Я напоил тебя обезболивающим, и ты, не чувствуя того дискомфорта, что был с утра, призывно обхватываешь худыми ногами мою талию

- Ты хочешь? – шепчу тебе на ухо, и усмехаюсь, видя, как мурашки пробегают по твоей щеке.

- Очень…

- Чего именно, Том?

- Ч-чего? – пытаешься сфокусировать на мне взгляд, но не получается. Это забавно.

- Чего именно ты хочешь, мой сладкий? – спрашиваю я, и целую нежную родинку на щеке.

- Тебя.

Кажется, что от одного осознания собой сказанного, ты дико смущаешься, и тут же прячешь лицо у меня в шее. Но я не дам тебе сбежать. Мягко отстраняю твоё лицо от себя, и заключив его в ладони, наслаждаюсь тем, как ты смотришь на меня плывущим взглядом, а по твоим щекам разливается румянец. Однако, это уже не румянец смущения, это твоё желание. Наши лица очень близко, я ощущаю на своих губах твоё дыхание, и спускаю руки на твою шею, чуть сжимая её пальцами. Чувствую, как дёрнулся под давлением твой кадык и ресницы дрогнули, давая снова насмотреться на твои глаза. Неужели боишься меня? Спуская руки на твои плечи, теперь уже губами приникаю к твоей длинной шейке, на которой, как я запомнил с первого раза, тоже множество сладких родинок. Они по всему твоему телу, Том, это так мило: на плечах, которые я сейчас целую, на груди и животе, я до туда ещё дойду, на бёдрах… Слушая твои тихие стоны, спускаюсь губами всё ниже и ниже, в то время как ты, то дёргаясь, то выгибаясь под моими поцелуями, мягко сжимаешь руками мои волосы. Давай, Томми, направляй меня! Покажи свои самые чувствительные места…

- Билл, подожди, мне надо выйти. Подожди.

Не успеваю среагировать, как ты выбегаешь за дверь коттеджа, босиком, в одних джинсах, что сидят низко на бёдрах. Куда, в такую холодину?

Я жду, жду, жду. Я жду уже неизвестно сколько, а тебя всё нет. В ужасе вылетаю на крыльцо и ору, что есть мочи, зову, но тебя нет нигде. Я бегаю, заглядываю под все кусты и деревья, которые уже успели покрыться толстым слоем снега. Куда же ты ушёл? Что же такое случилось? В конце концов, обессилено падаю в сугроб, продолжая звать тебя. Чувствую, как снег обжигает своим холодом, но сразу же тает под пылающей кожей, За что же ты бросил меня, Том? А в ответ лишь белая, леденящая тишина – даже ветер в деревьях не шумит. Проваливаюсь в это белоснежное «ничего» с одной лишь мыслю. О тебе. Ты ушёл. Даже ангелам нельзя верить.

В мягкой, бесцветной пустоте, чувствую вдруг что-то тёплое у затылка, едва ощутимое. Оно нежное и приятное, я хочу чувствовать его ещё и ещё, ближе, сильнее. Но тело не слушается, находясь в плену холода. Чувствую то же самое уже на спине и пояснице, потом по всему телу сзади разливается это долгожданное и тягуче-сладкое. Подо мной всё ещё ледяная перина, но ощущения постепенно обостряются, и я нахожу силы открыть глаза. Оказывается, я лежу в снегу, лицом вниз, а что же мягко укрывает меня своим теплом сверху? Хочу произнести хоть слово, но язык не слушается. Начинаю отплёвываться от снега. Он везде – в глазах, во рту, в носу. Он поглотил меня, и кажется, я примёрз к нему, но ведь я чувствую тепло. Хочу повернуться к его источнику, как до меня доносится непонятный звук, кто-то тихо зовёт меня издалека, и только теперь понимаю, что был глух – снег попал и в уши, я ничего не слышал. Где-то на задворках памяти бьётся мысль, что я пою, и мне нельзя переохлаждаться. Но меня волнует лишь голос, что становится всё ближе и громче. «Билл, Билли…» - он зовёт меня спокойно, и я понимаю, что источник звука прямо у моего уха. И теперь я точно могу различить его – это твой голос. Ты вернулся, Том? Скажи, ты вернулся, или я умер и попал в… ад? Но что же ты тогда тут делаешь? Тебе ведь место на Небе.

Наконец-то я начинаю чувствовать больше, ощущая твоё горячее дыхание на ледяной мочке уха. А то, что греет меня сверху, наверное, твоё тело, ты спасаешь меня. Да, Том? Я так хочу повернуться и увидеть тебя, и ты будто слышишь мои мысли, и нежно приподнимая, переворачиваешь на спину… Томми? Это ты? Встречаюсь с твоими глазами, и твой взгляд проникает вглубь меня. Острая боль в груди и ощущение, как в ней лопнуло что-то. Я умираю? Тянусь онемевшими руками к твоему лицу, так хочется тебя коснуться, но пальцы ничего не чувствуют. Ты так быстро изменился и повзрослел, стал таким красивым. Снова прижимаешься ко мне, а из меня вырывается тихий стон, когда твоя горячая кожа касается моей ледяной – это такой дикий контраст. Твои глаза полны беспокойства и любви, я вижу её, потому что у самого… о, кстати, я до сих пор не слышу биения своего сердца. Твоё – да. Через грудь, через пульс в венах, я чувствую твою жизнь, а свою – нет. Ты подносишь мои пальцы к своим мягким губам, из которых вырывается пар и тихий шёпот: «Люблю тебя, люблю, люблю…». И я знаю, но ответить ещё не могу. С неба продолжает падать снег. Когда же ты отогреешь мои губы, Том? Поцелуй меня. И ты, прикрывая глаза, тянешься к моим губам, и льдинки оттаивают, когда твой горячий язычок проходится по ним, ныряя вглубь. Чувствую тепло и вкус. Твой, любимый, долгожданный. Я столько ждал, лёжа в этом ледяном сугробе. Ты целуешь так сладко, так крепко, окутывая меня своим теплом, и теперь я могу говорить. Улыбаюсь сквозь поцелуй и шепчу: «Я люблю тебя, Томми». Твои губки уже перепорхнули на мой подбородок, отогревая родинку под губой, но ты замираешь, услышав эти слова. Ты не ожидал… прости.

- Но ведь у тебя не бьётся сердце.

- Разбуди его, Том, пусть он пойдёт, я не могу так больше.

И ты медленно спускаешься поцелуями к моей груди, слизывая с неё иней. Сдуваешь снежинки с сосков, и твой горячий язык начинает порхать то над одним, то над другим. Ощущения обостряются, когда ты, наигравшись со сжавшимися от холода бусинками, целуешь прямо в сердце. Всасываешь кожу, греешь своим дыханием. Приподнявшись на локтях, смотрю на то, как на груди разливается фиолетовый засос… в форме сердечка, и тут же, вскрикнув, падаю на спину от острой боли, которая пронизывает всё тело. Так больно никогда ещё не было. Испугавшись, бросаешься к моим губам, целуешь и что-то спрашиваешь о моём самочувствии, а я даже ответить не могу – до того же больно, кажется, что грудь вот-вот разорвётся. Снова целуешь то место: мягко, коротко, нежно, и я чувствую, как под твоими губами начинает биться то, где живёт любовь, а боль утихает. Ты волшебник, Том.

- Тебе легче?

- Сердце.

- Болит? – Том, твои испуганные глаза и приятный стук в груди заставляют меня улыбнуться.

- Оно бьётся. Ну чего ты боишься?

- Ах вот как?! – на твоём лице пробегает озорная улыбочка, - А что ещё тебе поцеловать?

- Том! – вот же маленькая зараза, ещё и издеваешься.

- Если бы ты знал, Билли, какой ты сейчас красивый… ты на снегу смотришься, как подснежник. Нежный, бледный, холодный.

- Согрей… Том.

- Ты не хочешь в дом вернуться?

- Нет. Давай здесь.

- Как прикажете, Ваше Высочество.

С этими словами, ты снова впиваешься в мои губы, но только уже более требовательным, собственническим поцелуем. Я поглаживаю твои щёки, немного колючие - вот же мода пошла. Но так приятно, наконец, чувствовать тебя руками. Сжимаю твои косички, провожу пальцами вдоль шеи, плеч. Ты загорелый и тёплый, а теперь ко мне возвращается обоняние, погружая в облако твоего запаха. Пряно-сладкий, мягкий, подходящий к твоим глазам и голосу – это твой аромат. Я чувствую твои губы на моей звезде, потом острый язык, ласкающий лучики, а потом… спускаешься ниже, сдуваешь снег с моих бёдер и паха, и громкий стон вырывается из моей груди, когда твои губы смыкаются на моём члене. Ты же, бросив на меня плотоядный взгляд, начинаешь его «оживлять». Лижешь, посасываешь, покусываешь, целуешь кончик, снова вбираешь в рот. То же самое повторяешь с яичками, не забывая «согревать» моё достоинство резкими движениями руки.

- Оттаяла сосулька? – пошлая улыбочка и хитрый взгляд. Я убью тебя, Том.

- Пошляк!

- А разве, не правда?

Ты хотел ещё что-то сказать, но я резко вскакиваю, обретя, наконец-то силы, и меняю нас местами. Шипишь и выгибаешься, упав голой спиной на холодный снег. Ничего - я столько пролежал, и ты сможешь. Резко срываю с тебя джинсы, и нырнув между твоих ног, припадаю губами к загорелому животу. Горячая кожа покрывается мурашками, вздрагивая под моими губами. Оглаживаю твои бёдра, обхватывая губами твой возбуждённый член. От твоего стона меня начинает быть дрожь, беру глубже, обсасываю, облизываю, провожу языком по пульсирующим венам, снова глубоко, снова выпускаю. Снег в моих волосах тает, они становятся мокрыми, и твои пальцы путаются в них. Хочешь направить меня, задать ритм, охаешь и шепчешь моё имя. Люблю. Тебя такого люблю. Только моего тебя. И делить ни с кем не намерен. Я убью того, кто посмеет тебя коснуться. Ты только мой, Томми. Моё недавно ожившее сердце заходится, мне сложно держать себя в руках, но я хочу удовлетворить тебя.

- Так что ты там говорил про сосульку? – с пошлым чмоком отрываюсь от твоего члена, глядя тебе в глаза, пощипывая поджавшиеся яички.

- Билл, продолжай… прошууу…

- Ответь, - снова облизываю твой ствол.

- Билл…

- А вот так? – зачёрпываю горстку снега, и высыпаю на твой горячий орган, а потом сжимаю ладонь с остатками снежинок на головке. Такого голоса я ещё никогда не слышал. Это такое сумасбродное «Билл», что и у меня начинает мутиться рассудок. Лизнув головку, я повторяю это снова и снова, теперь уже сдувая с неё тающий снег. Дёргаешься и вскрикиваешь, а я снова вбираю твой член, слизывая с него остатки снега. Вот так, Том, не шути со мной.

Дальше я, уже себя не помня, покрываю твоё горячее тело тысячами поцелуев везде, куда только могу дотянуться. Ключицы, шея, грудь, родинки на них, плечи, живот. Когда ты начинаешь поглаживать меня по щекам, перехватываю твои руки, вылизывая ладошки, обсасывая каждый пальчик. Ты заворожено следишь за каждым моим действием, и я вижу, как плывёт твой взгляд. Тебя всего колотит, не знаю, от чего – от снега, или от желания. Глаза твои прикрыты, на ресничках легли снежинки, и губы, которые я тоже не забываю, так и зовут к себе, прося нового поцелуя. Твоё загорелое тело так контрастно выделяется на белом снегу, чёрные косички разметались, утопая в снежных комочках. Хочется тебя сразу всего, но сначала я целую любимую родинку на щеке, потом коротко на шее, три, потом на плече, а потом обхватываю губами сосок, и когда ты теряешься в приятных ощущениях от моего горячего рта, незаметно набираю пригоршню снега, и высыпаю тебе на грудь.

- Томми, сладкий, ну что же ты как девочка, пищишь? – снова беру соски в горячий плен, а потом снова снегом. Всё нужно чередовать.

- Тебе не п-позд-доровится, Б-билл…

- А разборчивей? - специально издеваюсь, чтобы послушать твои бессвязные слова, снова целуя и кусая затвердевшие от холода горошинки.

- Разборчивей? – твоя бровь влетела вверх, - Ну, смотри.

Неожиданно оказываюсь на спине. Ты прижимаешь мои руки к земле, неистово вылизывая мой рот, а потом устраиваешься между моих ног. Мне сладко, мне душно, мне хочется. Тебя. Облизав пальцы, вводишь сначала один, занимая мой рот своим языком. Мягко меня готовишь, поглаживая пальцами по влажным стенкам, то же самое делаешь языком у меня во рту. Схожу с ума. Том…

- Аааах! – выгибаюсь, когда ты находишь то, чего так нужно коснуться.

- Ммм? – мурлыча мне в рот, продолжаешь пытку.

- Повториии, Тооом… - пытаюсь сам насаживаться на твои пальцы, но ты отрываешься от моих губ, и нахально облизываясь, убираешь пальцы, - Повтори!

- Хорошо, Билл, ты сам попросил.

И тут происходит что-то… меня всего, как током пробивает, вскрикиваю, хватая тебя за косы, а ты ещё и шипишь, наглый, наглый Том! Я понял, в чём дело, только когда ты достал оттуда… это. Сидишь между моих ног и ухмыляешься, вертя в руках сосульку. Немаленькую такую. Видя мой невменяемый взгляд, отбрасываешь её в сторону, и улёгшись внизу, начинаешь вылизывать мою замороженную дырочку горячим языком. - Том, ты изверг!

- Что?

- Не отрывайся, говорю!

- Придётся.

Сделав ещё несколько глубоких движений язычком, ты накрываешь меня собой, входя сразу до конца. Боли нет. Только заполненность и пульсация. Мне кажется, что своим нутром я чувствую каждый рельеф твоего достоинства, чувствую головку, каждую вену, уздечку. Всё. Ты сразу набираешь быстрый темп, и я обхватываю твою талию ногами, чтобы быть ближе, плотнее, чтобы ощущать трение. Подхватив меня под спину, ты осыпаешь мою шею и плечи бесконечными поцелуями, а я блаженно прикрыв глаза, постанываю и вдыхаю аромат твоих волос, сжимаю твои крепкие плечи, наслаждаясь бархатной кожей, мокрой от талого снега. Всё сильнее и глубже, ты вдавливаешь меня в снег, с едва различимыми признаниями на губах. Я теряюсь, прошу сильнее, подаюсь навстречу, чувствуя, как ты просунул руку между нами, лаская мой изнемогающий ствол. И когда уже подступает волна, которая должна унести нас обоих, ты снова делаешь это – я чувствую на своём члене снег.

- Тооом!

Это стало последней каплей. В глазах мелькают белые пятна, тело теряет чувствительность, я кончаю от твоих прикосновений внутри и снаружи, сжимаю тебя и чувствую, как после резкого сокращения, внутри меня разливается твоё тепло. И твой сладкий голос на ухо: «Билл». И твои крепкие руки, прижимающие меня к твоей груди. И больше всего на свете я сейчас боюсь… проснуться.

Но проснуться ему пришлось. Горько вздохнув, Каулитц успокоил визжащий будильник, и поднялся с постели. Простынь была мокрой - опять сон. Накинув на себя халат, Билл открыл шторы и ахнул – за окном медленно опускались белые хлопья. Он быстро распахнул его, вдыхая свежесть поздней осени. Погода была точно такой же, как ровно два года назад, когда он приехал в заповедник Зюдшварцвальд, где ждал приезда одного безумно сладкого мальчишки, виновника его мучительных снов. А сегодня, подумать только, этот самый мальчишка выступал в грандиозном шоу одного из ведущих хореографов, в Театре на Потсдамской площади. Именно туда и собирался Каулитц сегодня вечером. Билл приехал в Берлин из-за этой премьеры, в которой участвует Том. Стоя под душем, Билл всё ещё ощущал кожей те острые контрасты, и разочарованно вздохнул, когда не увидел в отражении того смачного засоса, что оставил ему его Сон. Он всё пытался понять смысл этого сновидения – почему сначала, как всегда, приснились минутки из их первой ночи в заповеднике, а потом вот это странное, вспоминая которое, и теперь становилось не по себе. Том никогда не снился ему таким, каким был сейчас, хотя он поменял дреды на брейды через пару месяцев после их знакомства, но в памяти устойчиво сидело щекастое, русоволосое чудо, хотя чисто внешне, нынешний образ был более взрослым и сексуальным. Но дело всё не в этом. Что означал его сон? Были ли у него шансы вернуть что-то? Ведь именно эти планы Билл вынашивал на сегодня.

По прибытии в Театр, Каулитц, в сопровождении телохранителя, быстро проскользнул в зал, и незаметно юркнул на своё место, специально не в VIP-зоне. Оделся он очень скромно, и нарочно не стал бриться – это он собирался сделать непосредственно перед afterparty. Сейчас он хотел того, над чем раньше посмеялся бы, увидь он себя здесь несколько лет назад: просто посмотреть на Тома.

Когда погас свет, на сцену вышел Штайнке, под руку с брюнеткой-ведущей, и всей своей труппой. Пообщавшись с публикой, и сделав несколько замечаний о своей новой работе, он скрылся за кулисами, а фигуристая брюнетка, прощебетав что-то малопонятное, наконец, уступила место выступающим артистам. Штайнке был очень требователен к своїм подопечным. Каждый, работавший с ним должен был выкладываться на сто пятьдесят процентов, а выступать на двести, как он говорил. Зрители увидели первым джаз чертвёрки его танцоров, потом шёл великолепный бродвей-дэнс в исполнении труппы «JB ballet», а затем чувственный контемп Евгения и Екатерины Корякиных. Все вокруг восхищались, перешёптывались, и после каждого отдельного выступления зал взрывался бурными аплодисментами. Только Каулитц практически ничего этого не видел, он с нетерпением ждал выхода брейкдансеров, намеченный, как третий акт.

Мюзикл Штайнке назывался «Эволюция», этим он хотел показать, насколько изменилось человечество, его стремления, куда привели поиски красоты и модернизация искусства. Всё это, однако, происходило на фоне бессмертной любовной линии: символическая девушка любит молодого человека, которого ни разу не видела, она только мечтает о нём, о некоем идеале, но её идеалы сменяются вместе со временем, а желание любить и быть любимой остаётся. К началу третьего акта Каулитц уже приблизительно понимал, кого же она, наконец, полюбит, а потому, когда вышли долгожданные B-boys, он бы смог куда реалистичнее сыграть роль той смой, фантасмагорической девушки. Леманн выступал непревзойдённо. Каждое движение было настолько пластичным и чётким, что его танец очень походил чем-то на искры огня в темноте. Куда там неоновым лампам с их фееричным мерцанием?! Тут один человек вытворял такое, что и огонь бы показался тусклым. Взяв бинокль, Билл приблизил план. Разрумянившиеся щёки, блестящие глаза, чёрные брейды, то и дело хлещущие по лицу, но придающие ему ещё больше динамики… от всего этого Каулитц забыл, как дышать. Справа от Тома вытанцовывал Рене, а слева ещё один парень, Вальтер, высокий, стройный брюнет с очаровательной улыбкой, и в какие-то моменты Билл ловил себя на мысли, что давно не чувствовал уколов ревности. Смотрелось это трио поистине великолепно, и подтанцовка из пяти человек только подчёркивала их мастерство, придавая зрелищу красок и динамичности. Билл заворожено смотрел на Тома, который, казалось, вообще был не здесь. Его лицо полностью соответствовало тому, как он должен выглядеть по сценарию, он был невероятно живым, настоящим, артистичным, но при этом… А может быть, Каулитцу это лишь казалось. Он сидел и думал о том, что ему сложно принять то, что он больше ничего не значит для Тома. Вспомнился разговор с Дэвидом, в котором тот сказал, что Леманн – капля в море. Билл уже давно смирился с тем, что не исключает того, что если почувствует от Тома хотя бы намёк на позволение приблизиться, он это сделает, чего бы это ему не стоило. Пусть бы они закончили навсегда, но Билл хотел сказать ему всё то, что просто не считал нужным говорить.

Когда выступление закончилось, зал взорвался овациями, люди спешили к артистам с цветами, и в толпе Каулитц разглядел Бушидо, Симону, Гордона и ещё несколько человек, включая охрану, которые пробирались к Тому, чтобы поздравить с великолепным выступлением. Билл пристально наблюдал за ними, ощущая, как зависть тихо и плавно заполняет его сердце. Он хотел быть там. И не Биллом Каулитцем, вокруг которого и так всегда было полно народу, и фанаты вечно лезли друг другу на голову ради карлючки на фотографии, а просто кем-то близким для Тома. Он хотел сейчас быть там, с ними, внизу, и крепко обнимать Леманна, поздравлять, восхищаться, любить... Но чем дольше он за этим наблюдал, тем яснее он видел, насколько счастлив Том, насколько ему хорошо в кругу близких, и глядя на него, навряд ли можно было подумать, что ему чего-то не хватает. Зал продолжал гудеть, а Билл суетливо искал глазами кого-то, за кого мог бы зацепиться взгляд – девушку, или парня, который и был бы той причиной спокойствия Тома. Но никого не обнаружил. В парне, что всё не отлипал от Тома, он узнал Эда, того самого, с которым Том пришёл к нему на afterparty два года назад. Постоянно подходили какие-то девушки и юноши, поздравляли, пожимали ему руку, обнимали, чмокали в щёки, но кроме родителей, Эда, и супернатурала Ферчичи, никого близкого рядом не наблюдалось. В конце концов к ним подошёл Штайнке, и все шестеро удалились через служебную дверь. А Билл, выйдя наконец из своего ступора, тоже встал, и они с телохранителем поспешили домой, где ему предстояло привести себя в порядок.

ЭПИЛОГ

- Ты видишь его? – обращаясь к своему «полезному» другу, Билл нетерпеливо отстукивал пальцами по перилам клубного балкончика.

- Да нет, только его друзья, а его ещё нет. А ты уверен, что хочешь это сделать?

- Чёрт, я не знаю! Нет, я уверен, я должен. А остальное… - Билл нервно усмехнулся, смахивая невидимую соринку с ресниц, - Это уже не от меня зависит. Последняя попытка

- Ну валяй, - пробормотал в ответ Оливер, и тут же гаденько хихикнул, - Не забывай, что ты – «капля в море».

- Пошёл ты на х*р! Рассказывал бы он тебе обо мне, разбежался! Том никогда бы не стал. - дрожащими руками зажигая десятую, за вечер, сигарету, прошипел брюнет.

- Ей, ты полегче! Вообще-то я тебя сюда просунул, так что, изволь меня не материть хотя бы, - беззлобно толкнув Билла в бок, Оливер хотел уже было уйти, как вдруг… - А вот и он!

В этот момент на входе появился… совсем незнакомый силуэт. Безразмерные и закрытые вещи куда-то исчезли, открыв дорогу новому стилю, который, несомненно, подчёркивал достоинства его обладателя. Том выглядел сногсшибательно: тёмные джинсы были вполне-таки по размеру, доказывали стройность ног, футболка с широким воротом открывала непривычный вид на ключицы и шею, и чёрная ветровка с засученными рукавами, нисколько не скрывала достоинств фигуры. Косички небрежно спадали на плечи, а лёгкая небритость была как раз на своём месте в этом образе. В Томе изменилось всё – походка, осанка, движения, выражение лица. Но Билла всё равно не покидало ощущение дежавю: он на балконе, Леманн входит в клуб, они встречаются…

Вокруг Тома сразу образовался кружок из друзей и знакомых, кто-то сразу всунул ему в руку бокал шампанского и начал тост. Билл смотрел на Леманна, который, казалось, был погружён в какие-то свои мысли. Он автоматически кивал и отвечал своим собеседникам, неспешно потягивая напиток, почти не глядя ни на кого. Но в какой-то момент, Том будто почувствовал на себе прожигающий огонь пары карих глаз, и поднял взгляд на балкон. Его рука дрогнула, и он едва не облился шампанским, которое пил в этот момент. Слушать окружающих он уже не мог и забыв обо всех, сделал два шага в вперёд, выходя из кольца друзей, неотрывно глядя на Билла, которому, в свою очередь, казалось, что земля ушла из-под ног а сердце пропускало удары. Музыка перестала бить по ушам, и цвета сократились до одного маленького пространства, где находился человек, к которому был прикован взгляд Билла. Чёрные, сверкающие глаза затягивали его, и тянули к себе, хотя ничего мягкого и нежного во взгляде сейчас не было – Том, казалось, сканировал его, но это только казалось. На самом деле Том был в состоянии, что несильно отличалось от его собственного: увидев Билла на балконе, Леманн ощутил то же самое, вспомнив о том, как начиналось всё в тот день. Сейчас Том был поражён внешностью Каулитца: гладко уложенные назад волосы и ярко подведенные глаза; элегантный чёрный пиджак, с завёрнутыми рукавами; того же цвета обтягивающие штаны, а на ногах - высокие чёрные ботфорты, которые невероятно эффектно облегающие стройные ноги Билла. Всю картину завершали новые пирсинги, несколько тонких цепочек на шее, несколько экстравагантных перстней, и… пара совершенно растерянных, блестящих глаз, в которых было столько безнадёжности, что Том почувствовал непреодолимое желание прижать к себе их обладателя и не выпускать, пока не успокоит его. Он заметил, что на заднем плане стоял Оливер, но сейчас не было сил думать о том, какое он имеет к этому отношение. Том увидел, как Билл, сделав пару шагов вниз по лестнице, замер в полной нерешительности, но поскольку сам был неуверен в том, что всё увиденное – не мираж и не сон, продолжал стоять и просто смотреть. Он ждал того самого сигнала, на который так надеялся.

- Ты решил? – где-то сзади прозвучал Оливер.

- Да.

- Думаешь, он…?

- Я должен. Это нужно нам. – отрезал Каулитц, и шумно вздохнув, стал спускаться по лестнице, продолжая неотрывно смотреть в гипнотизирующие, искристые глаза.

- Вы что-то будете, Билл? – от родного, бархатного голоса прямо над ухом, от запаха, от этой непозволительной близости у Билла перехватило дыхание, и мурашки пробежали по всему телу. Воспоминания накатили тяжёлой волной. Это всё ещё был ЕГО Том.

- Тебя.

~ DAS ENDE ~

Unendlichkeit_im_Herz© 22.02 - 22.07.2011