Тяжелая работа

Спустя несколько дней я выкапывала на холме за домом клубни хохлатки. Заслышав шорох шагов по траве, я обернулась, полагая, что это Дженни либо миссис Крук пришла звать меня на ужин. Но пришел Джейми; волосы у него торчали сосульками после недавнего омовения перед трапезой. На нем была та же длинная, завязанная узлом между ног рубашка, в которой он работал в поле. Он подошел ко мне сзади, обнял и положил подбородок мне на плечо. Мы стояли и смотрели, как солнце, облаченное в золото и пурпур, опускается за сосновую рощу. Ландшафт постепенно тускнел, но мы оставались на месте — нам было очень хорошо. Начало темнеть, я услышала, как Дженни зовет нас.

— Пора возвращаться, — неохотно проговорила я.

— Ммм. — Джейми не пошевелился, только крепче обнял меня и продолжал смотреть на сгущающиеся тени, словно хотел запечатлеть в своей памяти каждый камень и каждую травинку.

Я повернулась к нему и закинула руки ему на шею.

— В чем дело? — тихонько спросила я. — Нам нужно уезжать поскорей?

При мысли об отъезде из Лаллиброха сердце у меня упало, но я понимала, что опасно затягивать наше пребывание здесь: красные мундиры могли появиться в любое время, и кончилось бы это скверно.

— Да. Завтра или послезавтра в крайнем случае. Англичане в Нокчойлуме, в двадцати милях отсюда, в хорошую погоду всего два дня езды оттуда до нас.

Я начала сползать с забора, но Джейми перехватил меня и поднял на руки, прижав к груди.

Кожа у него была еще теплая от солнца, запах пота смешался с запахом овсяной соломы. Он помогал закончить уборку хлеба, и этот запах напомнил мне об ужине неделю назад, во время которого Дженни, неизменно дружелюбная и приветливая, признала меня наконец полноправным членом семьи.

Жатва — изнурительная работа, к концу ужина Айен и Джейми обычно начинали дремать. В тот вечер я встала из-за стола, чтобы принести сладкий пудинг на десерт. Когда я вернулась, мужчины крепко спали, а Дженни тихонько посмеивалась над ними, сидя за столом перед остатками ужина. Айен лежал, тяжело опустившись в своем кресле, голова упала на грудь; он шумно дышал во сне. Джейми прилег щекой на вытянутые через стол руки и мирно похрапывал между деревянным блюдом и мельничкой для перца.

Дженни приняла у меня пудинг, положила мне и себе; покачала головой, глядя на спящих мужчин.

— Они оба так зевали — заговорила она, — что я подумала: а если мне замолчать, как они себя поведут? Вот я и притихла, и через две минуты оба были готовы.

Она осторожным движением убрала Айену волосы со лба.

— Вот почему так мало детей родится здесь в июле, — продолжала она. — Мужчины в ноябре не в состоянии бодрствовать достаточно долго, чтобы зачать ребенка.

Это было похоже на правду, и я засмеялась. Джейми, который храпел рядом со мной, зашевелился, и я положила руку ему на шею, чтобы успокоить. У него на губах появилась улыбка, совершенно бессознательная, и он снова погрузился в глубокий сон.

— Это необычно, — сказала Дженни. — Я не видела этого с тех пор, как он был маленьким.

— Чего этого?

— Чтобы он улыбался во сне. Обычно он улыбался, когда спал еще в колыбельке, если подойдешь и приласкаешь его, и даже позже, когда спал уже в кроватке. Мама и я иногда подходили и гладили его по головке, она или я, и ждали, улыбнется он или нет. Он всегда улыбался.

— Это удивительно, правда?

Я решила попробовать и погладила затылок и шею Джейми.

Он ответил короткой и светлой улыбкой, которая почти мгновенно сменилась обычным для него во сне серьезным выражением.

— Интересно, почему это он? — сказала я, глядя на него как зачарованная.

Дженни пожала плечами и улыбнулась мне.

— Мне кажется, потому что он счастлив.

Мы так и не уехали на следующий день. Где-то в середине ночи меня разбудил негромкий разговор у нас в комнате. Повернувшись, я увидела, что над кроватью наклонился Айен со свечой в руке.

— У Дженни начались роды, — сказал Джейми, заметив, что я проснулась. Сел на постели и зевнул. — Немного преждевременно, да, Айен?

— Этого никогда не знаешь точно. Маленький Джейми родился позже. Я-то считаю, что лучше раньше, чем с опозданием.

Айен улыбнулся быстрой и нервной улыбкой.

— Англичаночка, ты сможешь принять ребенка? Или мне лучше сходить за повивальной бабкой? — спросил Джейми.

Я ответила без колебаний:

— Надо пойти за повивальной бабкой.

Во время моей практики я только три раза присутствовала при родах; все они происходили в стерильной операционной, под анестезией, причем на роженицах надеты были соответствующие просторные одеяния и почти ничего не было видно, кроме невероятно напряженной и растянутой промежности и внезапно появляющейся головки ребенка.

Проводив Джейми за акушеркой, миссис Мартинс, я поднялась следом за Айеном по лестнице.

Дженни сидела в кресле у окна, удобно откинувшись на спинку. Она надела старую ночную сорочку; белье с постели было снято, перина накрыта старым одеялом, а Дженни теперь просто сидела и ждала.

Айен беспокойно крутился возле нее. Дженни порой улыбалась, но то была улыбка отрешенная, обращенная внутрь, словно Дженни прислушивалась к чему-то отдаленному, что было слышно ей одной. Айен, полностью одетый, то и дело принимался бродить по комнате, брал в руки какие-то вещи и тут же ставил обратно, пока Дженни наконец не велела ему уйти.

— Спустись и разбуди миссис Крук, Айен, — сказала она, смягчая улыбкой удаление его от себя. — Пусть приготовит все для миссис Мартинс. Она знает, что делать.

Тут она сделала глубокий вдох и опустила обе руки на вздувшийся живот. Я оцепенела при виде того, как внезапно напряглось и округлилось ее чрево. Дженни прикусила губу и несколько секунд тяжело дышала, потом расслабилась. Живот принял обычную для последнего времени форму, из глаз Дженни скатились две слезинки. Айен нерешительно положил ей на плечо руку, она накрыла ее своей ладонью и улыбнулась ему.

— И скажи ей, чтобы она тебя накормила, муженек. И тебе и Джейми надо поесть. Говорят, что вторые роды идут быстрее, чем первые. Может, к тому времени, как вы сядете завтракать, и я смогу перекусить.

Он сжал ей плечо, поцеловал, пробормотав на ухо какие-то ласковые слова, и пошел. Задержался в дверях и посмотрел на нее, но она отослала его решительным жестом.

Мне показалось, что Джейми невероятно долго ходил за акушеркой; схватки усиливались, и я все сильнее беспокоилась. Вторые роды и в самом деле протекают быстрее первых. Что, если этот младенец решил появиться на свет до прихода миссис Мартинс?

Поначалу Дженни вела со мной вполне непринужденный разговор, изредка умолкая и наклоняясь вперед, когда схватка усиливалась. Но вскоре она утратила желание беседовать и в промежутках между сильными болями ложилась на спину и спокойно отдыхала. Наконец после того, как очередная схватка согнула ее чуть ли не пополам, она, пошатываясь, встала на ноги.

— Помоги мне немного походить, Клэр, — попросила она.

Отнюдь не уверенная, что это следует делать, я тем не менее крепко взяла ее под руку и помогла выпрямиться. Мы сделали несколько медленных кругов по комнате, останавливаясь, когда Дженни схватывало, а потом снова пускаясь в путь. Перед самым приходом акушерки Дженни подошла к кровати и легла.

Миссис Мартинс выглядела очень уверенно и спокойно. Высокая и худощавая, с широкими плечами и сильными руками, с добрым и одновременно деловитым выражением на лице, она внушала доверие. Две вертикальные морщинки между седыми бровями углублялись, когда она на чем-то сосредоточивалась. После первого обследования морщинки разгладились. Стало быть, все более или менее нормально. Миссис Крук принесла стопку чистых, выглаженных простыней; миссис Мартинс взяла одну из них и подсунула под Дженни. Я встревожилась, когда увидела, что на простыне между ног Дженни появилось темное кровяное пятно. Заметив мою тревогу, миссис Мартинс успокоила меня:

— Все в порядке. Немного кровит, это ничего. Худо, если потечет светлая кровь и ее будет много, а так все правильно.

Мы все уселись в ожидании. Миссис Мартинс тихонько и проникновенно разговаривала с Дженни и растирала ей поясницу, нажимая посильнее во время схваток. Боли участились; Дженни стискивала зубы и тяжело дышала через нос, а когда боль делалась нестерпимой, негромко стонала. Волосы у нее стали влажными от испарины, лицо покраснело от напряжения. Теперь, глядя на нее, я наконец поняла справедливость выражения «родовые муки». Рождение ребенка оказалось чертовски тяжелой работой.

За следующие два часа особых изменений не произошло. Дженни, поначалу способная отвечать на вопросы, теперь на них не отзывалась и, когда ее отпускало, лежала молча, лицо за считанные секунды из красного делалось совершенно белым. После очередного приступа она поманила меня к себе.

— Если ребенок выживет, — задыхаясь, проговорила она, — и если это девочка… ее имя Маргарет. Скажи Айену… назовите ее Маргарет Элен.

— Да, конечно, — успокоила ее я. — Но ты и сама ему об этом скажешь. Осталось недолго.

Она затрясла головой, не соглашаясь, но тут же сжала зубы от боли — схватки возобновились. Миссис Мартинс взяла меня за руку и увела от кровати.

— Не принимайте это близко к сердцу, милочка, — сказала она невозмутимо. — Им всем кажется, что они непременно умрут.

— О, — с некоторым облегчением выдохнула я.

— Но имейте в виду, — продолжала она, — что и это бывает.

Мне показалось, что акушерка обеспокоена: боли все продолжались без видимых изменений в состоянии роженицы. Дженни ужасно устала; когда боль на время прекращалась, тело ее обмякало и она начинала дремать, словно ища избавления в кратких промежутках сна.

— Может, ребенок идет ягодичками? — решилась я задать вопрос, хоть и боялась задеть профессиональную гордость опытной повитухи.

Но миссис Мартинс такое предположение не обидело; морщинки между бровей углублялись при каждом взгляде на исстрадавшуюся роженицу.

Едва ослабела следующая схватка, миссис Мартинс отбросила простыню, подняла ночную рубашку и принялась за дело. Быстрыми, искусными пальцами она нажимала тут и там на огромный бугор живота. Казалось, эти прикосновения сами по себе вызывают новые приступы — во всяком случае, во время очередного неумолимого наступления боли ощупывание стало невозможным. Миссис Мартинс слегка отступила от кровати и, механически притопывая ногой, смотрела, как корчится Дженни. Та вдруг ухватила простыню и разорвала ее с резким треском. Это словно бы послужило сигналом для миссис Мартинс — она вернулась к кровати и обратилась ко мне:

— Уложите-ка ее на спину, милочка.

На вопли Дженни она попросту не обращала внимания, и я подумала, что уж к чему-чему, а к воплям она привыкла. При следующем расслаблении акушерка приступила к действию. Нащупав ребенка сквозь утратившие на время напряженность стенки матки, она попыталась повернуть его. Дженни закричала и рванулась из моих рук — началась очередная схватка.

Миссис Мартинс сделала новую попытку. Еще. И еще. И добилась успеха: внезапное и необычное движение, бесформенный выступ повернулся под руками акушерки. Тотчас же изменились и очертания живота Дженни — дело явно шло к завершению.

— Тужься.

Дженни повиновалась, а миссис Мартинс опустилась на колени возле кровати. Как видно, она углядела серьезное продвижение, потому что поспешно вскочила на ноги и схватила бутылочку, оставленную ею на столике, когда она только пришла. Она вылила из бутылочки себе на пальцы немного жидкости, похожей на какое-то масло, и начала осторожно втирать ее Дженни между ног. Дженни завопила, протестуя против этих прикосновений, потому что боль возобновилась, и миссис Мартинс убрала руку. Но вот роженицу снова отпустило, и миссис Мартинс возобновила массаж, что-то мурлыкая на ухо своей пациентке, убеждая ее, что «все хорошо… отдохни немного… а теперь… тужься!».

Во время следующей схватки акушерка положила руку Дженни на живот и сильно надавила вниз. Дженни закричала, но миссис Мартинс на этот раз не убрала руку, пока схватка не завершилась.

— В следующий раз нажимайте вместе со мной, — сказала мне акушерка. — Уже совсем близко.

Я наложила свои руки поверх рук миссис Мартинс, и по ее знаку мы поднажали вместе. Дженни с глубоким, победным стоном натужилась — и между ног у нее показалась скользкая маленькая макушка. Дженни уперлась ногами в матрас, натужилась еще раз — и Маргарет Элен Муррей выскочила на белый свет, словно смазанный маслом поросенок.

Немного погодя, кончив вытирать улыбающееся лицо Дженни влажным платком, я выглянула в окно. Время близилось к закату.

— Со мной все хорошо, — сказала Дженни. — Просто отлично.

Широкая улыбка, которой она приветствовала явление на свет своей дочери, сменилась иной — менее сияющей, но умиротворенной. Она подняла еще неуверенную руку и взяла меня за рукав.

— Пойди скажи Айену, — попросила она. — Он там, наверное, волнуется.

На мой взгляд, все выглядело иначе. Сцена в кабинете, где уединились Айен и Джейми, напоминала преждевременную попойку по случаю торжественного события. Пустой графин в окружении нескольких бутылок стоял в буфете, а в комнате витало мощное облако алкогольных паров.

Гордый отец, по-видимому, выбыл из игры, опустив голову на письменный стол лэрда. Сам лэрд был еще в бодрствующем состоянии, хоть и с затуманенным взором; прислонившись к стене, он мигал глазами, как сова.

Разгневанная, я решительной поступью подошла к письменному столу, схватила Айена за плечо и начала грубо трясти, не обращая внимания на предупреждение Джейми, который выпрямился и произнес:

— Англичаночка, подожди…

Айен был не вполне в отключке. Он неохотно поднял голову и обратил ко мне застывшее, напряженное лицо с унылыми жалкими глазами. Я вдруг поняла, что он подумал, будто я пришла сообщить о смерти Дженни.

Я ослабила хватку и ласково похлопала его по плечу.

— С ней все хорошо, — сказала я мягко. — У тебя родилась дочь.

Он снова уронил голову на руки, и я отпустила его; его худые плечи содрогались, и Джейми гладил его по спине.

Страдальцы ожили, привели себя в порядок, и семьи Фрэзеров и Мурреев собрались в комнате Дженни на праздничный ужин. Маленькая Маргарет, приведенная в полный порядок и завернутая в небольшое одеяльце, была вручена отцу, который принял своего нового отпрыска с выражением блаженной почтительности.

— Здравствуй, маленькая Мэгги, — прошептал он, тихонько дотрагиваясь кончиком пальца до крошечного носика.

Новорожденная дочь, ничуть не взволнованная знакомством, открыла глаза, сосредоточилась, выпрямилась и написала папаше на рубашку.

После короткой и веселой суматохи, вызванной этим недостатком хороших манер, маленький Джейми сумел улизнуть из-под надзора миссис Крук и прыгнул на кровать к матери. Дженни негромко вскрикнула от боли, но протянула руку и привлекла мальчика к себе, махнув миссис Крук, чтобы она не забирала его от нее.

— Моя мама! — заявил он, прижимаясь к ней.

— Конечно, чья же еще? — согласилась она. — Иди сюда, малыш.

Она обняла его, поцеловала в макушку, и мальчик, успокоившись, прильнул к ней. Дженни пригладила сыну волосы.

— Положи головку вот сюда, — сказала она. — Тебе пора спать. Ложись.

Умиротворенный ее присутствием, мальчик засунул в рот большой палец и уснул.

Когда пришел его черед подержать на руках новорожденную, Джейми проявил примечательные способности, уложив крохотную пушистую головенку в ладонь, словно теннисный мячик. Казалось, он неохотно вернул малышку матери, и Дженни прижала дочку к груди, что-то нежно ей напевая.

Мы наконец вернулись к себе в спальню, которая была такой тихой и пустой по сравнению с трогательной семейной картиной, только что оставленной нами: Айен стоит на коленях у постели жены, положив руку на маленького Джейми, а Дженни баюкает новорожденную. Лишь теперь я поняла, до какой степени я устала: почти двадцать четыре часа прошло с того времени, как Айен разбудил меня.

Джейми тихонько затворил дверь. Не говоря ни слова, подошел сзади и начал расстегивать платье. Его руки обвились вокруг меня, а я с благодарностью оперлась на него. Он наклонился поцеловать меня, я повернулась и обняла его за шею. Я чувствовала не только усталость, но также нежность и печаль.

— Может, оно и к лучшему, — медленно проговорил Джейми, обращаясь как бы к самому себе.

— Что к лучшему?

— Что ты бесплодна.

Лицо мое было спрятано у него на груди, но он должен был ощутить, как я напряглась.

— Я узнал об этом давно. Джейлис Дункан сказала вскоре после нашей свадьбы.

Он ласково погладил меня по спине.

— Вначале я огорчился, но потом начал думать, что это к лучшему. При нашей жизни нам было бы очень трудно с ребенком. А теперь… — Он слегка вздрогнул. — Теперь я даже радуюсь этому, я не хотел бы, чтобы ты так мучилась.

— А я бы не возражала, — после долгого молчания сказала я, думая о круглой пушистой головенке и крошечных пальчиках.

— А я возражаю.

Он поцеловал меня в макушку.

— Я видел лицо Айена, оно было такое, словно его собственная плоть разрывается, когда кричит Дженни.

Мои руки лежали у него на спине, трогая жесткие рубцы.

— Сам я могу вынести боль, свою собственную, но не мог бы вынести твою. Для этого потребовалось бы куда больше сил, чем есть у меня.