щий поезд. Мы стояли там и разговаривали с начальником стан-
ции, почтальоном, служащим железнодорожной конторы, так-
систом, да и вообще со всеми, кто мог там в это время нахо-
диться. Когда я был мальчишкой, я часто представлял себе при-
бывающий поезд, прежде чем заснуть. Мне представлялось, что
я стою прямо на полотне дороги и жду приближения поезда.
Вот он показывается вдали, на горизонте. Едва заметные клу-
бы пара становятся плотными облаками по мере того, как па-
ровоз приближается. Потом, когда мощный черный паровоз
приближался почти вплотную ко мне, я засыпал. Я чувствовал,
что когда поезд приблизился, я могу отдыхать. Я сказал Арту,
что чувствовал связь между теми грезами и своей склонностью
прятаться в темном чулане. В обоих случаях было темно. И в
обоих случаях я был один, наконец. В этих случаях мне было
одиноко, но тепло.
Я не мог вспомнить, как меня носили на руках и физически
ласкали в детстве, и вообще не помню физических проявлений
нежности и любви со стороны родителей, но я помню, как уют-
но я себя чувствовал, когда спал с матерью после обеда на ди-
ване. Помню также, как я тянулся ручками, чтобы прикоснуть-
ся к отцовской бороде. Вспоминаю я еще, как папа брился, за-
пах лосьона, которым он пользовался. Он всегда капал мне на
щеку обжигающую каплю спиртового лосьона и смеялся. Я
почти боялся прикасаться к отцу.
Четверг
Я сказал Арту, что очень расстроен тем, что дал ребенку уто-
нуть, не проронив при этом ни единой слезинки. «Если бы это
был чей-нибудь ребенок, то я бы ужасно жалел его», — заклю-
чил я.
Я объяснил Арту, что мне очень трудно принимать любые
изъявления признания моих успехов от других людей. Втайне я
испытывал трепетную радость, видя свое имя в спортивной
колонке газеты, но я страшно смущался, когда кто-нибудь по-
казывал мне эту газету. То же самое случалось, когда люди уз-
навали, что я на короткой ноге с Фордхэмом. Я бы предпочел,