Августа

Ночью закопались в землю недалеко от немцев. Сидим в ямах. Вылезти и

встать нельзя -- убьет. Кажется, что ветер состоит из осколков. Чтобы

чем-нибудь занять время, забыться, играем в тут же выдуманную игру: двое

выставляют из ямы автоматы прикладом кверху: чей скорей разобьет, тот

выиграл... Эти автоматы остались от прошлых атак, они валялись на земле

разбитые, ржавые, уже не годные для дела. Свое оружие мы берегли, как зеницу

ока: обертывали портянкой затвор, чтобы уберечь его от туч пыли,

поднимавшейся во время артиллерийского обстрела. Это оружие -- гарантия

нашей жизни при неизбежной встрече с врагом. Пушку разбило. Ствол загнут

крючком.

В полдень идем с пакетом в тыл. Трое. Сперва ползком, как змеи, до

траншеи, а потом бегом, дальше. Сто, двести, триста метров. Ноги едва

двигаются, дыхание с хрипом и свистом. Останавливаться нельзя. Те, кто

пытался отдыхать, лежат теперь по обеим сторонам траншеи, и кровь тонкими

черными струйками стекает по глинистым стенкам, скапливаясь на дне липкими

лужицами... Начинается обстрел. Немцы, очевидно, заметили нас и бьют из

легких минометов удивительно точно. Разрывы ближе и ближе. Грохот рвет

барабанные перепонки. Падаю и вжимаюсь в нишу в стенке траншеи. Разрывы

совсем рядом, кажется, что над головой... Мина ударила в бруствер и, обдав

меня комками земли, шлепнулась рядом со мною. Она прокатилась некоторое

расстояние по наклонной плоскости и застыла сантиметров в пятидесяти от

моего носа. Волосы встали у меня дыбом, по спине побежали мурашки. Как

зачарованный смотрел я на эту красивую игрушку, выкрашенную в ярко-красный и

желтый цвета, поблескивающую прозрачным пластмассовым носиком! Сейчас

лопнет! Секунда, другая... Минута... Не разорвалась! Редко кому так везет!

Как можно дальше огибаю ее и догоняю товарищей.

Бежим дальше. Перекресток траншей. Из ямы испуганный голос: "Бегите,

бегите быстрей! Здесь простреливается!" Еще дальше. Выбиваем-

ся из сил, сбавляем шаг. В траншее труп без ног, с красными обрубками

вместо колен. Волосы длинные, лицо знакомое. "Да ведь это снайперша из

соседней роты. Та, которая пела в самодеятельности! Эх!" -- бросает на бегу

передний и перепрыгивает через тело. Медлить нельзя, прыгаю и я. Нога

скользит по глине, падаю на труп. С шипением выдавливается сквозь сжатые

зубы воздух, а из ноздрей вздуваются кровавые пузыри... Идем обратно (у нас

будет новая пушка). Вечереет. Тихо. Изредка с ворчанием проносятся

противотанковые болванки, рикошетом отскочившие от земли. Наверное, на

передовой действуют танки. Но до них пока далеко, и здесь можно идти во весь

рост. Нас трое: пожилой солдат посередине, по бокам я и молодой, недавно

прибывший из тыла паренек. Он еще не привык и не может скрыть страха...

Вдруг неожиданный рев, какой-то шлепок. Лицо и грудь забрызгало чем-то

теплым и мокрым. Инстинктивно падаю. Все тихо. Протираю глаза -- руки и

гимнастерка в крови. На земле лежит наш старичок. Череп его начисто срезан

болванкой. Кругом разбрызган мозг и кровь. Молодой стоит и отупело смотрит

вниз, машинально стряхивая серо-желтую массу с рукава. Потом начинает

икать... Беру документы убитого и веду паренька под руку дальше. Наверное, у

него припадок... Сдал фельдшеру... У перекрестка траншей -- десяток трупов.

Сели отдохнуть, не зная, что на них наведена немецкая пушка. Одним выстрелом

всех растрепало и разорвало в клочья.