(Алекс)
Будильник начал звенеть чудовищно рано. Еще до шести утра. Я не вставала так рано утром со школы, и не страдала из-за этого никоим образом.
Келли пробормотала с другого конца комнаты.
– Мой Бог, что за черт? – а затем снова захрапела.
Сначала я переворачиваюсь и нажимаю кнопку повтора. Мне нужно вернуться ко сну. Мои мысли меняются, наполовину осознанные, наполовину нет. Я держусь с Диланом за руки, это лето перед моим выпускным годом в старшей школе. Я ощущаю мозоли на его руках от игры на гитаре. Мы прошли четверть пути по мосту «Золотые Ворота», все время находясь рядом и глядя на залив. Мы говорим о наших мечтах, о будущем.
Мы были в затруднительном положении, потому что наши мечты были разными. Он собирался путешествовать и писать. Я собиралась пойти в колледж, возможно, в Нью-Йорке. Он закончил последний год в средней школе и планировал уехать в другую страну на несколько месяцев. У меня был год в Сан-Франциско.
В моём сне мы повернулись друг к другу, и, когда ветер всколыхнул наши волосы, он нежно поцеловал меня.
|
|
Дилан.
Дилан.
Дилан.
Я резко открыла глаза. Было 5:56, и я опаздывала.
Я молниеносно вскочила с кровати, спотыкнулась, но удержалась на ногах. Сердце бешено билось, я распахнула дверь шкафа, выбрасывая оттуда одежду, пытаясь найти что-нибудь, чтобы надеть.
– Что ты делаешь? – спросила Келли невнятным из-за сна голосом.
– Я опаздываю. На пробежку с Диланом.
– Ох. Кажется, я сплю. Выглядело так, будто ты сказала, что идешь бегать. Я поговорю с тобой позже.
Ее слова превратились в бормотание, и я, наконец, нашла свои шорты, спортивный бюстгальтер и короткий топ. Где, черт возьми, мои кроссовки? Я обыскала все вокруг и нашла их под столом, чуть не ударившись головой. Боже. Я была такой идиоткой.
В 6:05 я отправила Дилану быстрое сообщение:
«Опаздываю. Скоро буду».
Затем я выбежала из дома. Надеюсь, он получит сообщение и не будет ненавидеть меня. О Боже, почему я думаю об этом?
Было десять минут седьмого, когда я, наконец, пробежала мимо библиотеки Батлера по 114-ой улице на поле. В такое время утром кампус был пуст, но было несколько пташек, которые бегали в темноте.
Я пошла медленнее, когда увидела его. Мое дыхание перехватило.
На Дилане серые хлопковые шорты и футболка со словом «АРМИЯ», красующимся прямо посередине. Он отжимается, когда я замечаю его. Его широкие плечи и огромные бицепсы хорошо используются в этом упражнении. Мускулы его шеи и плеч напряжены, пока он отжимается вверх и вниз.
– Закончу через минуту, – говорит он мне. Он едва ли устал.
Тогда я понимаю, что просто стою и пялюсь. Как долго? Я не знаю. Но достаточно. Был ли высунут мой язык?
|
|
Прекрати это, подумала я. Плохая Алекс.
Я отвернулась, потому что была способна только на это, затем посмотрела снова. Оторвав взгляд от этих рук, я увидела, какой вред был причинен его ноге. Толстые, нитеобразные шрамы покрывали всю его голень. Еще один уродливый красный рубец, зашитый и похожий на темно-красную молнию, тянулся от его колена вверх по бедру под шорты. Еще больше шероховатых шрамов покрывали все его бедро. Его правая нога была не такой объемной, как левая: левая нога – хорошо сложенная с сильными икроножными мускулами.
– Получил твое сообщение, – говорит он, когда, наконец, заканчивает отжимания. Он переворачивается и растягивает мышцы одной ноги, затем другой. Затем снова растягивает левую. – Прости, что не ответил. Разминался. Последнее, чего я хотел бы, это споткнуться во время бега и замерзнуть.
Тогда я отвела бы тебя домой. Прямо до моей комнаты.
О, Боже, подумала я, возьми себя в руки. Он твой бывший парень. Чудак, который бросил тебя горевать. Ты не знала, жив он или нет. Парень, который разбил твое сердце без предупреждения, без объяснения причин.
– Все в порядке, – говорю я.
Я не была спортсменкой, но понимала важность растяжки. Я села напротив него и постаралась повторить его движения, растягиваясь настолько, насколько могла, вытягивая сначала левую, затем правую ногу.
– Эм… я не часто это делаю. Если честно, никогда не делала.
– Что «это»? – спрашивает он.
– Не бегала, – отвечаю я.
– Ты можешь обнаружить, что тебе понравится. Я использовал бег для команды по боксу в нашем батальоне, иногда...они бегали по пятнадцать, двадцать миль каждое утро.
Я разинула рот. Затем заметила пачку сигарет в кармане его футболки.
– Ты занимаешься и куришь?
– Да, полагаю, у каждого свои недостатки.
Я не знала, как ответить на это. Я выпрямила обе ноги перед собой и наклонилась вперед настолько далеко, насколько могла.
Я услышала, как он перестал дышать, и быстро села. Он отвел глаза. Внезапно я поняла, что, вот же черт, Дилан смотрел на мою грудь.
Я почувствовала, как покраснело лицо, поэтому отвела глаза и встала.
– Думаю, я закончила с растяжкой, – сказала я.
Он усмехнулся, затем сказал:
– Эм… извини… совершенно неуместно. И… непреднамеренно. И... я лучше замолчу, пока не наговорил лишнего.
– Ты задница, Дилан.
Он кивнул, левый уголок рта дернулся, словно он пытался скрыть улыбку.
– Это правда.
Хорошо, он думал, что это было смешно. Он был настоящей задницей. Я нахмурилась и сказала:
– Это не смешно. Я иду домой.
Его лицо мгновенно стало серьезным.
– Подожди… пожалуйста, не уходи,– он выглядит таким уязвимым. Я останавливаюсь, он продолжает. – Прости. Иногда я забываю об этом. Я знаю о правилах и все такое, но ты все еще...
Он замолкает и отворачивается.
– Прости. Это была плохая идея.
Я хотела знать, что он собирался сказать, прежде чем замолчал. Но что-то подсказывало мне, что ответ нарушит одно из моих правил, и, черт возьми, из-за этого я хотела начать плакать. Разве я не сделала достаточно в последнее время?
Я закрыла глаза, затем сказала.
– Дилан, ты прав. Я слишком сентиментальна. И, если честно... я проверяла тебя. Пойдем.
Он повернулся ко мне, сделал глубокий вдох и кивнул, возможно, избегая того, что я сказала.
Он начал медленно, так что я поспевала за ним. Но не буду лгать. Мои ноги не привыкли к бегу. С какой он планеты, если постоянно бегать пятнадцать или двадцать миль – это легко для него? В армии он сидел на наркотиках, теперь я в этом уверена.
– Так, эм, как далеко мы побежим? – спросила я.
– Не далеко, – ответил он. – Я не бегал с тех пор... что ж, давно. Я не хочу бежать далеко.
– Ты всегда начинаешь так рано?
– Да, – говорит он. – Это привычка вставать рано, если честно. Кроме того, не так душно. Ты не захочешь бежать в удушающий полдень, разве нет?
|
|
Он был прав.
И, через несколько минут, я поняла кое-что еще. Я тяжело дышала, мои ноги начали болеть, но я наслаждалась этим. Может даже слишком.
Я могла сказать, что Дилан бежал в полную силу. Он подпрыгивал каждый раз, когда его правая нога касалась тротуара, его заносило вправо. Его губы были сжаты в мрачную линию, он смотрел прямо перед собой.
– Ты в порядке? – спросила я.
Он кивнул.
– Да. Просто не забывай дышать. Два квартала и мы вернемся.
– Хорошо, – отвечаю я, запыхавшись.
– А ты в порядке?
– Да, просто не привыкла это делать.
– Мы можем сбавить темп, – говорит он.
– Нет, продолжай в том же духе.
Мы пробежали два квартала, а потом перешли на шаг.
– Продолжай идти спокойным шагом, – говорит он. – Не останавливайся внезапно. Поможет вернуть пульс к нормальному.
– Хорошо, – говорю я, чувствуя себя неадекватно, потому что человек, почти потерявший правую ногу несколько месяцев назад, поддерживал меня. Глядя на его руки и грудь, обтянутые футболкой, я подумала, что мне потребуется больше, чем пешая прогулка, чтобы привести пульс в норму.
– Мне кажется, ты покраснела, – говорит он, глядя на меня внимательно.
Господи. Я чувствовала, как сердце в груди стучит еще сильнее. Затем он толкнул меня. Дилан Пэриш флиртовал. Я немедленно огрызнулась.
– Да, погоня за парнями делает такое со мной.
Его глаза немного расширились, и затем он усмехнулся.
Я покраснела еще больше, если такое возможно.
Мы приближались к ресторану Тома, закусочной недалеко от кампуса.
– Остановимся на завтрак? – говорит он. – За мой счет. За то, что ты составила мне компанию.
Хотела ли я, чтобы Дилан купил мне завтрак? К чему это приведет? Тревожные сигналы просто надрывались, но я не могла придумать аргументов.
– Да, спасибо.
Две минуты спустя мы сидели за ярким столом в стиле пятидесятых. С ярко-красными стульями и черно-белой клеткой повсюду – это было ужасно для глаз. Но там было комфортно. Не в закусочной. Было комфортно быть здесь с Диланом.
|
|
Уставшая официантка, которая выглядела так, словно она проработала всю ночь, приняла наш заказ.
Я заказала яичницу, пшеничный тост с кусочками помидоров и стакан апельсинового сока. Дилан – бекон и омлет с сыром, блины, ветчину, булочки с соусом, кофе и драники. Я не знала, как на столе поместится вся эта еда.
Я не могла ничего поделать.
– Много ешь?
Он усмехнулся.
– В армии зарабатываешь аппетит. Я могу поглотить много пищи в эти дни.
Пока мы ждали целую тонну его завтрака, я спросила:
– Прости, хм… я знаю, это странно, но кроме работы на доктора Форрестера, я не очень много знаю о том, что ты делаешь все дни.
Он откинулся назад и посмотрел на меня со странной улыбкой на лице.
– Это слишком личный вопрос, – ответил он.
О, ничего себе. Это было то, что я сказала ему в самолете целую жизнь назад.
– Ты помнишь это?
– Я бы ответил, но не хочу нарушать правила.
– Очень смешно, – сказала я, морща нос.
Он усмехнулся и сказал:
– Ладно, справедливо. Ты первая.
– Что?
– Я не буду говорить, помню я это или нет. Но ты можешь задать первый вопрос.
Я рассмеялась и покачала головой.
– Хорошо. Полагаю я могу позволить себе один: почему ты выбрал из всех других именно Колумбийский Университет?
Он пожал плечами.
– Веришь или нет, Колумбия имеет много контактов с ветеранами. Один из парней нашел меня в больничной палате на Уолтер Рид еще в марте. Остальное уже история.
В этот момент он сидел, откинувшись на стуле, одна рука опиралась на свободное сиденье рядом с ним. Я откинулась назад на своем стуле, вытянула ногу и положила на пустой стул.
– Твоя очередь, – говорю я.
Он посмотрел на меня, и я, немного покраснев, посмотрела на стол.
– Прошлой зимой ты пыталась решить, о чем писать в итоговой работе. На чем ты остановилась?
Я делаю глубокий вдох и поднимаю на него глаза.
– Не могу поверить, что ты помнишь это. В смысле… ты был на войне, получил пулю, тебя подорвали и госпитализировали, и ты помнишь, как я мучилась с итоговой работой?
На его лице появилась улыбка.
– Сейчас я задаю вопрос.
Я закатила глаза.
– Хорошо. Я закончила работать над судебными документами – бумагами ответчиков в деле по изнасилованию девятнадцатого века.
– Ого, – говорит он. – Это фантастика. Я с удовольствием почитал бы его когда-нибудь. Возможно, не понял бы ничего из правовой терминологии, но я заинтересован.
– Не недооценивай себя, Дилан. Ты, может, и мыслишь в другом направлении, нежели я, но ты умный парень.
– Больше нет, – сказал он, поморщившись и надавив на свой лоб.
Я поморщилась, жалея, что сказала это.
– Моя очередь?
Он кивает.
Я задумываюсь. Так много того, о чем я хочу узнать. И большинство близко к тому, чего мы избегаем, слишком много того, что может нарушить правила, слишком много того, что принесет боль. Наконец, я говорю:
– Самое лучшее, что случилось в Афганистане? Я знаю, что там был ужас, война. Но были ли там светлые моменты?
Он сглотнул и кивнул. Я была поражена, увидев слезы в его глазах.
– Прости. Я не имела в виду…
Он поднял руку, призывая остановиться.
– Все в порядке,– он сделал глубокий вдох и ответил: – Хорошо. Мы были в глуши. Я имею в виду… Маленькая деревушка посреди ничего, которая называлась Дега Пайан. Она находится в горах, и несколько лет назад туда не было дорог. Мне кажется, до нее где-то пять часов езды. Итак, мы там. Помогаем раздавать еду. Повсюду работники ООН. Мы пытаемся произвести хорошее впечатление и все такое прочее. И вот эта маленькая девочка, стоит там и смотрит на нас. Полагаю, ей… около двенадцати, возможно? Я мог бы представить ее, ходящей в среднюю школу, если ей разрешили бы ходить в школу, что маловероятно. Тем не менее, она улыбалась и дурачилась. Ковальски… он был из Невады. Тоже из какой-то глухомани, честно говоря. Ковальски дал ей конфету, она обняла его. А затем он разворачивается и идет к нам, а мы слышим «клик». Все в панике, я смотрю вниз, вижу гранату. Кто-то из толпы бросил ее, и она приземлилась прямо к ногам девочки.
О, мой Бог. Это был его светлый момент? То хорошее, что случилось с ним?
Сейчас его глаза действительно были красными, когда он говорил:
– В любом случае, Ковальски... он кинулся на гранату. Он накрыл ее, чтобы оградить девочку. Граната взорвалась… Ковальски просто измельчило на кусочки. И знаешь… эта маленькая девочка... была не тронута. Ни капли крови. Он увидел эту маленькую девочку и просто... решил пожертвовать своей жизнью ради нее.
Он не может плакать, а я могу. Я не могу ничем помочь себе. Потому что, когда он рассказывает эту историю, похоже на то, что я могу заглянуть в его душу, и, Господи, это ранит.
– Прости, – говорю я. – Прости, что спросила. Мне жаль, что это случилось.
– Нет, – он качает головой. – Не надо. Ты не поняла? Можешь представить… героизм? Это самый светлый момент из всех. Он даже на секунду не задумался о себе. Все, о чем он думал, – это маленькая девочка и спасение ее жизни.
Я шмыгаю носом.
– Хорошо. Если я спрошу тебя о чем-то, что заставит меня плакать, когда я это услышу, эм… можешь запретить этот вопрос?
Он мягко улыбнулся и сказал:
– Если хочешь.
– Тогда твоя очередь.
Официантка принесла наш заказ. И дайте мне рассказать вам. Мне было на самом деле интересно, сколько он съест. Она принесла ему два подноса. Серьезно. Он пытался как-то составить тарелки, и все кончилось тем, что они заняли три четверти стола. Блинчики стояли перед ним, он полил около десятка тысяч калорий сиропа и масла, затем начал есть.
Он сглатывает и говорит:
– Хорошо. Какое твое любимое занятие здесь, в Нью-Йорке?
Я откусывала маленький кусочек от тоста, пока думала. Затем я нахмурилась. Что я любила делать? Конечно, у меня были увлечения. Мы с Келли собирались вместе. Шли в библиотеку Батлера. Устраивали пикник в парке Риверсайд. Что еще? Не то, чтобы я не развлекалась в колледже, на самом деле это не так. Просто это... это все я не могла приписать к любимым занятиям. За исключением одного. И это... сидеть в офисе доктора Форрестера. С Диланом.
Я хмурюсь, затем говорю:
– Я не могу ответить на этот вопрос.
Его глаза расширяются, и он усмехается.
– Ты разыгрываешь меня. Этот вопрос не в правилах.
– Нарушение правил, – говорю я. – Единственный ответ, который я могу дать – это ложь.
– Что?
– Задай другой вопрос, солдатик.
– Я получу ответ, так или иначе. Ты не можешь сказать мне, что ты была год в Нью-Йорке, и все еще не придумала, что любишь делать.
– Я могу сказать тебе то, что хочу.
– Ты установила правила этой игры, Алекс. Не разрушай все ложью.
– Ничто не свидетельствует о том, что я должна отвечать.
Он качает головой и смеется.
– Я буду одержим этим.
– Почему?
– За все время, что я знаю тебя, ты ни разу не изменила правила посреди игры. Это просто умопомрачительно.
Я хотела зарычать на него, но вместо этого откусила кусочек от яичницы.
– Если я отвечу, ты должен пообещать, что просто забудешь то, что я скажу.
Он полностью наслаждался этим. Боже.
– Хорошо, – сказал он. – Моя короткая память сыграет свое.
Я давлюсь смехом, затем говорю.
– Ладно. По правде говоря, время, которое мы проводим вместе, работая на доктора Форрестера. Это ответ.
Он моргает, улыбка появляется на его лице. Я не могу сказать, что означает выражение его лица, потому что если бы я увидела такое, сказала бы, что это страх. Но это длится всего мгновение и затем он говорит:
– Я не помню ни вопроса, ни ответа, так что я задаю еще один, верно?
– Дилан! Это нечестно!
Теперь он действительно улыбается.
– Хорошо, – сказала я, стараясь не рассмеяться. Он выглядит таким счастливым.
– Хорошо, – говорит он. – Наконец, я достигну чего-то.
Я усмехаюсь. Ничего не могу с собой поделать.
– Дай подумать... Келли все еще твоя соседка по комнате. Расскажи мне, как вы двое проводите время. Я хочу знать о твоей жизни здесь. Что вы делаете вдвоем?
Боже всевышний. У него был нюх на трудные вопросы, не так ли? Но я рассказала ему историю. О том, как мы пошли гулять, как Рэнди схватил меня за руку, как она брызнула в него перцем из баллончика. Конечно же, я умолчала обо всех обсуждениях, которые мы вели про Дилана. Я также не стала вдаваться в то, что произошло еще раньше между мной и Рэнди, включая тот факт, что я знала его со средней школы, а, особенно, то, что он пытался изнасиловать меня.
– Хорошо, подожди минуту. Я не понимаю. Я понял, что парень был слишком назойлив, но почему она использовала перцовый баллончик?
Внезапно я смаргиваю слезы.
– Дерьмо, – говорит он. – Прости. В любом случае, если ты не хочешь говорить об этом, то не говори.
Я закусываю нижнюю губу, затем шепотом говорю:
– Он пытался изнасиловать меня прошлой весной.
Все в поведении Дилана изменилось в одно мгновение. Он был расслабленным, довольным собой, но затем на слове «изнасиловал» он выпрямился на стуле в боевой готовности. В его глазах полыхала ярость, которую я никогда не видела прежде. Он весь дрожал.
– Как говоришь его имя? – спросил он очень низким голосом.
– Это неважно, – говорю я.
– Нет. Важно.
– Почему?
– Потому что если я когда-нибудь увижу его, то отправлю в гребанную больницу. Надолго.
Он серьезно. Действительно серьезно. Я не сомневалась, если бы Рэнди Брюер был перед ним прямо сейчас, Рэнди был бы в больнице. А Дилан был бы в тюрьме.
– Ты действительно сильно изменился, – шепчу я.
– Что? – спрашивает он.
– Я знаю тебя…разного тебя. Но единственное, что я не могла о тебе подумать, что ты можешь быть опасен. Для меня.
Он моргает.
– Алекс. Послушай, какой бы не была наша история, это не изменит того, как я к тебе отношусь. Что я чувствую к тебе. Я сделаю все, чтобы…
Он остановился. Пытался ли он вспомнить слова? Или сдерживал? И была ли разница? И он ничего не сказал на то, что я сказала, что он опасен для меня. Потому что на самом деле, он знал это, ведь так? Мы были опасны друг для друга. Было ли то, что я сказала сюрпризом? Я повернулась к нему.
– Сделаешь все для чего?
Он почти рычит от разочарования.
– Чтобы… вернуться… вернуться и оградить тебя от всего, что бы с тобой не случилось. Чтобы защитить тебя.
Было ли это то, что он говорил, вернуться и изменить положение вещей? Вернуться и не бросать меня той ночью? Не исчезать так, как сделал это он?
– Послушай меня, Дилан. Это важно.
Он все еще смотрел на меня, в глазах безумие. Он кивает.
– Хорошо.
– Забудь об этом. Это в прошлом. Хорошо? Мы не должны... нам не нужно... это. Завтракай. Ладно? Пора изменить положение вещей.
Он посмотрел на меня спокойным, холодным взглядом. Концентрация. Я почувствовала на лбу капельки пота и сделала глубокий вдох.
– Ладно, – сказал он. Его голос превратился в низкое рычание, которое сводило меня с ума. – Твоя очередь.
– Моя очередь для чего?
– Твоя игра.
Я закрыла глаза. Четыре года назад это была веселая игра. Теперь… была страшной. Время настроиться на что-то повеселее.
– Я не уверена, что хочу играть.
Он практически падает на свой стул, глядя в никуда. Закрывает глаза, делает глубокий вдох и говорит.
– Прости, Боже, прости, Алекс, у меня иногда… проблемы с гневом.
– Вижу, – говорю я, пытаясь вернуть нашей беседе непринужденный тон.
– Задай мне вопрос, – говорит он. – Но постарайся избегать напряженных моментов, и я буду их избегать.
Я качаю головой, затем говорю.
– Хорошо. Твое любимое воспоминание.
Он грустно улыбается.
– Я не могу ответить на этот вопрос. Это против правил.
– Ох, нарушь правила. Скажи мне.
Он глубоко и судорожно вздохнул.
– Мое любимое воспоминание, когда мы вместе спали, и я держал тебя в своих объятиях в общежитии в Тель-Авиве перед нашим отъездом. Это было грустно и замечательно. Я не спал той ночью. Просто смотрел на тебя. Всю ту ночь и весь полет на самолете. У нас было всего несколько часов перед расставанием, и я не хотел потратить последние секунды на сон. Я бодрствовал около сорока восьми часов, когда, наконец, вырубился по пути из Атланты в Нью-Йорк.
Я наградила его небольшой, неуверенной улыбкой.
– Моё – когда мы впервые поцеловались.
– Недалеко от Мертвого моря, – отвечает он.
– Было темно, дул ветер, – говорю я, – и это было здорово, мы были одни.
– Ты сказала: «это все усложнит».
Я громко смеюсь, в то же время пытаюсь сдержать слезы. Я помню, что сказала это. Никогда я не была так права.
– Это была правда.
– Да, – говорит он. – Была.
– Где мы ошиблись?
Он пожимает плечами.
– Мы слишком сильно пытались забыть, может быть? Я не знаю.
Я качаю головой.
– Как и я.
Он смотрит на стол и не отвечает.
Наконец, я почти шепотом говорю:
– Дилан, ты когда-нибудь думал... – я не могу закончить вопрос.
Он продолжает смотреть на стол, а потом отвечает, так тихо, что я едва ли могу услышать его.
– Всегда, – говорит он.
Я сглатываю.
– Мы должны идти.
– Да, – отвечает он.