Субъективный и объективный смысл

До сих пор понятие “объективный смысл” употреблялось нами просто как противоположность субъективному смыслу, который вкладывается действующим субъектом в своё действие. Однако данный термин нуждается в более глубоком освещении.

Обозначим буквой S смысл, который действующий субъект A вкладывает в своё действие H. Данное действие H проявляется в его внешнем осуществлении, например, в телесном движении A, которое подлежит истолкованию со стороны B — наблюдателя А в повседневной жизни, и со стороны социолога С. Допустим, что действие Н понятно как В так и С. Тогда оба будут связывать смысл с внешним осуществлением действия Н, которое они истолковывают как признак переживаний субъекта А. Но, поскольку подразумеваемый смысл S, который А вкладывает в своё действие, как показали наши только что выполненные исследования, недоступен им ни в актуальном, ни в мотивационном понимании, В будет согласно своей интерпретации смысла, заимствованной из практики повседневной жизни, придавать осуществлению действия Н смысл S', а С, на основании, скажем, идеально - типической схемы интерпретации понимающей социологии, придаст осуществлению Н смысл S''. Таким образом, говоря словами Вебера, S выступает как субъективный или подразумеваемый смысл, который связывается действующим субъектом А с действием Н, а S' и S'', напротив, является объективным смыслом этого действия. Однако, S' — это лишь тот смысл, который В связывает с осуществлением Н, а S'' — “объективный смысл” осуществления Н лишь относительно С. Таким образом, утверждение, что S' и S'' представляют собой объективное смысловое содержание, пока является не более чем тривиальным высказыванием о том, что S' и S'' отличаются от S.

Действительно, поскольку смысл S в сущности может быть обнаружен только через свои признаки, можно утверждать, что подразумеваемый смысл с необходимостью является предельным понятием, которое само никогда не может быть достаточно полным, даже при оптимальной адекватной интерпретации S' и S''.

Для начала мы хотим внести ясность в понятие объективного смысла, то есть в понятия S' и S''. Во избежание недоразумений прежде всего допустим, что S' является субъективным смыслом, который В связывает с действием Н, а S'' – субъективным смыслом, который С придаёт осуществлению Н. Такое понимание было бы совершенно отлично от того, что Вебер имел в виду под термином “субъективный или подразумеваемый смысл”. Ведь очевидно, что действующий субъект А может связывать субъективный и подразумеваемый смысл лишь со своим действием, равно как В и С — только со своими действиями, в данном случае с наблюдением А. Разумеется, проблематика субъективного смысла окружена такими загадками, что точное проникновение в его сущность на данном поверхностном уровне исследования пока не может быть осуществлено.

Протекание действия Н представляется В и С как процесс внешнего мира. Живя в мире, они относятся к нему с пониманием. Они живут не только в своих переживаниях мира, но и размышляют об этих своих переживаниях. Они знают мир не только через обладание собой, но и благодаря речевым и мысленным высказываниям и суждениям как следствие этого своего опыта. Таким образом, они истолковывают свои переживания мира, они постигают их согласно следующей схеме истолкования: мир и их переживание мира имеют для них такой же смысл, какой они имеют для любого разумного существа, какой они имеют для вас и для меня самого. В таком понимании “смысл” означает ничто иное как установку разумного существа по отношению к объекту вообще. Переживая осуществление действия Н как процесс, относящийся к их миру, непосредственно узнавая его выводя следствия из этого опыта, В и С “интерпретируют” это своё переживание, смыслом которого для них как раз и является экспликация, полученная в эксплицировании того, что познано в своем непосредственном окружении.

Однако явления внешнего мира имеют смысл не только для меня или для вас, для В или С, а для всех нас, которые вместе живут в этом мире, и для которых предзадан лишь единственный внешний мир, мир другого человека. Следовательно, любое придание мною смысла этому миру опять указывает на то полагание смысла, которое придаётся этому миру тобой в твоём переживании и таким образом смысл конституируется как интерсубъективный феномен. Разумеется, в рамках настоящего исследования, конечно, не может быть показано, каким образом трансцендентально обусловливается интерсубъективность всего познания и мышления, хотя именно такой анализ мог бы полностью прояснить понятие объективного смысла. Эта чрезвычайно сложная фундаментальная проблема всякой феноменологии познания хотя и была поставлена у Гуссерлем в его книге “Формальная и трансцендентальная логика”, но никак не решена им.

Разговор об объективном смысле подразумевает, однако, не только широкие, только что выясненные взаимосвязи. Об идеальных предметах, знаках и выражениях, высказывания и суждения, мы также говорим, что они обладают объективным смыслом. Тем самым мы подразумеваем, что такие идеальные предметы являются осмысленными и доступными для понимания из их собственной сущности, а именно: в их анонимном смысле, независимом от чего-либо действия мышления, суждения и действий. Например, выражение 2 Х 2 = 4 имеет объективный смысл, то есть, оно не только независимо от мнения индивида, рассуждающего в актуальном случае, а независимо от мнения всех рассуждающих вообще.

Речевое выражение может быть воспринято как “объективная смысловая взаимосвязь”, не требуя апелляции к языку говорящего. Тема девятой симфонии сама по себе “имеет смысл”, и не требуется задаваться вопросом, что Бетховен хотел ею выразить. В данном случае термин “объективный смысл” обозначает идеально-идентичное единство значения выражения в качестве идеально-логической предметности. Однако поскольку выражение является значением, оно является подлинно объективным. С тех пор как появились “Логические размышления” Гуссерля мы можем различать между значением как действием (актом) и значением как идеальным единством, в противоположность разнообразию всех возможных актов. Указанное Гуссерлем различение между “в сущности субъективными и окказиональными” выражениями с одной стороны и “объективными” выражениями с другой стороны является лишь частным случаем этого основополагающего воззрения. “Выражение является объективным, если его значение связано или может связано просто с его внешним звуковым содержанием, и может быть понято отсюда, не требуя обязательного обращения к высказывающемуся индивиду и обстоятельствам, сопутствующим высказыванию”. Напротив, выражение является в сущности субъективным и окказиональным в том случае, если “оно принадлежит понятийно единой группе возможных значений таким образом, что для него важно ориентировать его каждое актуальное значение применительно к случаю, к говорящему лицу и его положению”.

Вопрос теперь состоит в том, является ли только что развитое значение термина “объективный смысл” тем, которое мы подразумевали, когда называли интерпретации смыслов S' и S'' в отношении действия Н, проведённые В и С, объективным смыслом данного действия. Очевидно, что это не так, и даже в том случае, если бы действие А состояло в высказывание выражений с объективным содержанием значений, например, в произнесении фразы. Ведь в конце концов В и С интересует не интерпретация того, что выражается, т. е. не идеальная предметность выражения и не его значение, которое остаётся инвариантным, кто бы его ни задавал. В значительно большей степени наблюдатель социального мира стремится истолковать тот феномен, что как раз А является тем, кто здесь, сейчас и именно таким образом осуществляет это установление. Таким образом, он пытается интерпретировать произнесение фразы (а этот термин означает в данном случае движения губ А и в единстве с порождаемыми тем самым звуковыми волнами, сформированными из этих волн словами, значением этих слов и составленной из них фразы) как признак переживания сознания А, как то, что А связывает с произнесением данной фразы особый смысл, произносит её с определённой целью и т. д. Исходя из такого соотношения интересов, как раз объективность произнесённого в качестве объективного выражения менее релевантна, поскольку проблема, которую ставят В и С при интерпретации действия Н, состоит как раз в том, чтобы интерпретировать окказиональный и субъективный момент (что отнюдь не означает окказиональный и субъективный по своей сущности), который лежит в основе того обстоятельства, что субъект здесь, сейчас и именно таким образом произносит эту фразу. В контексте нашего предыдущего изложения это также означает, что произнесение субъектом А некоей фразы здесь и сейчас обладает объективным смыслом.

Таким образом, объективное смысловое содержание выражений в качестве “идеальной предметности” и большие системы, такие как язык, искусство, наука, мифы и т. д., в которых оно заключено, выполняют при интерпретации смысла чужого действия специфическую функцию. Фактически они предзаданы в качестве схем интерпретации для любого истолкования смысла чужого поведения. Это подразумевает как раз рассуждения об объективном смысле, который В и С придали действию Н, а именно: интерпретация этого действия Н, хотя и предпринятая В и С, а значит и относительная, но всё же совершается регулярным образом, по объективно заданным схемам.

Даже этот беглый и поверхностный перечень различных значений термина “объективный смысл”47 указывает на необходимость продолжения анализа на более глубоком уровне, что и будет сделано в дальнейшем. При этом нами понятия как объективного, так и субъективного смысла получат множество, модификаций и мы сможем лишь в конце третьего раздела нашей книги окончательно определить сущность обоих. Здесь же добавим лишь некоторые предварительные замечания, касающиеся направления нашего дальнейшего исследования.

Если мы обратимся к описанным выше значениям термина “объективный смысл”, станет ясно, что мы говорим об идеальных и реальных составляющих окружающего мира как об осмысленных лишь поскольку мы воспринимаем их в специфических обращениях нашего сознания. Нам известно благодаря “Идеям…” Гуссерля, что придание смысла есть ничто иное как результат интенциональности, благодаря которой чисто чувственные переживания (“hyletischen Daten”) впервые становятся “одушевленными”. То, что представляется нам в беглом обзоре как обладающее смыслом, сначала конституировалось как нечто осмысленное благодаря предшествовавшей интенциональной работе нашего сознания. Наиболее глубокое обоснование данной проблемы Гуссерль дал в своей книге “Формальная и трансцендентная логика”, прежде всего относительно сферы логических предметов. Здесь он проясняет сущность генезиса смысла и утверждает, что интенциональность нужно рассматривать как “совокупность произведённых действий”, “которые в конституируемой каждый раз интенциональной целостности и ее специфическом способе данности образуют седиментированную историю, которую в каждом отдельном случае можно проследить с помощью строго метода”. “Любое смысловое образование можно проследить по существенной для него истории смысла.” Все интенциональные целостности образуются в ходе конкретного интенционального генезиса, являются конституированными, поэтому повсюду можно проследить процесс конституирования “готовых” целостностей, их полный генезис, причём проследить их эйдетически понимаемую форму существования”.

В то время, как “статический” анализ выводится из целостности предполагаемого предмета и таком образом стремится от неясного способа данности к ясному, следуя исходящему от него указанию в качестве интенциональной модификации, то генетический интенциональный анализ направлен на весь конкретный целостный контекст, в котором находится в данный момент любое сознание и его интенциональный предмет как таковой”. Такие феномены конституирования могут быть изучены с помощью генетического интенционального анализа, а из понимания указанных интенциональностей может быть воссоздан генезис смысла. И, наоборот, можно “проследить смысловую историю” любой предметности, которая рассматривается как завершенное конституированное смысловое содержание. Оба способа рассмотрения могут производиться уже на уровне “отдельного Я”. Я могу рассматривать свой окружающий мир как полностью конституированный и преданный мне, не обращаясь к действующим интенциональностям своего сознания, в которых ранее конституировался его смысл. Тогда передо мной предстанет мир идеальных и реальных предметов, о которых я могу утверждать, что они имеют смысл, причём не только для меня, но и для всех, именно потому, что я не обращаюсь к актам моего сознания, конституирующим их смысл, а, напротив, принимаю как несомненную данность серию смыслового содержания высокой сложности. Я могу утверждать, что созданное и отделённое от процесса своего создания смысловое образование имеет объективный смысл, является осмысленным само по себе, как, например, высказывание 2 Х 2 = 4 обладает смыслом независимо от того, кто, где и когда его высказывает. Однако я сам могу обратиться к действующим интенциональностям моего сознания, в которых и благодаря которым произошло данное образование смысла. Тогда я имею перед собой не завершенный конституированный мир, а мир, который в потоке длительности моего Я конституируется снова и снова, то есть не существующий, а становящийся и проходящий в каждый момент настоящего, или лучше сказать “де-становящийся” мир. Для меня он также имеет смысл в силу интенциональностей, придающих ему смысл, которые я могу заметить лишь благодаря рефлексии. В качестве конституирующегося, никогда не завершенного, постоянно строящегося мир направляет ее назад к первоначальному факту жизни моего сознания, к моей длительности, к моему dureй, как говорит Бергсон, или, пользуясь выражением Гуссерля, к моему внутреннему сознанию времени. Однако в моем простом беспечном существовании, в естественной установке я сам живу в смыслополагающих актах, и в моё поле зрения попадает лишь конституированная ими предметность “объективного смысла”. Только когда я, по выражению Бергсона, в “болезненном напряжении” отвлекаюсь от мира предметов и обращаюсь к собственному внутреннему потоку сознания, или (выражаясь языком Гуссерля) когда я “заключаю в скобки” естественный мир и с помощью феноменологической редукции смотрю лишь на переживания своего сознания, я обнаруживаю описанный процесс конституирования. Таким образом, для отдельного Я, беспечно живущего в естественной установке, проблематика, обозначенная терминами субъективный и объективный смысл, все еще не просматривается. Она проявляется лишь после осуществления феноменологической редукции и предельно полно, с мастерством, которое невозможно превзойти, описана Гуссерлем применительно к области логических предметов в антитезе “формальной” и “трансцендентальной” логики.

Расхождение между обоими способами рассмотрения смысла, только что продемонстрированное нами, не является однако собственным противоречием между объективным и субъективным смыслом, о котором шла речь до сих пор. К этой проблеме мы пришли в ходе анализа смысловой интерпретации социального мира, в то время как “смысл” вовсе не был для нас общим “предикатом” моего интенционального переживания, а имел другое специфическое значение в социальном мире. Фактически при переходе в сферу социального в понятийной паре “субъективный” и “объективный” смысл прирастает новое, причем социологически релевантное значение. Я в состоянии наблюдать и интерпретировать феномены внешнего мира, которые предстают мне как знаки чужих переживаний. В таких случаях я говорю, что они имеют объективный смысл. Но в то же время сквозь них я могу взглянуть на процесс конституирования в живом сознании разумного существа, для которого данные феномены внешнего мира как раз и являются знаками (субъективный смысл). Таким образом, то, что мы называли миром объективного смысла, в сфере социального также освобождено от процессов конституирования сознанием, придающим смысл — будь то собственное или чужое сознание. Именно это обстоятельство и обеспечивает анонимный характер предикативных миру смысловых образований, их инвариантность по отношению к любому сознанию, которое в силу своей действующей интенциональности придало им смысл. Напротив, речь о субъективном смысле в социальном мире направлена на процессы конституирования в сознании того, кто произвел нечто имеющее объективный смысл, т. е. на “подразумеваемый им смысл”, независимо от того, принимал ли он сам во внимание эти процессы конституирования смысла или нет. Следовательно, мир субъективного смысла никогда не бывает анонимным, так как он по своей сути существует лишь из и в действующей интенциональности какого-либо сознания Я, будь то собственного или чужого. Лишь в социальном мире благодаря своеобразной технике, которую нам еще предстоит описать, в отношении любого объективного смыслового содержания, которое связано с чужим сознанием, можно в принципе поставить вопрос о его строении в чужом сознании, то есть вопрос о его субъективном смысле. Далее можно постулировать, что понимание процесса конституирования будет осуществляться при максимуме эксплицитной ясности. Данный постулат выполним тогда, когда “субъективный смысл” означает ничто иное как обратное отношение конституированных предметностей на чужое сознание вообще. Как мы увидим в дальнейшем, данный постулат невыполним в том случае, если под “субъективным смыслом” понимается “подразумеваемый смысл”, который всегда, даже в случае оптимального истолкования, остаётся недостижимым предельным понятием. Всё перечисленное требует трудоемких исследований, которые будут выполнены в III главе. В завершение данного обзора здесь следует лишь добавить, что требование как можно боле последовательного понимания субъективного смысла в социальном мире не относится к людям с естественным воззрением. В повседневной жизни мы, как правило, прерываем наши попытки интерпретировать смысл партнёра на той степени ясности, достижение которой обусловлено нашими интересами, или, другими словами, которая все еще релевантна для ориентации нашего поведения. Поиск субъективно подразумеваемого смысла может осуществляться в качестве тематической задачи, например, если действие партнёра как объективное смысловое содержание становятся очевидно нам таким образом, что мы избавлены от бремени дальнейшей реконструкции процессов его конституирования. Подобным случаем является, к примеру, так называемое строго рациональное действие: очевидного выступающего здесь объективного смыслового содержания оказывается достаточно для того, чтобы соответствующим образом ориентировать наше будущее поведение, и поэтому мы прерываем нашу интерпретацию уже на весьма поверхностной стадии. Иное дела, если мы, допустим, сомневаясь в явно выступающем смысловом содержании, спрашиваем, что имеет в виду наш партнёр в своём высказывании и т. д. Поэтому о любой смысловой интерпретации в социальном мире мы можем утверждать, что она является “прагматически обусловленной”.