Гносеология, философия и наука в философии Данилевского

В области гносеологии построения Данилевского, выступающего в качестве сторонника «положительной науки», эмпиризма, фактологии, производят впечатление его принадлежности к позитивистски-натуралистическому направлению. Распространение закономерностей органического мира на мир социальный и историю в области теории познания оборачивается абсолютизацией методов биологической науки. По Данилевскому, саморегуляция, целесообразность, совершенство живого организма делают невозможным объяснение его с точки зрения механицизма, а поскольку механицизм неразрывно связан с материализмом, то и с позиций материализма. Процессы живой природы и истории стоят вне каузальности, их невозможно понять без обращения к предустановленной целесообразности. Заключения о целестремительности процессов становления, развития организма мы основываем на непосредственном наблюдении, а предположение, что они имеют естественный характер, — на вере. Таким образом, взаимопереплетение методов науки и основоположений метафизики, в аристотелевском ее понимании, в постижении тайн мира становится очевидным. «Я далек от мысли, что границы положительной науки, не только в данное время, но и вообще, совпадают с законными границами человеческого мышления»,—утверждает Данилевский. Человеческая мысль с ее непримиримостью к идее существования грани, разделяющей познаваемое от непознаваемого, по своей природе стремится к достижению знания полного, всеобъемлющего. Именно поэтому она, не отвергая логики, науки, но по причине их несовершенства, с необходимостью обращается к метафизике, философии, умозрению.

В представлении Данилевского, ограничиться наукой — значит признать господство случайности и отказаться от постижения необходимости, разумности мироустройства. Но это противоестественно, так как в логике самого познавательного процесса заложено устремление к высшему обобщающему началу, Человеческое познание—это восхождение от частного к общему, от наблюдения единичного факта к его объяснению при помощи всеобъемлющих категорий, которые в свою очередь тяготеют к некоему идеальному единству, свидетельствуя о присутствии верховного объединяющего начала, Промысла.

Философия, или метафизика, — исторически изначальная сфера, где зародилось человеческое познание и откуда начался его путь к науке. Но философия и наука не последовательные фазисы движения человеческой мысли к познанию истины, а сосуществующие и дополняющие друг друга методы. Они не противоречат друг другу, но и не совпадают, а соотносятся как знание природы и понимание этого познанного. Метафизика, будучи вынужденной по мере развития науки изменяться и принимать «своим основанием те части здания, которые открыты положительной наукой», никогда не растворится тем не менее в науке. Точно так же и рациональное познание не вытеснит философию, не достигнет полного и всецелого знания самостоятельно, «последовательным и непрерывным рядом наблюдений и опытов».

В тот период, когда Данилевский впервые обратился к проблемам философии истории и культуры, его еще посещали сомнения в возможности обращения к метафизике для понимания реальности, поскольку сущность ее представлялась невыясненной. А поскольку он был уверен в необходимости для выявления сущностного ядра какого бы то ни было явления полного исключения случайности, то полагал, что для того, «чтобы возможно было изучение законов духа вообще, нужно бы иметь по крайней мере несколько духовных существ, дабы мочь элиминировать то, что в них случайно (то, что зависит от образа соединения духа с материей и от организации этой материи), от того, что существенно принадлежит духу, как духу». И если человек—единственное известное нам духовное существо, то такая процедура становится невозможной и возникает потребность в замене метафизики психологией. Позже он уверился в целесообразности совмещения ориентации и на науку, и на метафизику с ее идеей верховного идеального начала мироздания.

Сводя в значительной степени науку к эмпиризму, Данилевский заключал, что ее выводы о существовании причинно-следственной связи в природе представляют собой лишь констатацию взаимосвязанности предыдущего с последующим, но не выявляют движущих сил развития. Наука неспособна постигнуть тайны бытия, ибо цель ее—«знание полной иерархически соподчиненной системы фактов и явлений природы, в ее целостности или в какой-нибудь категории их». Истинное объяснение может быть только метафизическим, апеллирующим к целепостановляющему идеальному началу, и «главный и единственно существенный результат изучения природы для нашего разума есть сознание идеального, то есть интеллектуального характера причины, произведшей и устроившей органический, да и весь мир». Наука способна давать лишь «частное объяснение» взаимосвязи явлений природы, она несовершенна и ограничена в своих возможностях.

Данилевский лишает науку всеобщего характера и по той причине, что ее заключения не ведут к абсолютной истине. Совершенная истина— такой же миф, как человечество, так как невозможно представить себе истины, не носящей на себе печати личности или национальности. Поскольку в истории нет ничего другого, кроме «разновременного и разноместного (т. е. разноплеменного) выражения разнообразных сторон и направлений жизненной деятельности» то, что было значимо для одного народа, будет предано забвению другим. Поэтому нет ни «идеальной формы правления», ни искусства, пригодного для всех народов, ни единой науки. Восприятие окружающего мира каждым народом специфично и неповторимо, поэтому характер науки зависит от психических национальных свойств.

Возможна ли национальная наука, связаны ли ее содержание и форма с характером народов, чьи представители посвятили себя поиску истины? Разбирая аргументы, отвергающие возможность подобной постановки вопроса, Данилевский доказывает, что они не столь абсолютны и непререкаемы, как это кажется вначале. Идея единственности истины, тезис о преемственности и передаваемости научных знаний от народа к народу, от эпохи к эпохе, утверждение об универсальности языка науки и индифферентности ее к языковым различиям вообще—все эти ставшие аксиомами положения должны быть, по Данилевскому, подвергнуты пересмотру и переоценке. Не подвергая сомнению убеждение современного человечества в большей преемственности научных знаний по сравнению с искусством, Данилевский настаивает на том, что каждый самобытный народ, не отбрасывая созданного предшественниками в области строгого мышления, избирал тем не менее из этого наследия «то, что соответственнее специальным наклонностям и способностям этого народа, и перерабатывал это теми приемами и методами мышления, которые ему свойственнее».

Главный акцент Данилевский делает на опровержении идеи единственности истины. «Истина, — по его определению, — есть знание существующего — именно таким, каким оно существует». Необходимым элементом здесь является отражение действительности сознанием человека, что и обусловливает невозможность создания образа «совершенной истины» как полного, неискаженного, точного и тождественного для всех представления об окружающем мире. Но неодинаковость и несовершенство людей, которое, однако, не является недостатком, учитывая, что мир живет, а не разрушается многообразием, порождают невозможность абсолютно адекватного отражения внешнего мира. Постоянное присутствие личностного, а вместе с тем и национального фактора имеет в качестве своего последствия относительность, односторонность большинства истин, сосуществование в них как элементов адекватного, так и ложного представления о вещах и явлениях.

Подтверждение своих рассуждений Данилевский находит в. нетождественности представлений людей о том, «что им хорошо известно». Разные отрасли знаний и, следовательно, «разряды истин» в неодинаковой степени возбуждают интерес индивидов, оставляя равнодушными одних и воспламеняя к поиску и творчеству других. Кроме того, в рамках одной отрасли существуют и сходные, и взаимоисключающие воззрения на одни и те же предметы. Из широко известного и не оспариваемого положения о многообразии взглядов естествоиспытателей Данилевский делает эвристический, то его убеждению, вывод. о неслучайности различий, существующих в приемах мышления, методах исследования, углубленном внимании к тем или иным областям знаний. Объяснение всех этих фактов, считает он, будет достаточно простым, если принять идею о приоритетном влиянии 'принципа национальной принадлежности ученого.

История науки, по Данилевскому, представляет собой не-столько постепенный процесс сложения знаний, добытых.учеными разных стран и эпох, сколько чередование различных и почти не связанных между собой по стилю и методам способов. познания мира: созерцательно-философствующего (Древняя Греция), схоластического (Византия), практически-прикладного (Европа). В число их несомненно вошли бы и многие другие,. затерявшиеся в толщах исторического прошлого способы постижения сути мира, незафиксированные в своей неповторимой особенности именно из-за того, что историки современности ослеплены мифом европеизма и склонны толковать историю науки как единый непрерывный процесс нарастания знания.

Данилевский небезосновательно сомневается в непогрешимости кумулятивистской концепции развития науки как простого приращения знания, но впадает в другую крайность, утверждая, что следование проторенной колеей всегда есть подражательство, несовместимое с творчеством, что оно заведомо обречено на бесплодие.

Различия в теоретических предпочтениях, в способах изложения полученных результатов и методах эмпирического изучения восходят, по Данилевскому, к глубоким реалиям природы: личности, к склонностям, способностям человека, зависимым в свою очередь от того, представителем какой культурно-исторической, национальной целостности он является. Если провести науковедческий анализ, обнаружится, например, что есть «народы-математики» и «народы-филологи», что удельный вес замечательных ученых той или иной отрасли знаний, порожденных определенной нацией, зависит от ее ориентации на постижение тех или иных аспектов действительности. Самым простым выводом из этого могло бы быть заключение, что национальная принадлежность порождает ту примесь односторонности, лжи и случайности, которая окружает истину и которая должна быть выделена и элиминирована. Однако и само это сравнение, и добывание новых научных результатов не свободны от тех неизбежно привносимых ученым индивидуальных и национальных особенностей, которые составляют неотъемлемую часть его «я». Поэтому отношение к влиянию национального фактора как только порождающему различные «примеси» к истине, слишком поверхностно. Более глубокий уровень постижения реальности, то мысли Данилевского,— понимание того, что отражение действительности различными народами — это разные, взаимодополняющие друг друга точки зрения.

Добытые человечеством истины относительны, так как действительность, подвергнутая осмыслению и интерпретации со стороны человеческого разума, ограниченного и несовершенного по своей природе, подчиняющегося давлению внешних обстоятельств и духовно-психологических факторов, каждый раз выглядит по-разному. Отвергая доктрины, базирующиеся на признании абсолютной истины, утверждая, что все человеческое неполно, односторонне, что первоначальные идеалы подвержены отклонениям в силу всевозможных внешних причин, а потому традиции и заветы старины не могут быть «вечным идеалом для будущего», Данилевский впадает в противоречие. По его теории, не может быть единой для разных культур и цивилизаций истины, но устои жизни каждого отдельно взятого национально-культурного единства незыблемы, и предназначение многих принадлежащих ему поколений людей—идти одной и той же проторенной исторической колеей, расширяя и углубляя ее. Логика теории культурно-исторических типов, основанная на признании существования застывших социально-духовных констант различных цивилизаций, противоречит здесь вполне реалистическим, основанным на обыденном опыте, наблюдениям л высказываниям, фиксирующим изменчивый, подвижный характер действительности.

По замечанию Данилевского, убеждение современного человечества в реальности влияния степени совершенства науки на получаемый результат (т. е. допущение «разновременности» истины) и абсолютное исключение фактора национальной обусловленности этого результата (т. е. самой возможности существования истины «разнопространственной») нелогично и необъяснимо, ибо оно отвергает существование «духовного зеркала», «отражение в котором действительности и составляет то, что мы называем истиной». Большая или меньшая склонность к отвлеченному мышлению, методы теоретических изысканий, характер воображения зависят от национальности ученого в той же мере, в какой ее порождением являются темперамент и творческая манера художника. Отличительные признаки национальности обнаруживаются в особенностях теорий, выдвинутых и обоснованных представителями различных народов. Так, создание англичанами Гоббсом, А. Смитом и Ч. Дарвином теорий, в основу которых при всем их различии положен принцип непрестанной борьбы и свободного соперничества в политике, экономике, физиологии, — закономерность, ибо существенным признаком общественной жизни в Англии является личная состязательность.

История науки, по мнению Данилевского, может быть весьма поучительна и в том смысле, что она открывает невидимые глазу современника, находящегося в плену представлений о науке сегодняшней как единственно возможной форме познания мира, планы развития, позволяет обнаружить основные тенденции становления знания.

Наука имеет свою внутреннюю логику. Анализ истории астрономии, химии, биологии и других наук показывает, что в своем развитии они прошли фазисы: собирания материалов, создания искусственных и естественных систем, открытия частных эмпирических законов и формулирования общего рационального закона для совокупности объектов и явлений, изучаемых данной наукой. Второй фазис, характеризующийся появлением неустойчивых, сменяющих одна другую искусственных систем, основанных на выделении вторичных, несущественных свойств и признаков и попытках положить их в основание группировки подлежащих объяснению явлений, есть время зарождения науки как таковой. Период возникновения искусственных систем, претендующих на основе выдвигаемых ими принципов обобщить накопленный ранее материал, закономерен, хотя и чреват опасностями «бесконечного вращения» познания в кругу сменяющих друг друга искусственных теорий, — опасностями, неискоренимыми вплоть до появления естественной системы, которая адекватно, с наименьшей примесью лжи и фантазии, отразит связи и взаимодействия явлений окружающей действительности.

Утверждая, что совокупное научное знание создается в процессе движения от произвольного выделения принципов систематизации, под влиянием субъективных пристрастий и убеждений исследователя, к системам, адекватным внутреннему характеру изучаемых объектов, а от них—к пониманию законов, действующих в данной области, Данилевский фактически признает, что наука является достоянием человечества и развитие ее не ограничено рамками отдельной нации. Однако он продолжает настаивать на том, что (представители различных наций участвуют в ее становлении не непрерывно, а эпизодически, в соответствии с присущими им особенностями и стабильными интеллектуально-духовными ориентациями и возможностями. Накладывая на историю выдающихся научных открытий сплетенную им сетку периодизации (движения наук от накопления данных к открытию законов), Данилевский анализирует полученную картину с целью обозначения роли народов мира в продвижении науки вперед. Выводы, сделанные им, гласят, что роль ученых, принадлежащих различным культурам, «в общем научном движении совершенно соответственна степени различия их национального характера». Представители одних народностей склонны формулировать искусственные системы (Германия), открытия других связаны с созданием систем естественных (Франция), третьи превзошли остальных в эмпирическом накоплении фактов. Особенности мировосприятия различных наций сказываются достаточно отчетливо то в склонности к усмотрению «всепроницающего начала», к обобщению и умозрению, то в способности к непосредственному взгляду на мир, к оригинальным комбинациям внешних впечатлений. Наука, следовательно, включена в общий контекст культурной и государственной жизни и не может рассматриваться изолированно от реальностей исторического бытия, которые накладывают на нее свой отпечаток. Особенно это касается наук общественных.

Данилевский предлагает своеобразную классификацию наук, принимая за главный принцип и основу их деления «субъективный или объективный характер» наук, т. е. их отношение к человеческому мышлению. Субъективными он считает математику и логику, не принимая во внимание,.что в ренове их абстрактных конструкций лежат реальные отношения между предметами. Остальные науки имеют «внешнее содержание» и делятся на общие и сравнительные.

На первый план им выдвигаются общие, или теоретические, науки, имеющие своим предметом «общие мировые сущности»: материю (химия), движение (физика), дух (метафизика). Эти науки являются основополагающими, им принадлежит право формулировать всеобщие законы и предлагать объяснительные концепции. Все остальные науки имеют в качестве своего предмета «лишь видоизменения материальных и.духовных сил и законов», которые происходят под влиянием действия «морфологического принципа». Законы их являются частными, относительными, действующими в строго ограниченной предметной области. Поэтому науки, изучающие их, могут быть названы сравнительными. К них относятся анатомия, физиология, обществознание и другие.

Давая подобную классификацию паук и связывая с ней право наук на изучение всеобщих или частных законов, Данилевский не замечал, что в его систему вкрадывалось разрушающее ее противоречие.

Главный закон, которому в его концепции подчинялись природа, история, все мироздание,—закон рождения, расцвета и умирания.всего сущего, — как следовало из предложенной им классификации и вытекающих из нее выводов, не обладал статусом всеобщего. По логике самого Данилевского, этот закон оказывался частным, поскольку биология не принадлежала к наукам, изучающим «общие мировые сущности». Проведение смелых аналогий между организмами и цивилизациями, истолкование человеческого мира как функционирующего в соответствии с законами жизни и смерти отдельных особей обнаруживали, таким образом, свою несостоятельность, но это не становилось очевидным для самого автора «России и Европы». Он продолжал руководствоваться представлениями о существовании жизненных циклов культур, о необратимости социокультурной эволюции национальных общностей, несмотря на собственное косвенное подтверждение неправомерности экстраполяции биологических закономерностей на человеческое общество.

Переходя к наукам общественным, Данилевский утверждает, что «общественные явления не подлежат никаким особого рода силам, следовательно, и не управляются никакими законами, кроме общих духовных законов», т. е. законов, подлежащих ведению психологии. Каждое из человеческих обществ имеет свое «морфологическое начало», определяющее особенности этого общества, в соответствии с которыми оно свершает круг своего развития в истории. Сами же высшие-«морфологические принципы» культурных миров различны, что делает невозможным создание теоретического обществознания и диктует неизбежность ограничения познания социально-исторического бытия уровнем сравнительного исследования и простого сопоставления. Отсюда же следует невозможность предугадать не только подробности, но и характер цивилизации, которая находится в зачаточном или недостаточно развитом состоянии.

Отрицая правомерность попыток создания общей теории устройства гражданских и политических обществ», Данилевский стремился подчеркнуть качественное различие между народами, доказать, что не существует политического,. экономического или духовного идеала, пригодного во все времена и для всех народов, что «все явления общественного мира суть явления национальные». Сложность объекта изучения общественных наук достигает максимума. Ограниченные возможности анализа исторических явлений препятствуют созданию «естественной системы» истории и являются причиной неискорененности иллюзорно-фантастических представлений об истинных ее закономерностях и тенденциях. Путь сравнения культурных миров является единственным для исследователя, поставившего перед собой задачу проникнуть в тайны истории, и поэтому основной акцент он должен сделать на поиске различий, существующих между интересующим его объектом и другими культурными мирами, и на определении стадий их развития.

Отрицание Данилевским прогностических возможностей обществоведения во многом определялось приоритетами его теории культурно-исторических типов. Главную ценность и эвристическое значение выдвинутой им «естественной системы истории» он усматривал в формулировании и обосновании идеи:

неотвратимо приближающегося конца западноевропейской цивилизации, а не в обнаружении причин ее появления. В связи с этим вопрос о «гниении Запада» выдвигался им на первый план, финалистские тенденции оказывались преобладающими и оказывающими давление на всю его историософскую конструкцию в целом. Доказать неизбежность гибели, а не показать. закономерность появления нового, тем более что перспективы воцарения этого «нового» связывались им, для современной ему истории, лишь с восточнославянским типом,—вот что стало определяющей идеей Данилевского. Коренные для науки вопросы о факторах эволюции как причинах социокультурных новообразований остались почти незатронутыми.

Собственная историософская схема представлялась Данилевскому лишенной недостатков предшествовавших учений и потому наиболее совершенной для данного этапа развития истории как науки. Открытие рационального или эмпирического закона, действующего в истории (которое, по его мысли, должно последовать за выдвижением «естественной системы»), казалось ему весьма сомнительным. Мысли его, несмотря на интересные догадки и определенные диалектические вкрапления, была чужда идея бесконечного развития. Это выражалось и в том, что он в принципе отрицал возможность безграничного развития науки, считая ее к настоящему времени столь усовершенствовавшейся, что это исключает дальнейшее продвижение вперед. «Никакой переворот в науке, достигшей этой степени совершенства, — писал он о ньютоновской астрономии, — уже не возможен и не нужен». Научные революции, приводившие в прошлом к замене старых теорий новыми, ломающими традиционные представления о мироздании, не вечны. Они способны изжить себя и стать лишь достоянием истории, поскольку современная наука достигла апогея своего развития, превратилась в идеальную конструкцию, не подлежащую изменению. Элемент метафизичности, свойственный мысли Данилевского, проявился здесь достаточно отчетливо, как и в философии истории, где создание картины будущей восточнославянской культуры — как высшей степени возможного совершенствования национальной целостности—становилось реально предощущаемым финалом истории, ибо идеал Данилевского статичен и не мыслится в изменении и развитии.