " стабильностью и изменчивостью " (Гавранек 1932, 1938, ср. Гарвин 1959). В этом определении нет ничего специфического для стандартного языка; это - определение любой языковой нормы, даже нормы первичного речевого коллектива. Стабильность - это диахронический коррелят единообразия, а изменяемость - диахронический коррелят разнообразия. Хотя нормы живого языка по преимуществу стабильны и единообразны, они все же обеспечивают носителям языка достаточно широкое поле для варьирования. Как указывал Хёнигсвальд (Хёнигсвальд 1960, 27 и сл.), всякое языковое изменение может быть определено как замена, которая может быть либо расщеплением, либо слиянием. Оценка движется аналогично: можно высказаться в пользу многого в ущерб одному или же предпочесть одно многому.

6. Ограничения языкового планирования

6.1. Однако прежде чем принимать какое-либо из этих решений, необходимо установить границы изменения. Лицо, занимающееся ЯП, входит в ситуацию в определенной точке пространства и времени. Первая его задача - определить рассматриваемый язык, что совсем не просто. Когда реформатор норвежского языка Ивар Аасен вознамерился возродить норвежский язык из того состояния упадка, в котором он находился со времен средневековья, ему пришлось определить его как норму, существующую только в некоторых сельских диалектах, которые многие считали вырожденными разновидностями датского языка. До начала деятельности Штура (примерно тогда же) словацкие диалекты считались вариантами чешского языка - языка с гораздо более давней письменной традицией. Один из способов для нормализатора идентифицировать язык - это установить его историю. Комбинируя данные внутренней реконструкции с данными сопоставительной лингвистики, эти нормализаторы создали нормы, которые выглядят как прямые потомки более древних языков этой территории - письменных или устных. Таким образом, объединенные данные лингвистической географии и истории языка определяют рамки возможных прогнозов.

6.2. Для нормализаторской деятельности существует и другое ограничение. Оно определяется состоянием тех устных и письменных традиций, которые собираются реформировать. В том случае, если языковой стандарт предлагается нации, ранее не имевшей письменности, нормализатор должен учитывать лишь речевые нормы своего языкового коллектива. Если существует только одна норма, его задача (как мы уже указывали ранее) сводится к созданию орфографии, то есть это задача в значительной степени техническая. Если же норм больше, чем одна, нормализатор сталкивается уже с некоторым множеством альтернативных решений, что в свою очередь вызывает массу проблем и потребность в каком-то методе оценок (который мы вкратце рассмотрим ниже). Если к тому же в данном коллективе уже существует одна или несколько орфографий, задача нормализатора становится еще сложнее - разве что он предпочтет остановиться на одной из них и просто подлатать и подштопать ее тем или иным способом. Во всяком коллективе, обладающем письменностью, за которой стоит хоть сколько-нибудь древняя традиция, существует целая система убеждений и рассуждений относительно речи и письма, выступив против которых, нормализатор может оказаться бессильным, если только не сумеет приспособить их к своим собственным задачам. Как бы иррациональны ни казались эти убеждения, они, как правило, потом оказываются опорой и поддержкой для того, кто даст себе труд изучить традиции данного общества.

6.3. Эти жесткие ограничения альтернативных возможностей могли бы заставить нас усомниться в шансе провести какие-либо изменения, если бы люди и общества не менялись, а вместе с ними не менялся бы и язык. Чтобы взвесить возможные решения поставленных нами здесь проблем, необходимо располагать процедурой принятия решений, которая бы обеспечивала классификацию альтернантов. Эти альтернанты должны поддаваться классификации на основе каких-то объективных критериев - например, длинное ли это слово или короткое, старое или новое. А эти последние в свою очередь должны ассоциироваться с задачами более высокого порядка, такими, как коммуникация, самоутверждение или стабильность группы.

7. Критерии языкового планирования

7.1. Все, кто много писал на эту тему, предлагали множество оценочных критериев. Адольф Нореен (Нореен 1892), в частности, отверг классическую точку зрения о том, что лучшие образцы нужно искать в прошлом. Он отверг и "органическую" точку зрения - о том, что язык - это эволюционирующий организм, не подвластный контролю человеческого разума. Он предложил систему критериев для обнаружения "неправильного" языка, базировавшуюся на методе, который он считал разумным: неправильно то, чего нельзя понять, что можно понять неверно или что можно понять лишь с трудом. Неправильно также то, что трудно произнести или запомнить, и то, что длиннее или сложнее, чем необходимо, либо нечто новое, ничего не дающее языку.

7.2. Большая часть этих критериев сводится к тому, что лучше назвать критерием эффективности. Самая ранняя из известных мне формулировок этого критерия (еще до Нореена) принадлежит шведскому лингвисту Э. Тегнеру, который (находясь под влиянием современной ему науки) написал (Тегнер 1874, 104), что самый лучший язык - это "тот, на котором легко выразить мысль и легко ее понять" (ср. также Нореен 1892, 113; Есперсен 1925, 88). Важная сторона этого тезиса в четком осознании того факта, что интересы говорящего могут совсем не совпадать с интересами слушающего. Практически общение становится возможным благодаря достижению неустойчивого равновесия между экономией говорящего при высказывании и экономией слушающего в восприятии. Пишущий не получает непосредственных корректирующих замечаний аудитории, и потому необходимо, чтобы он умел предвидеть потребности читающего. Письму не хватает многих структур устной формы речи, обеспечивающих ясность и понятность - интонации, жестов, и потому оно вынуждено возмещать их нехватку эксплицитными письменными сигналами. Для опытного читателя некоторые из них могут сигнализироваться нефонетическим написанием слов, столь непопулярным у реформаторов орфографии и детей.

7.3. Итак, конфликт между "имущими" и "неимущими" очевиден; в данном случае речь идет о тех, кому надо учиться, и о тех, кому уже не надо учиться. Система, простая для тех, кто выучил ее, может быть чрезвычайно трудной для изучения. Те, кто знает китайские иероглифы, говорят, что читать написанные ими тексты можно гораздо быстрее, чем те же тексты, записанные в алфавитной системе репрезентации; но цена обучения им слишком высока. Английское правописание весьма несовершенно отражает какое бы то ни было английское произношение, но именно эта его "нефонетичность" обеспечивает ему морфемное тождество и облегчает усвоение английского языка другим европейцам, так как многое оказывается для них более знакомым, чем было бы при фонетическом написании. Эффективность, следовательно, нужно расценивать в зависимости от стоимости обучения (по отношению к стоимости "разучения"). Поскольку те, кому пришлось бы "разучиваться", - это обычно те люди, которые контролируют социальный аппарат, а те, кому надо учиться,- это школьники или иностранцы, ясно, что любой вид изменений встретится с сильным противодействием. Но общий принцип остается в силе: эффективна та форма, которую легко выучить и легко употреблять.

7.4. Особенно следует избегать таких упрощенческих представлений, что слова короткие обязательно эффективнее длинных или что аналитическая грамматика эффективнее грамматики флективной. Как напомнил нам П. С. Рэй (Рэй 1963, 41), подлинная экономия состоит в том, чтобы максимально короткими были самые частотные слова. Именно такими обычно бывают служебные слова естественных языков. С другой стороны, редкие слова, которые обычно проходят для слушателя незамеченными, более рационально кодировать как длинные, поскольку это делает их более избыточными. Полезнее также, чтобы такие слова были сложными и, следовательно, более прозрачными в грамматическом отношении, чем слова более частотные. Такой язык, как английский, который, будучи языком индоевропейским, сохранил лишь минимум грамматических флексий, обладает, с одной стороны, чрезвычайно сложной системой предлогов, а с другой - жестким порядком слов, что требует от его письменной формы большей эксплицитности, чем для других языков той же языковой семьи. Это достигается введением таких "пустых слов-заполнителей", как do и one (I do say или the young one).

7.5. Устанавливая эффективность одной языковой формы по сравнению с другой, необходимо соблюдать осторожность. Вспомним, например, что в XIX в. высказывались диаметрально противоположные суждения по поводу перехода английского языка от синтетического строя к аналитическому. Романтики считали это вырождением, эволюционисты - прогрессом. Сегодня мы называем это просто изменением. Мы уже вполне усвоили тот тезис, что нельзя, изолировав какие-то факты, выхваченные из целой системы, судить по ним об эффективности всей структуры - необходимо оценивать каждую единицу в рамках этого целого, но нам еще далеко до той поры, когда наши мнения в этой области выйдут за пределы умозрительных спекуляций.

7.6. Существует еще один критерий, имеющий специальное отношение к ЯП, где бы оно ни осуществлялось,- критерий, который я называю адекватностью (термин, предпочитаемый мною термину Рэя "языковая рациональность"; см. Рэй 1963, 45 и сл.). Он включает в себя то, что Гарвин вслед за Гавранеком называет "восходящей кривой интеллектуализации" (Гарвин 1959). И Гавранек, и Гарвин понимали под этим прежде всего способность языка реагировать на нужды своих носителей как некий инструмент, обладающий референциопным значением. Это один из пунктов, где в игру вступает ЯП - например, при создании терминологии, отвечающей требованиям современной науки. В первичном языковом коллективе всегда можно найти средства - то ли путем заимствования, то ли используя внутренние ресурсы - для расширения словаря до такой степени, чтобы он служил повседневным нуждам речевого общения: мы все знаем, что для арабов важная вещь - верблюды, а для эскимосов - снег, и это сказалось на их словарном запасе, исключительно развитом в этих отделах лексики. Во вторичном языковом коллективе такие потребности часто стимулируются непосредственными контактами с другими нациями и переводами с их языков.

7.7. Но есть и другой вид языковой адекватности, культивируемый в пределах нации. Он вряд ли воздействует на чисто рациональную сферу, а скорее относится к более интимной стороне частной жизни людей. Адекватность языка возрастает не только за счет разветвленной научной и философской терминологии, но и за счет развития средств эмоциональной и поэтической выразительности. ЯП может искать поддержки в словах сельских диалектов, которые придают письменной речи живую прелесть и непередаваемый аромат родного дома. Так было в Скандинавии, где изучение диалектов долгое время считалось всеми нормализаторами основным стимулом обогащения литературной речи. Итак, правило адекватности гласит: данная форма должна передавать информацию, которую хотят передать употребляющие ее лица, с желательной для них степенью точности.

7.8. Третий критерий - это критерий " приемлемости ", под которым я понимаю почти то же самое, что и Рэй, когда он выдвинул критерий "языковой доступности" (linguistic commonalty). Это социологический компонент оценки. В общем виде он соответствует тому, что прежние исследователи этого предмета называли употреблением или узусом, считая его некоторой нормой корректности. Есперсен в 1925 г. указал на существование трех типов узуса: 1) употребление понятное, удовлетворяющее простейшему минимуму коммуникации; 2) употребление корректное, соответствующее всем принятым требованиям языковой нормы; 3) употребление хорошее, соответствующее неким более высоким стандартам ясности или красоты и потому вызывающее восхищение слушателей (Есперсен 1925, 133). Эти типы различии в действительности соответствуют разным степеням приемлемости в рамках вторичного речевого коллектива. Этот коллектив, не будучи ни гомогенным, ни полностью гетерогенным, демонстрирует сложную систему расхождений в оценках, благодаря которой формируются различительные черты узуса и соответствующие сдвиги в самом языке. В этом смысле следует признать весьма полезной терминологию, разработанную Рэем для этой ситуации (Рэй 1963, 61). Он выделяет некоторое подмножество носителей языка, называемых им "лидерами", которые рассматриваются как достойные подражания и потому обладающие "престижем". Прочие носители языка могут подражать их речи в той мере, в какой они имеют к ней "доступ", что ведет к распространению узуса лидеров.

7.9. Это наблюдение соответствует выводу, сделанному Антуаном Мейе (Мейе 1928) относительно литературных языков Европы: "Это языки, созданные элитой и для элиты". Однако в целом данная проблема очень сложна, ибо присутствие элиты (иногда даже в течение нескольких веков) не всегда приводит к победе именно ее языковой нормы. Классические языки - греческий, латинский, арабский - перемежающимися волнами омывали берега Средиземного моря, захлестывая население других языковых групп. Турецкий язык выступал почти в той же самой роли, но в конце концов отступил и оказался ограниченным относительно небольшой областью, как и греческий (Броснаан 1963). Даже в древности некоторые народы оказывали сопротивление экспансии больших языков. В новое время это сопротивление получило поддержку со стороны растущего языкового национализма. Хотя Мейе сокрушался по поводу того, что он называл "языковой балканизацией" Европы XX в., есть основания думать, что языковой национализм является одной из наиболее привлекательных сторон национализма. Переоценка национализма как такового возникла, по-видимому, в среде молодых американских ученых, которые начинают понимать, что скорее национализм есть шаг на пути к интернационализму, а не наоборот (Геерц 1963). Понимать это нужно так: национализм заставляет индивида заботиться не только о своей личной или узко местной выгоде, но и о всем том, что касается уже значительно большего коллектива. Национализм спаял воедино людей, входящих во множество первичных речевых коллективов, объединив их в речевые коллективы второго порядка, и тем нейтрализовал узко местнические тенденции первичного языкового объединения. Эта функция общенационального стандартного языка - одна из причин того, что он становится символом нации. Он становится не только орудием обращения сверху вниз - в направлении от правителей к подданным или гражданам,- но и средством общения самих граждан между собой, которые становятся компонентом более обширной сети отношений, даже если при этом им приходится поступиться какой-то частью своего языкового своеобразия.

7.10. В то же время стандартный язык образует канал коммуникации с внешним миром - как минимум, переводы с других языков делаются на этот язык. Даже если носитель этого языка и лишен возможности непосредственно общаться с другими нациями, он все же получает больший доступ к их культуре просто благодаря тому, что его язык способен передавать идеи других наций (быть может, более значительных, чем его собственная). Таким образом, национальный язык подвергается воздействию со стороны внешнего мира, и даже порой под угрозой оказываются его специфические самобытные черты. Подобно нации, язык двулик, он противостоит разобщенности внутри и поглощению извне.

7.11. Нормализатор, утверждая национальный язык или пытаясь его модифицировать, сталкивается с проблемой выбора: на чей узус ориентироваться при выборе типа речи. В большинстве европейских наций принято, что "лидеры" - это элита, отмеченная печатью богатства, или власти, или происхождения, или образования (или, возможно, всеми четырьмя преимуществами одновременно). Однако в более молодых нациях, сложившихся в более позднее время, случалось так, что элиты или нет, или она намеренно игнорируется. Так, например, сторонники демотики в Греции, гэльского языка в Ирландии, новонорвежского в Норвегии выступили против официальной элиты своих стран и образовали сами контрэлиту, опираясь в своем употреблении языка на сельские диалекты или на обиходно-разговорную городскую речь. Иногда проблема разрешается в пользу чистого количества (выбирается. более распространенный тип употребления), или качества (выбираются лучшие и наиболее исконные формы), или во имя социальной справедливости (у бедняков это ослабляет чувство обделенности образованием). Но проблема может заключаться и в столкновении географически обособленных диалектов, каждый из которых претендует на роль языка. Итак, правило "приемлемости" гласит: данная форма должна быть принята лидерами или приемлема для лидеров соответствующего социума или субсоциума.

7.12. В каждом конкретном случае эти три правила - эффективности, адекватности и приемлемости - могут действовать в одном направлении или в разных направлениях. Их действие до какой-то степени может совпадать и пересекаться самым различным образом, и их соотношение варьируется в зависимости от условий. Но их учет позволяет тем, кто рассматривает программу ЯП, принять определенное решение.

8. Осуществление языкового планирования

8.1. Для всех таких программ наконец наступает момент, когда принятые решения необходимо проводить в жизнь. Как же именно это делается? Лингвист со своей грамматикой и лексикой может предлагать что угодно, если нет методов, которые обеспечили бы внедрение его программы. Исследование этого вопроса лежит в русле действия средств массовой информации и больше подошло бы, пожалуй, специалисту в области рекламы, чем в области языка. В конечном счете решения принимаются носителями языка, последней инстанцией в этом деле.

8.2. Отдельные индивиды также обладают определенным весом, который определяется исключительно личным и профессиональным авторитетом. Те, кому это не нравится, называют мнение этих лиц "авторитарным", а кому нравится, предпочитают слово "авторитетный". Экономия обращения к авторитетам в тех случаях, когда решаемые проблемы слишком тривиальны, чтобы привлечь к себе внимание, весьма значительна. Отклоняющееся от нормы написание отвлекает внимание от главной темы, однако в некоторых литературных жанрах - юмористической поэзии, например, - это именно то, что нужно. Если же нормы нет, то такое отклонение теряет всякий смысл, становясь просто свободным вариантом. И Сэмюэль Джонсон, и Французская академия равно стараются стабилизовать норму, которая именно в силу своей эксплицитности придает смысл языковому поведению. Стиль можно понять только в сопоставлении с нормами - в его отклонении от норм и возникновении субнорм.

8.3. Правительства обладают преимуществом перед частными лицами, поскольку они контролируют систему школьного образования, посредством которой осуществляется подготовка или переподготовка населения в области орфографических навыков. Успех таких школьных программ сильно варьируется в зависимости от потребностей населения. Перемена алфавита, предпринятая Ататюрком, оказалась удачной, но когда он попытался очистить турецкий язык от арабских и персидских слов, то встретил сильное сопротивление и был вынужден "спустить на тормозах". В языках типа литовского (Германн 1929) или эстонского (Росс 1938) введение новых слов для обозначения явлений интеллектуального порядка было весьма успешным, в то время как аналогичные попытки в современном немецком или датском оказались безрезультатными (Таули 1948).

8.4. Если мы будем рассматривать осуществление ЯП как проблему обучения языку, то мы в конце концов придем к обычной дилемме, стоящей перед преподавателями языка. Преподавание языка обычно имеет в своем распоряжении лишь два вида средств: а) образцы для имитации в форме устных или письменных текстов, полученные от информантов, и б) набор правил, известный под названием грамматики, полученный от лингвистов. Изучать язык от информантов, поставляющих при этом и модели поведения, лучше всего; однако взрослым полезно иметь дополнительно систему эксплицитных правил. Обратное неверно: из правил можно узнать о данном языке, но выучить язык без информантов и их текстов вряд ли возможно. Таким образом, хороший нормализатор обеспечивает не только правила, но и тексты. Поэтому для письменной нормы необходимы писатели, для устной - ораторы. Норвежец Аасен не только кодифицировал свой язык, но и писал стихи и прозу. Так он продемонстрировал возможность творить на новом языке и вдохновил других следовать его примеру. Заинтересованные организации могут разработать систему поощрений и санкций от субсидий и премий писателям до ликвидации потенциальных языковых конкурентов путем официальных декретов. Каким-то образом следует создать новой норме престиж и открыть широкие возможности ("доступ") для тех, кто хочет учиться, Самое важное при этом убедиться в том, что те, кто собирается учиться, уверены в получении действительного преимущества в награду за свои усилия. Это по меньшей мере должно увеличить их уважение к себе, сделав их более достойными и более ценными членами того общества, в котором они живут.

8.5. Простейшая стратегия при этом - начать постепенно реформу школьного обучения, чтобы она продвигалась по мере роста детей; но это привело бы лишь к социальному хаосу. И если бы уж пришлось реформировать английское правописание, то мы все должны бы молиться, чтобы это был мощный удар, а не постепенный переход. Но для этого потребовался бы указ деятеля типа Ататюрка или же предварительно обеспеченное всеобщее согласие, чего в ближайшем будущем явно не предвидится.