Дом номер шесть, Авеню

Июля 1976 года

 

– Ну давай, что же ты! – Тилли в своем свитере подтолкнула меня локтем.

 

Я смотрела на дверной звонок.

 

– Как раз и собираюсь это сделать, – ответила я.

 

Дом мистера и миссис Форбс всегда выглядел так, будто в нем никто не живет. Все другие дома на нашей улице были изнурены жарой. Сорняки расползались вдоль садовых тропинок, стекла окон помутнели от густого слоя пыли, вечерами на пожелтевшие лужайки никто не выходил, словно люди забыли, для чего они предназначены. В отличие от них, однако, дом Форбсов излучал самодовольство и решимость, словно подавая пример неряхам.

 

– Может, там никого и нет, – предположила я. – Давай попробуем зайти завтра.

 

Я провела носком сандалии по краю чисто подметенной ступеньки.

 

– Дома они, точно тебе говорю. – Тилли прижалась лицом к окошку из цветного стекла в двери. – Слышно, как работает телевизор.

 

Я тоже прижалась лицом к стеклу.

 

– Может, они фильм смотрят, – сказала я. – Может, стоит зайти позже.

 

– Так ты не считаешь, что это наш долг перед миссис Кризи, позвонить в дверь как можно скорее? – Тилли обернулась ко мне с самым серьезным выражением лица. – И перед Богом тоже?

 

Солнце отражалось от снежно-белой щебенки, которой были посыпаны дорожки у миссис Форбс, я даже прищурилась – так слепило глаза.

 

– Как лидер группы гёрлскаутов, Тилли, я решила поручить звонить в дверь тебе, пока сама готовлюсь произнести речь.

 

Она посмотрела на меня из-под непромокаемой шапочки.

 

– Но ведь на самом деле мы никакие не гёрлскауты, Грейси.

 

Я тихо вздохнула и заметила:

 

– Очень важно уметь вжиться в роль.

 

Тилли, хмурясь, смотрела на входную дверь.

 

– Может, ты и права. Может, дома и правда никого нет.

 

– Очень даже есть.

 

На тропинке, огибающей дом, появилась миссис Форбс. Одета она была так, как моя мама одевалась для визита к врачу, и несла под мышкой большой рулон пакетов для мусора. Развернула один с сильным треском, и с крыши сорвалась стайка встревоженных голубей.

 

Она спросила, зачем мы пришли. Тилли уставилась на белоснежную щебенку, а я, скрестив руки на груди, стояла на одной ноге, стараясь занимать как можно меньше места на ступеньке.

 

– Мы гёрлскауты, – спохватившись, ответила я.

 

– Да, мы гёрлскауты. Пришли предложить вам помощь, – пискнула Тилли. Хорошо хоть удержалась, чтоб не запеть.

 

– Что-то не больно вы похожи на гёрлскаутов, – миссис Форбс с подозрением сощурилась.

 

Тогда я сказала, что нам нужна помощь соседей, и тут миссис Форбс кивнула, согласилась, что она действительно наша соседка, и даже предложила нам войти в дом, чтобы не стоять на жаре. Тилли потянулась следом за кардиганом миссис Форбс, возбужденно размахивая руками, я погрозила подруге кулаком, пытаясь ее успокоить.

 

Миссис Форбс, стуча каблучками, развернулась и пошла по тропинке вдоль дома. Каблуки звонко цокали по чисто подметенной бетонной плитке, а наши сандалии шлепали следом, изо всех сил стараясь не отстать. Через секунду она вдруг обернулась, и мы с Тилли, все еще размахивая руками, едва не врезались в нее.

 

– А твоя мама знает, что ты здесь, Грейс? – спросила она. И вскинула руки, точно регулировщик движения.

 

– Мы ей сказали, миссис Форбс, – ответила я.

 

Она тут же опустила руки и снова застучала каблучками.

 

«Интересно, – подумала я, – понимает ли миссис Форбс, что сказать моей маме – это одно, а вот знает ли она – это совсем другое?» Две совершенно разные вещи. Впрочем, откуда ей было знать, что мама обычно подносила пальцы к горлу и яростно отрицала, что ей говорили что-либо в этом роде. Даже когда отец брал себе кого-нибудь в свидетели (обычно меня) и слово в слово повторял содержание разговора.

 

– А про мою маму она почему-то не спросила, – прошептала Тилли.

 

Очевидно, мать Тилли считалась слишком непредсказуемой, чтобы спрашивать о ее мнении.

 

Я расправила джемпер на спине подружки.

 

– Все нормально. Спросить о моей маме – этого за глаза хватит на двоих. И ты всегда можешь это использовать.

 

Тилли улыбнулась и взяла меня под руку.

 

Порой я никак не могу припомнить, когда ее не было рядом со мной.

 

Ковер у миссис Форбс был цвета сиропа от кашля. Он тянулся через весь холл до самой гостиной, а когда я обернулась, то увидела, что им покрыта и лестница на второй этаж. Сохранились линии в тех местах, где по нему провели пылесосом, а когда мы вошли в гостиную, то там нас ждал еще один квадрат сиропа. Наверное, на тот случай, чтобы каждый гость мог убедиться – в этом доме царит полный достаток.

 

Миссис Форбс спросила, не угостить ли нас чем-нибудь, и я ответила да и не сказала нет заварному крему; миссис Форбс сложила губы трубочкой в виде буквы «о» и вышла. А мы остались сидеть на темно-розовом диване с изогнутыми подлокотниками и целой горой подушек. Я решила примоститься на краю. Тилли уселась первой. Сиденья оказались такими глубокими, что ноги ее не доставали до пола, так и свешивались, словно у тряпичной куклы.

 

Она перекатилась на бок и заглянула в щель между диваном и стеной.

 

– Ты Его не видишь? – спросила она, склонившись почти к самому ковру.

 

– Кого?

 

Тилли перекатилась обратно, лицо побагровело от усилий.

 

– Бога, кого ж еще.

 

– Не думаю, что Он возьмет да вдруг выскочит из-под плинтуса, Тилли.

 

Но обе мы покосились на плинтус, так, на всякий случай.

 

– Надо же с чего-то начинать, – пробормотала она. – Миссис Кризи в опасности.

 

Я окинула взглядом комнату. Тут все было так, словно кто-то поработал в доме лопаточкой для развеса мороженого. Даже те предметы, которые не были розовыми, таили в себе намек на этот цвет, будто без этого условия их и в дверь бы не пропустили. Шторы перехвачены шнурами цвета семги, на каждой подушке кисточки цвета фуксии. На страже каминной доски стояли фарфоровые собачки, шеи у них были обвиты гирляндами розовых бутонов. Между собачками выстроились фотографии в рамочках: мистер и миссис Форбс в шезлонгах на пляже; мистер Форбс стоит рядом с автомобилем; мистер и миссис Форбс с группой гостей на пикнике. Прямо в центре красовался снимок девушки с волнистыми волосами. Все остальные люди на снимках почему-то отворачивались от камеры, и глаза у них были такие серьезные, но эта девушка смотрела прямо в объектив, улыбалась и казалась такой искренней и незащищенной, что мне захотелось улыбнуться в ответ.

 

– Интересно, кто она такая, – пробормотала я.

 

Теперь Тилли исследовала пространство за кушеткой.

 

– Как думаешь, может, Он сумел пробраться куда-то сюда? – Подруга приподняла подушку, заглянула под нее.

 

Я посмотрела на брызги шампанского, которые, превратившись в крохотные стеклянные шарики, свисали с богатой люстры.

 

– Думаю, что с розовым тут явный перебор, даже для Иисуса, – ответила я.

 

Миссис Форбс вернулась с подносом и целым набором печений.

 

– К сожалению, заварного крема у нас не оказалось, – заявила она.

 

Я взяла три куска рулета с инжиром и одно шоколадное печенье.

 

– Ничего страшного, миссис Форбс. Как-нибудь и без него обойдемся.

 

Из соседней комнаты доносились звуки телевизора и выкрики мистера Форбса. Очевидно, показывали футбольный матч. И хотя телевизор явно находился прямо за стеной, звуки доносились как бы издалека, точно весь остальной мир остался за пределами этого розового интерьера. А мы с Тилли оказались в плену акрилового волокна и подушек, и охраняли нас фарфоровые собачки, и сами мы были обернуты в целлофановую тишину цвета клубничного мороженого.

 

– У вас очень красивый дом, миссис Форбс, – сообщила Тилли.

 

– Спасибо, дорогая.

 

Я вонзила зубы в печенье, и она тут же сунула мне на колено бумажную салфетку.

 

– Ключ к красивому чистому дому – это прогнозирование. И списки. Много списков.

 

– Списки? – спросила я.

 

– О, да, именно списки. Только тогда ничего не забываешь.

 

Она достала из кармана кардигана листок бумаги.

 

– Вот список дел на сегодня, – пояснила она. – Я должна заняться мусорными ведрами и корзинами.

 

То был длиннющий список. Целых две страницы, исписанные петельками букв синими чернилами, немного размазанными в тех местах, где линии уплотнялись и немного расплывались, – видно, там ручка замирала, чтобы хозяйка могла обдумать дальнейшее. Помимо того, что надо было пропылесосить холл и привести в порядок все мусорные контейнеры, были и такие записи: «почистить зубы», «позавтракать».

 

– Так вы вносите в список абсолютно все, миссис Форбс? – спросила я и принялась за рулет с инжиром.

 

– О, да, чтоб ничего не упустить из виду. Это была идея Гарольда. Он говорит, только это может отучить меня от небрежности.

 

– Так вы не можете запомнить, если не запишете? – спросила Тилли.

 

– Господи, нет, конечно. – Миссис Форбс откинулась на спинку кресла и словно растворилась на фоне розового пейзажа. – Иначе просто никак. Гарольд говорит, что тогда все хозяйство развалится.

 

Она аккуратно сложила листок бумаги и убрала в карман.

 

– И как давно вы, девочки, в отряде гёрлскаутов?

 

– Целую вечность, – ответила я. – Скажите, а кто эта девушка на снимке?

 

Миссис Форбс нахмурилась, потом покосилась на камин, затем снова повернулась ко мне.

 

– О, да это я, – ответила она несколько удивленным голосом, словно только сейчас вспомнила, что когда-то была молоденькой девушкой.

 

Я смотрела то на миссис Форбс, то на снимок и пыталась уловить хотя бы малейшее сходство. Не получалось.

 

– Нечему тут удивляться, – заметила она. – Я ведь не старухой родилась.

 

Моя мама часто произносила эти слова. По опыту я знала, что в таких случаях лучше промолчать, и, вместо того чтоб как-то откликнуться, шумно отпила глоток лимонада через соломинку.

 

Она подошла к камину. Миссис Форбс всегда производила на меня впечатление женщины жесткой и собранной, но при ближайшем рассмотрении все оказалось не так. Эта словно извиняющаяся поза, эти складки платья, словно определяющие границы истории. Даже ее руки, загрубевшие от работы и искривленные артритом, казались хрупкими и маленькими.

 

Она провела пальцем по рамочке снимка.

 

– Незадолго до того, как я встретила Гарольда, – сказала она.

 

– Вы выглядите здесь такой счастливой. – Я взяла еще один кусок рулета. – Интересно, о чем вы в тот момент думали?

 

– Думала? Разве я думала? – Миссис Форбс достала из-за пояса клочок ткани и начала отряхиваться. – Хотелось бы вспомнить.

 

Футбольный матч за стеной неожиданно закончился. Раздался скрип кресла и ворчание, затем – щелчок дверного замка и звуки тяжелых шагов по ковру цвета сиропа. Я обернулась и увидела: в дверях стоит мистер Форбс и смотрит на нас. На нем были шорты. Ноги бледные, безволосые – почему-то казалось, что они принадлежат другому человеку.

 

– Что здесь происходит? – спросил он.

 

Миссис Форбс ухватилась за каминную доску, затем развернулась к мужу лицом.

 

– Просто Грейс и Тилли, гёрлскауты. – Глаза у нее были яркие, словно эмалевые. – Ну, вот, они и зашли одолжить… – Тут она запнулась.

 

Он насупился и положил руки на бедра.

 

– Что одолжить? Книжку? Денег? Чашку сахарного песка?

 

Миссис Форбс, словно загипнотизированная его взглядом, вертела в пальцах тряпку до тех пор, пока они не побелели от пыли.

 

– Одолжить… – беспомощно повторила миссис Форбс.

 

Мистер Форбс по-прежнему не сводил с нее глаз. И я слышала, как он прищелкивает языком.

 

– Предложить, – подсказала Тилли. – Руку.

 

– Да, верно. Руку. Они пришли предложить руку помощи.

 

Миссис Форбс развернула пыльную тряпку, и я услышала, как она потихонечку выдыхает.

 

Мистер Форбс забурчал себе под нос нечто вроде: «А, ну раз так, тогда оно конечно», а затем: «А Сильвия знает, что она здесь?» И миссис Форбс так энергично закивала головой, что крестик на цепочке вокруг шеи затанцевал на ее ключицах.

 

– Иду отправить письмо, – заявил мистер Форбс. – Некогда мне тут возиться с вами, иначе пропущу вторую выемку. И очень бы хотелось узнать, куда ты дела мои туфли.

 

Миссис Форбс снова закивала, крестик запрыгал по ключицам, и продолжала кивать, хотя мистер Форбс уже давно скрылся за дверью.

 

– Учителя всю дорогу вытворяют со мной такое, – заметила Тилли.

 

– О чем ты, дорогая?

 

– Швыряются в меня словами до тех пор, пока окончательно не запутают. – Тилли наклонилась, подобрала с ковра крошки от печенья, положила их на тарелку. – От этого всегда чувствуешь себя такой глупой.

 

– Разве? – спросила миссис Форбс.

 

– Хотя на самом деле это не так, – заметила Тилли.

 

Миссис Форбс улыбнулась:

 

– А тебе нравится ходить в школу, Тилли?

 

– Да нет. Другие девочки, они не очень-то нас любят. Иногда даже унижают.

 

– Они вас бьют? – Миссис Форбс прижала ладонь к губам.

 

– О, нет, они нас не бьют, миссис Форбс.

 

– Не обязательно бить людей, чтобы унизить их, – добавила я.

 

Миссис Форбс ухватилась за спинку ближайшего стула и уселась на него.

 

– Думаю, тут ты права, – сказала она.

 

Мы уже собирались сказать ей, зачем пришли, но тут в комнату вошел хозяин дома. На нем все еще были шорты, только на этот раз к ним добавилась плоская шапочка и солнечные очки, а в руках он держал письмо. В этот момент он напомнил мне отца. Тот тоже в жару менял брюки на шорты, но в остальном выглядел как всегда.

 

Мистер Форбс положил письмо на буфет и не сел, а прямо-таки рухнул на диван, отчего легонькую Тилли подбросило вверх. А затем он принялся завязывать шнурки, нервно дергая их, – они так и порхали над пальцами. Я встала, чтобы дать его ногам больше пространства.

 

– Для начала ты можешь вычеркнуть это из списка, Дороти, – пробурчал он. – В доме и без того есть чем заняться, дел полно.

 

Он покосился на меня.

 

– Вы к нам надолго? – спросил он.

 

– О, нет, мистер Форбс, совсем ненадолго. Сразу уйдем, как только протянем руку помощи.

 

Он снова взглянул на ноги и что-то проворчал. Я так и не поняла, то ли он одобрял мой ответ, то ли злился на непослушные шнурки.

 

– Видишь ли, она у меня очень рассеянная. – Он кивком головы в полотняном кепи указал на жену. – Возраст берет свое. Верно, Дороти? – И покрутил пальцем у виска.

 

Миссис Форбс нервно улыбнулась одним уголком губ.

 

– Ничего не может удержать в голове дольше пяти минут. – Произнес он эти слова, прикрывая рот рукой, точно хотел прошептать, но голос гремел на всю комнату. – Боюсь, крыша у нее поехала.

 

Он поднялся, затем наклонился и как-то очень театрально поправил носки. Тилли на всякий случай отодвинулась на самый краешек дивана.

 

– Иду к почтовому ящику. – Он прошествовал через комнату к холлу. – Буду где-то через тридцать минут. Так что постарайтесь уложиться в то время, пока меня нет.

 

И не успела я опомниться, как он исчез за дверью.

 

– Мистер Форбс! – Пришлось крикнуть, чтобы он меня услышал и снова возник на пороге. Он не походил на человека, который привык, чтоб на него повышали голос.

 

Я протянула ему конверт.

 

– Вы забыли письмо, – сказала я.

 

Миссис Форбс выждала, пока за мужем не захлопнется входная дверь, а затем начала смеяться. И мы с Тилли, глядя на нее, тоже засмеялись, и весь остальной мир, казалось, снова ворвался в эту комнату – видно, находился не так уж и далеко.

 

Пока мы хохотали, я поглядывала то на миссис Форбс, то на девушку на снимке, которая весело улыбалась нам через коридор времени. Все рассмотрела и решила, что сходство между ними неоспоримое.

 

– Вот уж не думала, что нам придется заняться работой по дому, – сказала Тилли.

 

Миссис Форбс надела на нас фартуки – они почти до горла доходили – и вышла. Тилли стояла в дальнем конце комнаты и втирала «Брассо»[20 - «Брассо» – средство для чистки и полировки металлоизделий и стеклокерамики.] в фигурку маленького спящего белоснежного вест-хайленд-терьера.

 

– Самое главное – не вызывать подозрений, – пояснила я и отнесла последнее шоколадное печенье на диван.

 

– Но как ты думаешь, Бог здесь все-таки есть? – Тилли рассматривала собачку, затем протерла ей тряпочкой ушки. – Если Бог приглядывает за всеми, то он и за миссис Форбс тоже присматривает и она в безопасности?

 

Я подумала о крестике на шее миссис Форбс.

 

– Надеюсь, да, – ответила я.

 

Миссис Форбс вернулась с новым пакетом шоколадных печений.

 

– На что надеешься, дорогая?

 

Я смотрела, как она высыпает печенье на тарелку.

 

– Вы верите в Бога, миссис Форбс? – спросила я.

 

– Конечно.

 

Она ни секунды не колебалась с ответом. Не смотрела на небо или на меня, не стала переспрашивать. Просто раскладывала печенья на тарелке.

 

– Но откуда такая уверенность? – спросила Тилли.

 

– Достаточно на вас поглядеть. Бог объединяет людей. Бог всему придает смысл.

 

– Даже плохим вещам? – спросила я.

 

– Ну, конечно. – Она секунду-другую смотрела на меня, потом отвернулась к тарелке.

 

Через плечо миссис Форбс я видела Тилли. Подруга лениво и медленно водила тряпкой, так и подначивая меня взглядом продолжить разговор.

 

– Но как Бог мог допустить, чтоб миссис Кризи пропала? Какой в этом смысл? Это я так, к примеру.

 

Миссис Форбс отшатнулась, на пол посыпались крошки.

 

– Понятия не имею. – Она принялась комкать пустой пакет в руках, но он никак не хотел складываться. – Я даже ни разу не говорила с этой женщиной.

 

– И никогда с ней не встречались? – спросила я.

 

– Нет. – Теперь миссис Форбс оборачивала пакет вокруг пальца с обручальным кольцом. – Ведь они переехали в этот дом совсем недавно, после того, как мать Джона умерла. Так что познакомиться не было случая.

 

– Просто ума не приложу, почему это она исчезла? – с вызовом спросила я.

 

– Ну, одно могу сказать: я к этому отношения не имею. И слова никому не сказала. – Произнесла она это дрожащим голосом, последняя фраза вырвалась у нее, казалось, против воли.

 

– Что вы имеете в виду, миссис Форбс? – Я посмотрела на Тилли, та – на меня, и обе мы нахмурилась.

 

Миссис Форбс опустилась на диван.

 

– Не обращайте внимания, девочки, что-то я совсем запуталась. – Она похлопала по шее сзади, точно хотела убедиться, что голова у нее все еще на плечах. – Возраст, сами понимаете.

 

– Только мы никак не можем понять, куда она подевалась, – настаивала я.

 

Миссис Форбс принялась разглаживать кисточки на подушках.

 

– Уверена, скоро она вернется, – сказала она. – Обычно люди возвращаются.

 

– Надеюсь, так, – заметила Тилли и принялась развязывать фартук. – Мне нравилась миссис Кризи. Такая симпатичная.

 

– Очень славная была женщина, просто уверена в этом. – Миссис Форбс продолжала возиться с подушкой. – Но мне не довелось с ней общаться. Не знаю, что и сказать.

 

Я передвигала пальцем печенья на тарелке.

 

– Может, кто-то из соседей на нашей улице знает, куда она отправилась?

 

Миссис Форбс встала.

 

– Сильно сомневаюсь, – заметила она. – Причина, по которой Маргарет Кризи исчезла, не имеет отношения ни к одному из нас. Пути господни неисповедимы, так говорит Гарольд, и тут он прав. На все есть свои причины.

 

Мне захотелось спросить, какие именно причины и почему Господь скрывает от нас свои соображения, но тут миссис Форбс достала из кармана список.

 

– Гарольд скоро вернется. Пора приниматься за работу. – И она начала водить пальцем по строчкам, выведенным синими чернилами.

 

Мы шли по нашей улице. Небо давило на нас всем своим весом, ноги еле двигались из-за жары. Я смотрела на горы, обступившие город, но невозможно было определить, где начинаются они и где кончается небо. Пекло заставило их слиться воедино, горизонт дрожал, плавился и шипел, словно не хотел, чтобы его обнаружили.

 

Из какого-то окна вырвался голос комментатора матча в Уимблдоне: «Преимущество, Борг!» И отдаленный рокот аплодисментов.

 

На улице было безлюдно. Безжалостное полуденное солнце разогнало всех по домам, где люди сидели, обмахиваясь газетами и натирая руки и плечи кремом от загара. Единственным человеком, оставшимся на воздухе, была Шейла Дейкин. Она сидела в шезлонге на лужайке перед домом номер двенадцать, широко раскинув руки и ноги, подняв лицо к солнцу, словно кто-то вынудил ее пойти на эту огромную жертву и обгореть до красноты.

 

– Здравствуйте, миссис Дейкин! – крикнула я через живую изгородь.

 

Шейла Дейкин приподняла голову, и я увидела, что в уголке рта у нее блестит слюна.

 

Она махнула нам рукой:

 

– Привет, леди.

 

Она всегда называла нас «леди», и обе мы заулыбались, а Тилли даже покраснела от смущения.

 

– Так, значит, Бог все-таки живет в доме миссис Форбс, – сказала Тилли, когда мы перестали улыбаться.

 

– Хочется верить, что так. – Я оттянула шапочку на голове Тилли назад, чтоб прикрыть шею. – Мы можем с уверенностью сказать, что миссис Форбс в безопасности, хотя… насчет ее мужа я не совсем уверена.

 

– Какая жалость, что она ни разу не встречалась с миссис Кризи, иначе бы могла дать нам хоть какую-то подсказку. – Тилли отбросила носком сандалии мелкий камушек, и он приземлился где-то в кустах.

 

Тут я так резко затормозила, что из-под сандалий вырвалось облачко пыли.

 

Тилли обернулась.

 

– В чем дело, Грейси?

 

– Пикник, – ответила я.

 

– Какой пикник?

 

– Снимок пикника на каминной доске.

 

Тилли нахмурилась.

 

– Что-то я не понимаю.

 

Я смотрела на тротуар и пыталась все точно вспомнить.

 

– Женщина, – сказала я. – Та женщина.

 

– Какая женщина?

 

– Та, которая стоит рядом с миссис Форбс на пикнике.

 

– И что с ней? – спросила Тилли.

 

Я подняла голову, посмотрела подруге прямо в глаза:

 

– Это была Маргарет Кризи.

 

Дом номер два, Авеню

Июля 1976 года

 

Брайан пел перед зеркалом в холле и пытался найти пробор в волосах. Это было довольно трудно, поскольку по настоянию мамы было куплено зеркало модного дизайна – в виде звезды, – и оно больше напоминало звезду, чем зеркало. Но если стоять на полусогнутых ногах и наклонить голову вправо, то он видел отражение почти всей своей головы.

 

Волосы – это его гордость, так всегда говорила мама. Вроде бы нынешним девушкам больше нравятся парни с длинными волосами, хотя он немного сомневался. Он успел отрастить их до подбородка и на этом остановился – как-то потерял интерес.

 

– Брайан!

 

А может, заложить пряди за уши?

 

– Брайан!

 

Крик дергал его, как поводок собаку. Он заглянул в дверь гостиной.

 

– Да, мам?

 

– Будь другом, принеси коробочку «Милк трей»[21 - «Милк трей» – фирменное название набора конфет ассорти из молочного шоколада производства компании «Кэдберри».]. Эти ноги… они меня окончательно доконали.

 

Мама утопала в море вязания, ноги покоились на валике дивана, и она растирала шишки на стопе прямо через колготки. Он даже расслышал потрескивание статического электричества.

 

– Все эта чертова жара. – Она морщилась от напряжения, тяжело отдувалась.

 

– Вон там! Там! – Перестав растирать шишки, она указала на табурет, на котором, в отсутствие ее ног, нашли прибежище журнал «ТВ таймс», домашние тапочки и надорванный пакетик мятных леденцов. Он протянул ей конфеты, и она уставилась в открытую коробочку с той же сосредоточенностью, с какой ученик на экзамене пытается ответить на самый трудный вопрос.

 

Затем сунула в рот конфету с апельсиновым кремом и окинула неодобрительным взглядом его кожаную куртку.

 

– Собрался куда?

 

– Иду выпить пинту с ребятами, мам.

 

– С ребятами? – Она взяла рахат-лукум.

 

– Да, мам.

 

– Тебе уже сорок три, Брайан.

 

Он хотел было запустить пальцы в волосы, но, вспомнив о бриолине, вовремя остановился.

 

– Хочешь, попрошу Вэл немного подстричь тебя в следующий раз, когда она заскочит?

 

– Нет, спасибо. Я отращиваю волосы. Девушкам так больше нравится.

 

– Девушкам? – Она расхохоталась, к передним зубам у нее прилипли три крохотных кусочка рахат-лукума. – Тебе уже сорок три, Брайан.

 

Он переступил с ноги на ногу, кожаная куртка скрипнула в плечах. Он купил ее на рынке. Наверняка подделка. Возможно, просто синтетика, которая притворилась кожей, а он единственный человек, которого продавцу удалось обдурить, вот и носит ее теперь, как полный идиот. Брайан приподнял воротник, который тоже скрипнул под пальцами.

 

Горло матери раздувалось и опускалось вместе с рахат-лукумом, он наблюдал за тем, как она проводит языком по коренным зубам – хочет убедиться, что деньги на сладкое выброшены не напрасно.

 

– Вытряхни эту пепельницу перед тем как уйти. Умница, хороший мальчик.

 

Он взял пепельницу и держал ее на расстоянии вытянутой руки, как некую странную скульптуру. Эдакое кладбище сигарет, и каждая датирована разным цветом помады. Он следил, чтобы те окурки, что примостились на самом краю, не свалились, пока шел с пепельницей через комнату.

 

– Только не в камин! Выброси в мусорку на улице. – Инструкции она давала с набитым ртом, пережевывая батончик с лимонной начинкой. – Если оставишь здесь, весь дом насквозь провоняет.

 

Откуда-то из глубины окурков вился дымок. Поначалу он подумал, что показалось, но затем запах ударил в ноздри.

 

– Надо быть осторожней. – Он кивком указал на пепельницу. – Так и пожар может начаться.

 

Она подняла на сына глаза, затем снова уставилась на коробочку с «Милк трей».

 

Оба помолчали.

 

Брайан порылся в пепельнице и нашел светящийся кончик окурка. Сжал его в пальцах, огонек замигал и потух, струйка дыма иссякла.

 

– Ну вот, загасил, – сказал он.

 

Однако мать была целиком поглощена шоколадками, шишками на стопе, конфетами с апельсиновым кремом, и потом, на Би-би-си 2 как раз начинался фильм. Он знал, что все будет точно так же, когда он вернется из «Легиона». Знал, что она натянет одеяло на ноги, что опустошенная коробочка из-под ассорти будет валяться на ковре, что телевизор в углу будет разговаривать сам с собой. Знал, что она так и не рискнет сдвинуться с места, выбраться из своего убежища на диване, заваленного вязаньем. То был ее мирок, отгороженный от всего остального мира, в нем она жила на протяжении последних нескольких лет, и с каждым месяцем он все больше сужался и скукоживался.

 

На улице стояла тишина. Брайан приподнял крышку мусорного ведра и высыпал сигаретные окурки, отчего прямо в лицо ударило облачко пепла. Закончив кашлять и отмахиваться, он попытался глотнуть свежего воздуха. Потом поднял глаза и увидел в садике дома номер четыре Сильвию. Ни Дерека рядом, ни Грейс. Она была одна. Редко удавалось увидеть ее в одиночестве, и он осмелился понаблюдать за соседкой какое-то время. Та не поднимала глаз. Она полола сорняки и бросала их в мусорное ведро, отряхивая с рук землю. Время от времени выпрямлялась, тяжело дыша, и вытирала лоб тыльной стороной ладони. Она ничуть не изменилась. Ему хотелось сказать ей об этом, но он знал: могут быть проблемы.

 

Он почувствовал, как под воротник заползла струйка пота. Брайан не знал, сколько времени наблюдал за Сильвией, но вот она подняла глаза и увидела его. Приподняла руку, чтобы помахать, но он успел вовремя развернуться и уйти в дом.

 

Вошел, поставил пепельницу на табурет.

 

– Постарайся быть дома к десяти, – сказала мать. – Мне нужно смазать ногу.

 

 

«Королевский Британский легион»

Июля 1976 года

 

В «Легионе» было пусто, если не считать двух стариков, примостившихся в углу. Всякий раз, когда Брайан видел их, они сидели на одном и том же месте, все в той же одежде и вели все те же беседы. Оба говорили и переглядывались, но каждый старикан вел разговор с самим собой и слушал исключительно себя. Постепенно глаза Брайана освоились с темнотой. По сравнению с улицей здесь было намного темнее и прохладнее. Солнце пропитало обои с ворсистым рисунком и отполированное дерево. Лучи его поглотила гладкая поверхность бильярдного стола, падали они и на рисунок ковра, изрядно истертого ногами посетителей. В «Легионе» стоял мертвый сезон. Вот где-то в середине зимы – совсем другое дело. Воротничок рубашки Брайана был мокрым от пота, казалось, он едва передвигает ноги.

 

Клайв сидел на табурете в самом конце стойки бара, скармливая чипсы черному терьеру, который нетерпеливо переступал лапами и тихонько повизгивал, когда чувствовал, что перерыв между угощением слишком затянулся.

 

– Пинту? – спросил он, и Брайан кивнул.

 

Клайв сполз с табурета.

 

– И теплого, – добавил он. Брайан снова кивнул.

 

Брайан протянул ему деньги. Слишком много мелких монет. Приподнял бокал, и пена соскользнула с края и потекла на стойку.

 

– Все еще ищешь работу? – спросил Клайв, взял тряпку и протер мокрое пятно на стойке.

 

Брайан пробормотал в кружку нечто нечленораздельное и отвернулся.

 

– Расскажи об этом, мой сладкий. Если они еще хоть раз урежут мне часы, тоже придется вернуться в игру. – Клайв перевернул ладонь и начал рассматривать свои ногти.

 

Брайан смотрел на него поверх ободка бокала.

 

– Ладно, пошутил. – Клайв рассмеялся. Брайан хотел засмеяться вместе с ним, но как-то не получилось.

 

Он принялся за второй бокал, когда они пришли. Гарольд вошел первым, он был в шортах.

 

– Вечер добрый! Всем добрый вечер! – провозгласил он, хотя бар все еще оставался практически пуст. Старики в углу закивали и отвернулись.

 

– Клайв! – воскликнул Гарольд таким тоном, точно никак не ожидал увидеть здесь Клайва. Мужчины обменялись рукопожатием, похлопали друг друга и другой рукой, пока не образовалась целая горка из сплетенных в рукопожатии и тряске рук.

 

Брайан наблюдал за ними.

 

– Может, двойной фирмы «Даймонд»? – Гарольд кивком указал на бокал Брайана.

 

Брайан ответил – нет, спасибо, он купит себе сам. В ответ Гарольд пожал плечами – дескать, как угодно, – снова обернулся к Клайву, улыбнулся и завел с ним разговор. Брайан не слышал, о чем они там толкуют. Примерно в середине этой беседы в баре появился Эрик Лэмб с Шейлой Дейкин, и Клайв удалился в подсобку – не иначе как отыскать вишенку к «Бэбичам»[22 - «Бэбичам» – безалкогольный напиток на основе персикового сока.] Шейлы.

 

Брайан последовал за ними к столику и вскоре обнаружил, что сидит у стены, зажатый между автоматом по продаже сигарет и пышным бюстом Шейлы.

 

Она посмотрела на него и сморщила носик.

 

– Снова начал курить, Брайан? От тебя несет, как из грязной пепельницы.

 

– Это мама, – ответил он.

 

– И еще тебе не мешало бы подстричься, – заметила она и окунула вишенку в бокал. – Черт знает что на голове творится.

 

Где-то играло радио. Брайан слышал обрывки мелодий, но никак не мог понять, что это за группа. То ли «Дрифтеры»[23 - «Дрифтеры» – американская вокальная группа из чернокожих певцов, создана в 1953 г.], то ли «Плэттеры»[24 - «Плэттеры» – вокальная группа из Лос-Анджелеса, создана в 1953 г.]. Он хотел попросить Клайва включить погромче, но тот последние пять минут стоял в самом конце барной стойки, протирая полотенцем все тот же бокал, и пытался прислушаться к разговору. Он вряд ли хотел отрываться от этого своего занятия.

 

– Тихо! Тихо! – Гарольд постучал краешком подставки для бокала по столу, хотя нельзя сказать, чтоб публика в баре так уж расшумелась. – Я созвал вас, чтобы обсудить недавние события.

 

Тут Брайан понял, что почти допил свою пинту. И покрутил бокалом, чтобы собрать пену, налипшую на стенки.

 

– Недавние события? – Шейла крутила пальцем сережку. Она была металлическая и напоминала Брайану знаки, которыми украшают тотемный шест. Серьга оттягивала мочку уха почти к самому низу подбородка, и от тяжести дырочка в ухе покраснела и была отчетливо видна.

 

– Эту историю с Маргарет Кризи. – Гарольд все еще сжимал в пальцах подставку для пива. – Джон вбил себе в голову, что к этому имеет отношение кто-то из дома одиннадцать. В прошлый уик-энд после церкви был просто вне себя.

 

– Вот как? – заметила Шейла. – Жаль, меня там не было.

 

Гарольд покосился на нее.

 

– Конечно, не было, – сказал он. – Я и не ждал, что ты придешь.

 

– Нахал и мерзавец, вот ты кто! – Она принялась крутить другую серьгу. От ее смеха затрясся столик.

 

Гарольд подался вперед, но протиснуться в столь узкое пространство у него не было возможности.

 

– Мы просто должны себе уяснить, – сказал он, – что именно произошло.

 

Музыка кончилась. Брайан слышал, как поскрипывает полотенце Клайва о стенки бокала, слышал невнятное бормотание уединившихся в углу стариков.

 

– Да ты присядь с нами, Клайв, чего тебе там торчать! – Эрик Лэмб кивнул на стоявший рядом со стойкой свободный стул. – Ты такой же член общества, как и все мы, остальные.

 

Клайв отступил на шаг, прижал полотенце к груди и ответил, что не считает, что его место там. Но Брайан заметил, как уговаривает его взглядом Гарольд, и вот Клайв подтащил по линолеуму стул и втиснулся между Гарольдом и Шейлой.

 

– Я специально не позвал сегодня Джона. – Гарольд откинулся на спинку, скрестил руки на груди. – Нам ни к чему, чтоб он закатывал тут сцены.

 

– А почему он считает, что все это имеет отношение к дому одиннадцать? – Шейла допила «Бэбичам» и теперь вертела бокал за ножку. Он сползал к краю стола.

 

– Ты же знаешь Джона, – заметил Гарольд. – Вечно ищет повод для тревоги, никак не может успокоиться.

 

Брайан кивнул в знак согласия, хотя сам бы такое ни за что не сказал. Когда они были детьми, Джон любил пересчитывать автобусы. Думал, это принесет ему счастье.

 

«Чем больше автобусов мы увидим, тем лучше, – говорил он. – Тогда ничего плохого точно не случится». Из-за этого он опаздывал в школу, выбирал более длинный путь, часто останавливался, высматривая автобусы. Брайан смеялся: «Мы опоздаем, какое же это счастье?» Но Джон грыз ногти и говорил, что на сегодня еще недостаточно.

 

– Но ведь не думает же Джон, что этот извращенец ее заманил? – спросила Шейла. Бокал ее накренился – вот-вот упадет, – и Эрик Лэмб оттянул ее руку назад.

 

– О, нет, нет. Ничего подобного, конечно. – Гарольд вообще очень часто повторял «нет». Эти «нет» так и вылетали у него изо рта, точно стайка перепуганных птичек. Он умолк и принялся изучать подставку для бокалов.

 

– А я бы не удивилась, если да, – сказала Шейла. – До сих пор считаю, что он забрал того ребенка.

 

Гарольд смотрел на нее секунду-другую, потом опустил глаза.

 

– Но ведь с ребенком все оказалось в порядке, Шейла. – Эрик забрал у нее бокал. – А это самое главное.

 

– Чертов извращенец, – пробормотала она. – Лично мне плевать, что там считает полиция. У нас нормальная улица, на которой живут нормальные люди. И ему тут не место.

 

За столом воцарилось молчание. Брайан слышал, как течет «Гиннесс» по горлу Эрика Лэмба, как шуршит полотенце между пальцев у Клайва. Он слышал, как позвякивают серьги в ушах Шейлы, как Гарольд постукивает подставкой по столу, слышал собственное дыхание. Ведь тишина тоже имеет звучание. И она звенела в его ушах до тех пор, пока не стала просто невыносимой.

 

– Маргарет Кризи часто болтала с моей мамой, – проговорил он. И поднес бокал ко рту. Пива в нем почти не осталось.

 

– О чем это? – спросил Гарольд. – О доме одиннадцать?

 

Брайан пожал плечами:

 

– Я с ними никогда не сидел. Они часами играли в джин в задней комнате. Приятная компания – так говорила про нее моя мама. Умеет слушать человека.

 

– Да ведь она, Гарольд, только и знала, что сновать в твой дом и обратно, – заметила Шейла. Открыла кошелек, вытащила фунтовую банкноту и положила перед Клайвом.

 

– Неужели? Ни разу ее не видел.

 

– Ну, наверное, общалась только с Дороти, – сказала Шейла. – Пока тебя дома не было.

 

Брайан хотел положить на фунтовую бумажку горку мелких монет, но Шейла отодвинула его руку.

 

– Дороти видела, как Маргарет Кризи заходит в одиннадцатый дом, – сказал Гарольд. – И была она тогда в полной истерике, как недавно Джон. Считает, кто-то ей что-то сказал.

 

Клайв собрал пустые бокалы, понес их к бару, придерживая каждый одним пальцем.

 

– Ну, что тут добавить? Полиция считает, что пожар – просто несчастный случай.

 

– Сами знаете Дороти, – сказал Гарольд. – Она готова наговорить кому угодно что угодно. И при этом не понимает и половины того, что говорит.

 

Бокалы, позвякивая, покидали столик.

 

– Пока полиция не передумает и не начнет копать по новой все и с самого начала… – В кои-то веки Шейла говорила, понизив голос. Она все еще держала в руках кошелек, и Брайан услышал, как щелкнула застежка. Руки ее огрубели от жары, лак на ногтях облупился.

 

– Ради бога, Шейла, именно об этом я и говорю. – В баре никого больше не осталось, даже старички ушли. И все же Гарольд огляделся по сторонам и придвинулся к столу. – Прекрати паниковать. Мы же заранее договорились, что просто выразим свои чувства, и все. А остальное зависит от случая.

 

Брайан откинулся на спинку стула. Почувствовал, как ему в плечо уперся острый угол автомата по продаже сигарет.

 

– Но ведь она говорила с каждым, разве нет? Обошла всю улицу. И нам не известно, что она узнала. Она была умна, эта миссис Кризи. Очень умная женщина.

 

Шейла убрала кошелек в сумочку.

 

– Самой противно это признавать, но Брайан прав. Возможно, она знала больше, чем любой из нас.

 

– Это был несчастный случай, – сказал Эрик Лэмб. Он отчетливо произносил каждое слово, словно читал инструкцию.

 

Теперь, допив пиво, Брайан не знал, куда деть руки. Он макнул кончик пальца в лужицу пива на столе, начал чертить линии, пытаясь создать какой-то рисунок. Настоящая проблема, когда люди знают тебя с раннего детства. В этом случае они уверены, что имеют право внушить тебе, что именно ты должен думать.

 

– Нам просто надо сохранять спокойствие, – заключил Гарольд. – Нечего распускать языки. Мы же ничего плохого не сделали, ясно вам?

 

Брайан пожал плечами, кожаная куртка скрипнула. Нет, наверняка не настоящая кожа.

 

Они шли по улице к дому. Шейла взяла Брайана под руку ради устойчивости – туфли на ней были чертовски неудобные для ходьбы. Брайан считал, что на самом деле проблема вовсе не в босоножках, но взять ее под руку не отказался. Было уже почти десять. Эрик Лэмб шагал впереди, Гарольд остался в «Легионе», решив помочь Клайву закрыть заведение. Сейчас лучшая часть дня, подумал Брайан. Жара немного спала, над городом повисла тишина, дул даже легкий ветерок, еле слышно шелестя листвой в верхушках деревьев.

 

Они дошли до гаражей в конце улицы, и тут Шейла остановилась – поправить ремешок на босоножке. Она зашаталась, стоя на одной ноге, и привалилась к Брайану, чтоб сохранить равновесие.

 

– Вот чертова кукла, – выругалась она.

 

Он смотрел на дорогу. Свет покинул небо и давил теперь на горизонт, забрав с собой знакомые черты и ощущение безопасности. В сумерках дома выглядели иначе, казались раздетыми донага, словно некто лишил их защитной оболочки. Они смотрели друг на друга, точно враги, и в самой верхней точке, отдельно от остальных, высился дом под номером одиннадцать.

 

Неподвижный, тихий, чего-то ждущий. Шейла подняла голову, проследила за направлением его взгляда.

 

– Нет никакого смысла, верно? – заметила она. – К чему оставаться, если знаешь, что никому не нужен?

 

Брайан пожал плечами:

 

– Может, по отношению к нам он чувствует то же самое. Может, ждет извинений.

 

Шейла рассмеялась. Смех получился визгливым и сердитым.

 

– Ну, лично от меня извинений ему придется ждать чертовски долго.

 

– Неужели ты серьезно думаешь, что он это сделал? Что это он тогда похитил ребенка?

 

Она уставилась на него. Лицо ее словно окаменело, зрачки расширились – белков почти не видно, глаза гневно сверкали.

 

– Да ведь он как раз из таких, разве нет? Ты только глянь на него, сразу все ясно! Не тупи, Брайан.

 

Он почувствовал, что вся кровь так и хлынула в лицо. И порадовался тому, что она не заметила.

 

– Странный Уолтер, – пробормотал он.

 

– Вот именно. Даже дети это понимают.

 

Брайан посмотрел на свет в окнах дома Шейлы.

 

– А кто с твоими сидит? – спросил он.

 

Она улыбнулась:

 

– Они в няньках не нуждаются. Лайза уже достаточно взрослая. Умная, вся в мать пошла. Я хорошо ее воспитала.

 

Брайан снова взглянул на дом одиннадцать. Его очертания терялись на фоне неба, края крыши сливались с чернильной темнотой.

 

– Так вот чем обычно занимаются ребятишки? – спросил он. – Копируют своих мамочек и папочек?

 

Шейла едва ковыляла по тротуару, высоченные каблуки скользили по бетонному покрытию.

 

– Именно, – отозвалась она. – И нечего жалеть Уолтера Бишопа. Такие люди, как он, сочувствия не заслужили. Они другие, не как мы.

 

Лязгнул засов калитки, звук разнесся по пустой улице.

 

– Ты на самом деле думаешь, что полиция снова займется этим пожаром? – спросил он. – После того, как прошло столько времени?

 

Шейла развернулась к нему в полумраке. Лица видно не было, лишь очертания головы. Тень, скользящая на фоне быстро темнеющих кирпичей. И ответила ему шепотом, вполне различимым в тишине.

 

– Будем надеяться, что нет, черт побери, – сказала она.

 

И вот каблуки ее застучали по ступенькам, ключ повернулся в замке, а Брайан смотрел, как последние отблески дневного света покидают небо.

 

Он перешел улицу и направился к своему дому. Шел, засунув руки в карманы куртки. Сперва подумал, что ему показалось, но затем почувствовал снова. Ощущение было такое, будто о запястье трется какая-то картонка. Он остановился, дернул за подкладку рукава, немного оторвав ее.

 

Библиотечная карточка.

 

Он стоял под уличным фонарем. Ему удалось прочесть имя на карточке в неверном оранжевом свете.

 

«Миссис Маргарет Кризи».

 

Брайан нахмурился, затем сложил картонку пополам и стал заталкивать обратно под подкладку, пока она не исчезла.

 

Брайан стоял в дверях и оглядывал гостиную. Материнский рот, открытый во сне, выглядел огромным как пещера, отчего лицо казалось до ужаса тривиальным. Пустая коробочка от ассорти лежала на табурете, ковер был завален мусором, скопившимся за день: вязальные спицы, кроссворды, странички с телевизионными программами, вырванными из газеты…

 

– Мам! – окликнул он. Негромко, чтобы не разбудить ее, но достаточно отчетливо, чтоб убедить себя, что он это сделал.

 

В ответ послышался храп. Не такой оглушительный и раскатистый, как можно было бы ожидать, вполне себе умеренный. Даже какой-то задумчивый. Отец рассказывал, что, когда они познакомились, мама была девушкой нежной и грациозной. И Брайан решил, что, возможно, сдержанный храп – это все, что осталось от некогда застенчивой и хрупкой женщины.

 

Он не сводил глаз с открытого рта матери. Интересно, сколько же слов вылилось из него и попало в уши Маргарет Кризи. Мама никогда не умела вовремя остановиться. Использовала сеть из сплетен и пересудов, желая привлечь внимание людей, словно не верила, что она сама по себе достаточно интересна им, и не было другого способа их удержать.

 

Рот матери еще немного приоткрылся, веки сомкнулись еще плотней. И откуда-то из глубины груди послышался слабый всхлип.

 

Интересно, подумал Брайан, рассказывала ли она Маргарет Кризи о том ночном пожаре. О том, что она видела или думала, что наблюдала в затененных уголках улицы.

 

И еще он предположил: может, именно эти магические слова привели к исчезновению Маргарет Кризи.

 

Декабря 1967 года

Брайан подносит пламя спички к самокрутке и наблюдает за тем, как огонек прорезает в темноту.

 

Он мог бы курить и в доме, если б захотел. Потолки и стены комнат пропитаны запахом и пожелтели от материнских сигарет. Но он предпочитает выходить на улицу, чувствовать, как морозец пощипывает лицо, и смотреть во тьму. Стоять здесь, чтобы никто не беспокоил.

 

Авеню погружена в холодную зимнюю тишину. Окна и двери домов плотно закрыты, в трех топят камины, окна запотевают. В щелях штор и занавесок видны рождественские елки, но настроение у Брайана не слишком праздничное. Он искренне сомневается, что у кого-то с этим обстоит иначе – после всего того, что случилось.

 

Самокрутка тонкая и быстро подходит к концу. Остатки дыма царапают горло, в груди все сжимается. Он решает сделать последнюю затяжку и вернуться в теплую кухню, но вдруг замечает какое-то движение в дальнем конце дороги. У дома одиннадцать происходит какое-то перемещение в темноте. Освещение меняется, и все это он замечает краем глаза, уже когда собирается развернуться и войти в дом.

 

Он прикрывает самокрутку ладонью, чтобы не погасла, пытается рассмотреть, что же там происходит, но за оранжевым озерцом света от уличного фонаря все остальное тонет в чернильной тьме.

 

Однако какое-то движение там было, определенно.

 

Закрывая за собой заднюю дверь, он слышит звук быстро удаляющихся шагов.

 

– Можешь курить и здесь, Брайан. – Мать кивает на набитую до отказа пепельницу. – Помог бы мне с этими рождественскими открытками.

 

Она насаживает открытки на крохотные зеленые и красные крючки – получается подобие гирлянды из флажков. Пакетик со сладким заварным кремом подходит к концу.

 

– Надо же глотнуть хоть немного свежего воздуха, мам.

 

– Не забывай о своих почках, – предупреждает она.

 

Брайан подходит к окну, слегка отдергивает занавеску. Получается щелочка шириной не больше дюйма.

 

– Чего это ты там высматриваешь? – спрашивает она и откладывает открытки на колени.

 

– Одиннадцатый дом.

 

– Вроде бы ты говорил, что он уехал со своей мамашей. И вроде бы мы все решили, что нет смысла наблюдать за домом до тех пор, пока он не вернется.

 

– В саду у него кто-то ходит.

 

Она тут же вскакивает. Груда рождественских открыток разлетается в разные стороны, висевшие в самом низу картонажные ясли и ослик падают на ковер.

 

– Если уж хочешь что-то сделать, так делай как следует, – ворчит мать. – Погаси верхний свет и раздвинь занавески.

 

Брайан повинуется, и вот они начинают всматриваться во тьму.

 

– Что-нибудь видишь? – спрашивает она.

 

Он не видит. И они продолжают наблюдать в полном молчании.

 

Шейла Дейкин выходит выбросить мусор, слышен скрежет стекла по металлу. Сильвия Беннет раздвигает шторы в одной из комнат на верхнем этаже и выглядывает на улицу. Такое ощущение, будто она смотрит прямо на них, и Брайан прячется под подоконник.

 

– Да не видит она тебя, олух ты эдакий, – говорит мать. – Свет-то у нас выключен.

 

Брайан выныривает, смотрит в окно, но Сильвия уже исчезла.

 

– Может, снова те ребята из города, – рассуждает мать. – Может, они вернулись.

 

Брайан навалился грудью на подоконник. Ноги у него занемели, сбоку в ребра впивается спинка кушетки.

 

– Да они бы не посмели, – бормочет он. – После того, что случилось.

 

Мать насмешливо фыркает:

 

– Ну, не знаю. Лично я ничего не замечаю. Тебе, должно быть, показалось.

 

Она говорит и говорит, и в этот момент Брайан снова видит какое-то движение за тонкими деревцами с облетевшей листвой, что стоят в саду у Уолтера Бишопа.

 

– Вон, там! – Он стучит пальцем по стеклу. – Теперь видишь их?

 

Мать снова приникает лицом к стеклу, дышит возбужденно и часто.

 

– Сроду бы не подумала, – бормочет она. – Что, черт возьми, происходит?

 

– Кто? – Брайан тоже приникает к стеклу. – Кто это там?

 

– Да отодвинься ты, Брайан. Все загородил.

 

– Кто это? – повторяет он, слегка отодвигаясь.

 

Мать отходит на шаг, скрещивает руки на груди. И с удовлетворением замечает: – Это Гарольд Форбс, кто ж еще. Определенно Гарольд Форбс.

 

– Разве? – Брайан снова рискнул прижаться лицом к стеклу. – С чего ты взяла?

 

– Да я этого горбуна когда хочешь узнаю. Совсем никудышная осанка у этого мужчины.

 

И вот они снова всматриваются во тьму и видят свои отражения в стекле – искаженные от любопытства призрачно-бледные лица с открытыми ртами.

 

– Странные все же люди попадаются на этом свете, – бормочет мать.

 

Глаза Брайана уже совсем освоились с темнотой, и через секунду он отчетливо различает согбенную фигуру – человек что-то держит в руке и рассматривает этот предмет. Он движется между деревьями, приближается к дому номер одиннадцать. Это определенно мужчина, но Брайан не понимает, отчего мать так уверена, что именно Гарольд Форбс.

 

– Что он там несет? – Брайан протирает ладонью запотевшее стекло. – Ты не видишь?

 

– Не знаю, – отвечает мать, – но не это интересует меня в первую очередь.

 

Брайан оборачивается к ней, хмурясь:

 

– Ты о чем?

 

– Меня куда больше интересует, – продолжает мать, – кто это с ним?

 

Она права. Вслед за согбенной фигурой, мелькающей среди деревьев, идет второй человек. Он немного выше первого и стройнее, и оба указывают на нечто, находящееся за домом. Брайан еще плотнее приникает к стеклу, но картина расплывается, искажается и превращается в непонятный набор теней и линий.

 

Брайан выдвигает несколько предположений, но все они отметаются матерью по разным причинам – слишком молодой, слишком старый, слишком высокий.

 

– Так кто же это, как думаешь? – спрашивает Брайан.

 

Мать выпрямляется во весь рост, прижимает подбородок к груди.

 

– Есть кое-какие подозрения, – отвечает она, – но не знаю, имею ли я право…

 

Существует в мире лишь одно, что занимает мать больше, чем слухи. Это верность следующему принципу: надо скрывать информацию от заинтересованной стороны, руководствуясь неведомо откуда возникшими моральными соображениями.

 

Они спорят. В спорах Брайану никогда не удается одолеть мать – та слишком практична и слишком упряма. И вот он, наконец, сдается, но когда снова выглядывает в окно на улицу, видит: фигуры исчезли.

 

– Надо же, – говорит мать. Открытки все еще валяются на полу, и она на пути к дивану подбирает несколько с изображением Девы Марии.

 

– Как думаешь, что они там делали? – спрашивает Брайан.

 

Она берет еще одно печенье и, пока он ждет ответа, открывает баночку с заварным кремом и изучает содержимое.

 

– Что бы там ни было, будем надеться, это поможет нам избавиться от Бишопа раз и навсегда. Довольно с нас всех этих случаев за последнее время.

 

В кои-то веки сын с ней согласен. За последние несколько недель было несколько неприятных происшествий, следовали они одно за другим. Полиция почему-то отказывалась патрулировать их улицу, жители были предоставлены сами себе.

 

– Я одно скажу. – Мать откусывает кусочек печенья, сдобренного заварным кремом, целая россыпь крошек падает на салфетку. – Хорошо, что ты здесь, со мной, Брайан. Иначе я бы ночью и глаз не сомкнула. Ну, по крайней мере до тех пор, пока этот человек живет в том доме.

 

Брайан облокачивается спиной о подоконник, но его края больно врезаются в спину. В комнате слишком жарко. Мать всегда любила, когда жарко натоплено. Еще ребенком он стоял на этом же месте. Смотрел в окно, пытался придумать способ, как бы избавиться от этой жары и духоты раз и навсегда.

 

– Выйду выкурить сигаретку, – говорит он.

 

– Не понимаю, почему ты не хочешь курить здесь, Брайан. Тебя что, не устраивает моя компания?

 

Она снова принимается нанизывать рождественские открытки. А вот это тема, думает Брайан. Она помещает в ряд еще одного младенца Иисуса. Тринадцать вифлеемских звезд. Тринадцать нагруженных осликов. Целая гирлянда младенцев Иисусов будет украшать пространство над каминной доской и наблюдать за тем, как они с матерью будут поглощать рождественский ужин в полном молчании и в дурацких бумажных колпаках.

 

– Просто хочется глотнуть свежего воздуха.

 

– Только не торчи там целую вечность. Сам знаешь, нервы у меня расшатаны, не терплю оставаться одна в доме надолго. Ну, по крайней мере до тех пор, пока вся эта свистопляска не закончится.

 

Брайан берет с подоконника табакерку и коробок спичек.

 

– Ладно, я скоро, – обещает он.

 

И выходит в темноту.