Глава двадцать первая 68 страница

 

Глава девятая

 

1. Тем временем живших в Месопотамии и главным образом в Вавилоне иудеев постигло страшное, необычайное бедствие, выразившееся в том, что многие из них были перерезаны так, как раньше не бывало тому примера в истории. Чтобы в точности рассказать обо всем этом, мне придется изложить причины, поведшие к такому несчастию. В Вавилонии находится город Наардея, крайне оживленный, обладающий отличною и обильною землею. Ко всем прочим преимуществам присоединялось еще и то, что там был избыток населения. Город этот недоступен врагам, так как река Евфрат со всех сторон окружает его и он, кроме того, защищен стенами. В таких же благоприятных условиях находится на той же реке город Низибис. Уповая на укрепленность своих городов, тамошние иудеи удерживали у себя двойные драхмы, которые закон предписывает отдавать Предвечному, равно как не посылали никаких других жертвенных даров, и смотрели на свои города как на казнохранилища. Отсюда уже деньги при случае посылались в Иерусалим, причем огромные тысячные толпы людей сопровождали эту доставку денег из боязни перед грабежами парфян, которым Вавилония платила дань. В это время в Наардее жило два брата, Асиней и Анилей. Так как они [рано] лишились отца, то мать приучила их ткать, тем более, что в этом, по понятиям местных жителей, не было ничего позорного; у них мужчины даже прядут шерсть. Однажды мастер, у которого они учились, стал выговаривать им за их опаздывания на работу и затем подверг их телесному наказанию. Юноши приняли это за личное оскорбление, собрали все хранившееся у них в доме оружие и отправились в такое место, где река разделяется на два рукава; тут были отличные пастбища и множество хлеба, запасенного на зиму.

К ним собрались все негоднейшие юноши; им братья роздали оружие, сами стали во главе их и не переставали руководить ими при совершении всевозможных гнусностей. Уповая на недоступность своего убежища и соорудив себе укрепление, братья стали посылать товарищей к соседним пастухам с предложением выплачивать известную дань овцами, которые могли бы им служить пищею. При этом они обещали, в случае повиновения, жить с пастухами в дружбе и ограждать их от всех врагов, откуда бы они ни явились, и угрожали перебить их стада в случае отказа. Так как при таких условиях не было выбора, то пастухи послушались и послали им столько скота, сколько те от них потребовали. Таким образом, силы юношей крепли и они были в состоянии внезапными нападениями вредить кому угодно по личному своему усмотрению. Всякий, кто имел с ними дело, старался задобрить их, а они наводили страх даже на смельчаков. Молва о них дошла наконец до парфянского царя.

2. Тогда вавилонский сатрап, узнав об этом и желая подавить мятежников в самом корне раньше, чем они успели бы натворить бед, собрал возможно большее войско из парфян и вавилонян и ринулся на них, имея в виду нагрянуть на них врасплох, пока они еще не узнали о готовящемся на них походе. Он тихо оцепил низменность и спокойно дожидался следующего дня. То была суббота, когда иудеи отдыхают от трудов. Полагая, что враги в этот день не решатся вступить с ним в бой и что ему придется лишь схватить и перевязать их, он понемногу начал подвигаться вперед, имея в виду затем сразу неожиданно нагрянуть на них. В это время Асиней сидел со своими товарищами в стороне, причем оружие лежало вблизи их. Вдруг Асиней воскликнул: «Товарищи, до меня доносится конское ржанье, но не коней, которые пасутся на свободе, а таких, на которых сидят всадники; при этом я слышу лязг удил, боюсь, как бы враги не застали нас врасплох и не окружили нас. Пусть кто‑нибудь выйдет вперед соглядатаем, чтобы принести точную весть о случившемся; я желал бы, чтобы мое предположение оказалось ложным».

Так он говорил, и немедленно некоторые из его товарищей пошли удостовериться. Впрочем, они весьма быстро вернулись и сказали: «Ты нисколько не ошибся относительно действия врагов, которые более не желают, чтобы мы дольше издевались над ними. Они нас застигли хитростью и теперь нагрянут на нас с такою огромною ратью, что перебьют нас как скот, причем мы оказываемся бессильными что‑нибудь поделать, так как наш закон повелевает нам воздерживаться от всякого труда в сегодняшний день». Однако Асиней не разделял мнения лазутчиков на этот счет, но считал более разумным мужественно нагрянуть на врагов, чем спокойно дать убить себя; поэтому он предпочел прибегнуть в такой крайности к силе, на которую его побуждали обстоятельства; он решился даже преступить закон и готов был в случае необходимости умереть. После этого он взялся за оружие и тем подал пример смелости и храбрости своим товарищам. Итак, они ринулись на врагов, перебили множество их, которые столь беспечно рассчитывали на легкую победу, и обратили в бегство остальных.

3. Между тем парфянский царь, получив известие об этом сражении и удивившись мужеству братьев, пожелал лично повидать их и поговорить с ними. Поэтому он послал к ним самого верного своего телохранителя со следующим поручением: «Царь Артабан, хотя вы и позволили себе нанести дерзкое оскорбление ему и его стране, готов, однако, подавить свой гнев ради вашей доблести; он прислал меня предложить вам вступить с ним в союз, и с этою целью предоставляет вам безопасный проезд по всем его дорогам и просит дружественно явиться к нему без обмана и коварства. При этом он вам обещает подарки и такой почет, который вам при вашем теперешнем положении будет особенно полезен благодаря могуществу царя». Между тем Асиней сам не решился ехать, а послал своего брата Анилея с дарами, какие мог набрать. Тот отправился и вскоре предстал перед царем. Артабан, увидев одного только Анилея, спросил его о причине отсутствия Асинея. Узнав, что тот остался в своей низине из опасения, царь стал клясться всеми богами, что он никогда не обидит никого, кто явится к нему, полагаясь на его слово. При этом он протянул ему правую руку, что служит у всех варваров доказательством величайшего доверия. Никто из них, дав правую руку, никогда не счел бы себя вправе обмануть другого и никто не сомневается в своей безопасности, если получит это доказательство верности со стороны тех, кого он подозревал бы в желании причинить ему зло. Поступив таким образом с Анилеем, Артабан отослал его назад к брату для того, чтобы он уговорил его приехать к нему. Все это царь сделал, имея в виду воспользоваться доблестью этих иудейских братьев в свою пользу, а именно думая сделать из них себе оплот против своих собственных сатрапий, которые уже возмутились или собирались возмутиться. В таком случае он думал выпустить их против сатрапий; с другой же стороны, он боялся, что, если будет принужден к войне против мятежников. Асиней и вавилоняне лишь укрепятся в своем могуществе, при первом слухе о войне сами начнут неприязненные действия и в крайнем случае не упустят возможности по мере сил разорить страну.

4. С такими расчетами Артабан отправил Анилея. Последний крайне убедительно рассказал брату о любезности царя вообще, в особенности же о данной им клятве. В результате оба поехали к Артабану.

Последний принял их с большим удовольствием и удивился Асинею, который выказал такое геройство духа, тогда как на вид был так мал и настолько ничтожен, что вызывал во всех чувство презрения. При этом царь сказал друзьям своим: «он, очевидно, обладает душою гораздо более величественною, чем его тело». Во время пиршества царь указал на Асинея Авдагасу, начальнику своих телохранителей, и сказал, какой он славный герой и какую доблесть обнаруживает на войне. Однако Авдагас просил царя разрешить ему убить этого человека и тем воздать ему за все то зло, которое он причинил стране парфянской. На это царь ответил: «Не могу же я дать тебе такое разрешение по отношению к человеку, доверившемуся моему слову, человеку, которому, кроме того, я дал свою правую руку и которому поклялся именем богов. Но если ты толковый человек, то не заставишь меня прибегнуть к нарушению клятвы и сам постараешься отомстить за попранную парфянскую страну. Поэтому, когда он пойдет назад, ты напади на него и без моего ведома расправься с ним». На заре царь послал за Асинеем и сказал ему: «Юноша, теперь пора тебе вернуться восвояси уже для того, чтобы не возбудить в некоторых здешних полководцах зависти и не вызывать в них желания помимо моего ведома расправиться с тобою. Я тебе предоставляю вавилонскую область, дабы твоя заботливость оградила ее от грабежей и от всяких бедствий. Я считаю себя вправе видеть в тебе своего друга, так как я поклялся в своей верности, при этом ни в каких‑нибудь мелких делах, а в серьезном вопросе, касающемся твоей личной безопасности». С этими словами он вручил ему дары и немедленно отпустил Асинея. По возвращении последнего на родину он принялся за сооружение крепостей и за укрепление запущенных местностей. Таким образом, он вскоре достиг большого могущества, какого раньше не достигал никто, кто собственною смелостью добился столь высокого положения. Также и парфянские полководцы, которые посылались в его распоряжение, весьма раболепствовали перед ним. Малым сравнительно с их почетом казался почет, который оказывали ему за его доблесть жители Вавилона. Таким образом, Асиней достиг величайшего могущества: все дела Месопотамии сосредоточились в его руках, и это счастие его длилось пятнадцать лет.

5. Несмотря на такую удачу братьев, в конце концов и их начали постигать бедствия, главным образом потому, что они обратили свою добродетель, при помощи которой достигли такой великой власти, в насмешку, решившись ради удовлетворения своих страстей и удовольствия преступить древние узаконения. Дело в том, что в их страну прибыл некий парфянский военачальник; он привез с собою и жену свою, которая отличалась всевозможными прелестями и красотою своего стана вызывала всюду удивление. О красоте ее либо узнал, либо лично в ней убедился Анилей, брат Асинея; он в нее безумно влюбился и вместе с тем был в большом затруднении, так как у него не было никакой надежды овладеть этой женщиной иначе как силою; а с другой стороны, он никак не мог противостоять своей страсти. Поэтому немедленно мух ее был признан врагом Анилея, и лишь только между ними произошел поединок, в котором, конечно, пал муж, женщина должна была насильно выйти за Анилея. Вместе с тем она вошла в дом братьев и принесла в одинаковой мере горе как Анилею, так и Асинею, и причиною этого послужило следующее обстоятельство. Когда она после смерти мужа была захвачена насильно, то принесла с собою также изображения богов, которых почитали она и ее муж. У жителей тех мест в обычае держать в домах божков и брать их с собою во время путешествий; так и она привезла их с собою по обычаю своей страны. Сперва она поклонялась этим божкам втайне, когда же стала женою Анилея, она стала по‑прежнему почитать их и воздавать им те почести, которые воздавала при первом муже. Тогда наиболее приближенные к брату лица стали укорять Анилея, что он нарушает еврейские постановления и глумится над их законом, взяв себе в жены иностранку, которая отвергает жертвоприношения и установленное богопочитание. Пусть он смотрит, как бы ему в погоне за удовольствиями не пришлось потерять власть, которая теперь, благодаря Господу Богу, достигла такого значения. Однако они не только ничего не добились, но Анилей убил даже одного из наиболее почитаемых воинов за то, что он позволил себе слишком вольные речи. Умирая за законы, этот воин стал взывать к Богу о мести, которая должна была постигнуть Анилея и Асинея, и просил послать остальным товарищам такой же конец от руки врагов. Такая месть должна была постигнуть братьев за то, что они подали пример беззаконий, товарищей же за то, что они не поддержали его и допустили такие его страдания за глумление над законом. Товарищи очень опечалились, но пока сдерживали себя, памятуя, что они достигли благополучия исключительно благодаря могуществу братьев. Когда же они услыхали, что среди них происходит культ парфянских божеств[1426], они не сочли возможным дольше допускать такое глумление Анилея над законами. Поэтому они в громадном количестве явились к Асинею и громко требовали от Асинея, чтобы он, если раньше не сумел соблюсти своих интересов, теперь по крайней мере вернулся на путь истинный раньше, чем его преступление станет причиною гибели как для него, так и для всех остальных. Затем они жаловались на то, что брак его с этою женщиною заключен против их законов и обычаев, и говорили, что культ этой женщины направлен к обесчещению Господа Бога.

Асиней и сам знал прекрасно, что преступление его брата является и явится причиною великих бедствий; впрочем, он ничего не сделал, уступая родственному чувству, против брата, который был охвачен такою сильною страстью. Но когда ежедневно товарищи все в большем числе стали приставать к нему и все громче жаловаться на брата, он обратился к Анилею с соответственными представлениями и стал порицать его за прежние его поступки, потребовал прекращения этих безобразий на будущее время и велел отослать жену к ее родственникам. Однако он этим ничего не достиг; напротив, женщина, узнав, что народ волнуется из‑за нее, и боясь, как бы Анилей не пострадал из‑за любви к ней, подсыпала Асинею в пищу яду и таким образом освободилась от этого человека. При этом она не беспокоилась о последствиях своего поступка, так как судить ее пришлось бы ее же сожителю.

6. Став, таким образом, единовластным правителем, Анилей задумал идти походом на некоего Митридата, человека, занимавшего в стране парфянской высокое положение и женатого на дочери царя Артабана. Это владение он подверг разграблению, причем захватил здесь массу денег, рабов, скота и много другого, что может сделать жизнь человека приятною. Находившийся поблизости Митридат, узнав о захвате своих владений, страшно рассердился на то, что Анилей без всякого повода и невзирая на его высокое положение вздумал обидеть его; потому он набрал как можно более всадников, и притом наилучших, и явился во главе их, чтобы начать неприятельские действия против Анилея. Прибыв к одной из своих деревень, он расположился здесь на отдых, имея в виду на следующий день вступить в бой, так как следующий день была суббота, которую иудеи обыкновенно проводят в бездействии. Анилей узнал о том от некоего сирийца, жителя другой деревни; этот человек, между прочим, сообщил ему все в точности, а также указал ему место, где Митридат собирался ужинать; поэтому Анилей, накормив своих солдат заранее, ночью двинулся вперед в расчете застигнуть парфян врасплох. Около четвертой стражи[1427]он напал на врагов, когда те еще спали, перебил многих из них, а остальных обратил в бегство. При этом он захватил Митридата живьем, посадил его голого на осла и повез с собою, а это у парфян считается величайшим бесчестием. Приведя его затем в таком жалком виде в лес, Анилей должен был приложить все старания отговорить товарищей своих, которые требовали смерти Митридата. Он указал им на то, насколько нехорошо убивать человека, занимающего у парфян столь высокое положение, притом особенно высоко чтимого у царя, благодаря родству с ним. Теперь дело еще возможно поправить, потому что, если Митридат и подвергся оскорблению, он все‑таки будет относиться с благодарностью к тем, кто спас ему жизнь. Если же он подвергнется гибели, царь, конечно, не задумается устроить великую резню среди вавилонских иудеев. Последних, однако, следует пощадить как из родственных чувств, так и потому, что, если приключится какая‑нибудь неудача, они лишатся последнего убежища, тем более, что цвет иудейского юношества уже призван под знамена. Так рассуждал Анилей и убедил собрание, которое отпустило Митридата.

Когда последний вернулся домой, жена встретила его упреками и спросила его, неужели он, зять царя, так спокойно отнесется к нанесенному оскорблению и не подумает отомстить обидчикам своим, удовлетворившись тем, что избег плена у иудеев. «Поэтому вернись теперь, – сказала она, – к своей прежней доблести, или я должна поклясться своими царственными богами, что перестану быть твоей женой». Тогда Митридат, не будучи в состоянии выносить изо дня в день постоянные глумления, а с другой стороны, зная гордость жены и боясь расторжения брака с нею, против воли и неохотно решился собрать по возможности большое войско и двинулся во главе его на врагов. При этом он решил скорее погибнуть, чем попасть в руки иудеев.

7. Когда Анилей узнал, что Митридат приближается к нему во главе огромного войска, он счел постыдным оставаться в своих низинах, а не выступать навстречу врагам. Поэтому он, полагаясь на прежние свои удачи, рассчитывал и теперь справиться с врагами и думал, что, по обыкновению, возбудит мужество своих воинов. Таким образом, он двинул вперед свою рать. К его войску пристали многие лица в расчете поживиться на чужой счет во время грабежа; кроме того, эти люди думали устрашить врагов своим внешним видом. Они прошли около 90 стадий, причем путь их лежал по безводной местности, был полдень и их страшно мучила жажда. Тут‑то внезапно появился Митридат и нагрянул на них, истощенных жаждой и потому не бывших в состоянии в такую жару даже нести оружие. Началось постыдное бегство людей Анилея, так как им, утомленным, приходилось сражаться с бодрым неприятелем. Произошла страшная резня, и много десятков тысяч народа пало.

Анилей с трудом собрал остатки войска и спасся бегством в лес. Этим он доставил большую радость Митридату, который одержал такую победу. Впрочем, к Анилею вскоре собралось огромное количество всякого сброда, который нисколько не дорожил своею безопасностью, но искал лишь минутной удачи. Конечно, эти люди несколько пополнили ряды его поредевшего войска, но они не могли сравниться с павшими, благодаря своей полной неподготовленности; впрочем, он с ними нагрянул на вавилонские деревни и подверг их полному опустошению. Тогда вавилоняне и прочие участники войны послали в город Наарду к жившим там иудеям с требованием выдать им Анилея. Это было тщетное желание, потому что иудеи, даже если бы и хотели, не имели возможности выдать его; поэтому они предложили заключить мир. Так как и те желали мира, то они вместе с вавилонянами послали людей к Анилею для переговоров. Вавилоняне, лично осмотрев и изучив то место, где расположился станом Анилей, ночью тайно напали на опьяненных и покоившихся в глубоком сне врагов и без труда перебили всех, и в том числе Анилея.

8. Таким образом вавилоняне освободились от столь тягостного им соседа, который до сих пор служил им препятствием в их действиях против иудеев. С последними они всегда сильно ссорились вследствие разности религиозных установлений, и обе стороны старались делать друг другу неприятности. Поэтому теперь с гибелью Анилея вавилоняне набросились на иудеев. Последние боялись насилия со стороны вавилонян и, не будучи в состоянии оказать им сопротивление в открытом бою, а с другой стороны, считая невозможным жить с ними, ушли в Селевкию, один из наиболее выдающихся городов, основанный Селевком Никатором. Население этого города составляют в большом числе македоняне, а еще в большем – греки; также имеется там значительное ассирийское население. В этот город бежали иудеи; тут они в течение пяти лет жили спокойно, на шестой же год в Вавилоне появилась среди них чума. Вследствие этого в Селевкию пришли новые иудеи. Их постигло тогда более крупное бедствие, о котором я сейчас расскажу.

9. Между греками и сирийцами Селевкии происходили постоянные споры и разногласия, причем, однако, победителями всегда оставались греки. Теперь же, когда в этот город переселились иудеи, перевес оказался на стороне сирийцев, потому что к ним примкнули иудеи, привыкшие к опасности и отличавшиеся также способностью воевать. Тогда греки, видя, что они в меньшинстве, и считая единственным средством к восстановлению своего прежнего значения по силе возможности разъединение иудеев и сирийцев, вступили в переговоры с теми сирийцами, с которыми они раньше были близки, и обещали им мир и дружбу. Те охотно на это согласились. Таким образом, обе стороны вступили в переговоры, которые вели наиболее выдающиеся представители той и другой партии. Вскоре состоялось полное соглашение. После этого, желая дать друг другу веское доказательство взаимной дружбы, они воспользовались ненавистью к иудеям, напали на них неожиданно и перебили свыше 50 000 человек. Таким образом погибли все иудеи, кроме тех, кого спасли сострадательные друзья или кому дали возможность бежать близкие соседи. Беглецы направились в Ктесифон, город с греческим населением, недалеко от Селевкии. Тут царь обыкновенно проводил зиму, и здесь у него были собраны значительные запасы. Впрочем, и тут они не могли долго оставаться, потому что селевкийцы не питали никакого уважения к своему царю. Таким образом, все тамошнее иудейское население дрожало перед вавилонянами и селевкийцами, тем более, что все жившие в тех местах сирийцы соединились с селевкийцами с целью истребить иудеев. Поэтому многие иудеи ушли в Наарду и в Низибис из‑за безопасности в этих городах и руководствуясь тем, что там была сосредоточена масса воинов. Таково было положение вавилонских евреев.

 

 

Книга девятнадцатая

 

Глава первая

 

1. Император Гай не только выказывал сумасбродство относительно иерусалимских и прочих живших в тех местах иудеев, но и в своем безумии свирепствовал по всему протяжению Римской империи, на суше и на море, преисполняя мир тысячами таких бедствий, о которых никогда раньше не было слышно. Наиболее чувствовал его гнет город Рим, который он нисколько не выделял из числа прочих городов; тут он своевольно обращался со всеми гражданами и особенно с сенаторами, главным же образом с теми, которые принадлежали к числу патрициев и пользовались почетом за знатное происхождение. Он ревностно преследовал сословие всадников, которые пользовались особенным почетом и значением благодаря своим деньгам и которые почитались одинаково с сенаторами[1428]; из числа их поэтому пополнялись члены сената. Этих людей он подвергал бесчестию и изгнанию, убивал их и присваивал их имущество. Вообще все эти казни в большинстве случаев имели в виду разграбление имущества казненных. Он требовал себе божественных почестей и желал, чтобы подданные его поклонялись ему, как богу. Придя в храм Зевса[1429], который римляне называют Капитолием и считают наиболее священным капищем своим, он осмелился назвать Зевса братом. В прочих своих поступках также сказывалось безумие. Так, например, считая лишним проезжать на корабле от кампанского города Дикеархеи до другого приморского города Мизены и вообще признавая себя владыкой моря и земли и потому считая себя вправе требовать от них покорности, он соединил эти города, находящиеся на расстоянии тридцати стадий, мостом и оставил таким образом в стороне весь залив и ездил по мосту в колеснице, утешая себя тем, что ему, как богу, так подобает путешествовать[1430]. Он не оставил ни одного греческого храма без разграбления; везде, где находились какие‑нибудь рисунки или изваяния или утварь, он приказывал привозить все это к нему, говоря, что красивое обязательно должно находиться в красивейшем месте, а таким является город Рим. Похищенными таким образом вещами он украшал дворец и свои сады, а также свои многочисленные, рассеянные по всей Италии, виллы. Он даже распорядился перевезти в Рим статую почитаемого греками Зевса олимпийского, работы афинянина Фидия[1431]. Впрочем, это намерение его не было приведено в исполнение, так как архитекторы сказали Манлию Регулу, которому была поручена перевозка статуи, что изваяние сломается, если его вздумают сдвинуть с места.

Говорят, что Манлий по этой причине, а также потому, что ему явились во сне необыкновенные знамения, отказался от своего намерения и написал Гаю извинение, что не может исполнить его поручение. В результате он, конечно, подвергся бы казни, если бы его не спасла неожиданная кончина Гая.

2. Сумасбродство императора достигло такой степени, что, когда у него родилась дочь, он снес ее на Капитолий и положил на колени статуи Юпитера, уверяя, что этот ребенок в одинаковой мере принадлежит как ему, так и Юпитеру, что у нее, значит, двое отцов и что он, Гай, поэтому оставляет вопрос открытым, кто из них обоих является более могущественным. Между тем народ спокойно взирал на такие его поступки. Гай также позволил рабам выступать с какими угодно обвинениями против своих хозяев; конечно, все, что они говорили, было ужасно, потому что в угоду Гаю и по его понуждению ими возбуждались страшнейшие обвинения. Дело дошло даже до того, что некий раб Полидевк решился выступить с обвинением против Клавдия, и Гай не постеснялся явиться послушать судебное разбирательство по делу своего родственника; он питал даже надежду найти теперь предлог избавиться от Клавдия. Однако это дело у него не выгорело, ибо он преисполнил все свое государство наветами и злом, а так как он сильно восстановил рабов против господ, то теперь во множестве стали возникать против него заговоры, причем одни участвовали в них, желая отомстить за испытанные бедствия, другие же считали нужным избавиться от этого человека раньше, чем он вверг бы их в большие бедствия. Поэтому смерть его была бы по законам всех народов всякому желательна, особенно же нашему народу, который чуть не погиб, если бы смерть Гая не наступила так быстро. Я желаю подробно рассказать о нем особенно потому, что этот рассказ должен возбудить во всех, которые находятся в каком‑нибудь стеснении, большую уверенность во всемогуществе Божьем и дать им утешение; для тех же, которые считают счастье вечным, даже если оно не связано с добродетелью, тут заключается предостережение.

3. Тремя способами собирались умертвить Гая, и в каждом из этих заговоров инициаторами являлись благородные мужи. Так, например, Эмилий Регул, родом из иберийского города Кордубы, собрал товарищей, имея в виду либо при помощи их, либо самолично умертвить Гая. Во главе другой партии заговорщиков стоял трибун Кассий Херея; наконец, Аппий Минуциан был также готов покончить с этой тиранией. Причиной их ненависти к Гаю являлись различные обстоятельства. Так, Регул был человеком весьма вспыльчивым и с ненавистью относившимся ко всему, в чем проявлялась несправедливость; в его характере вообще была решимость и любовь к свободе, почему он и не скрывал своих планов, о которых сообщил друзьям и другим людям, казавшимся ему достаточно решительными. Минуциан пришел к своему решению вследствие желания отомстить за близкого друга Лепида, одного из выдающихся граждан, которого казнил Гай[1432]. С другой же стороны, его побуждал страх за самого себя, так как Гай и ему, подобно другим, выразил свой гнев и намерение казнить его. Наконец, Херея был возмущен теми упреками в трусости, которые швырял ему в лицо Гай, а с другой стороны, несмотря на свое расположение и готовность служить ему, отлично сознавал, что каждый день приносит ему опасность; поэтому он не усматривал в убиении Гая постыдного поступка. Все эти заговорщики считали удобным сообщать о своих намерениях тем, которые видели безобразия Гая и после его смерти могли надеяться избегнуть затруднений. Они рассчитывали на вероятный успех своего предприятия и в этом случае считали большим преимуществом располагать таким количеством добрых товарищей, которые на благо города и государства не задумались бы рискнуть собой даже с возможностью собственной гибели. Главным образом эти желания обадривали Херею, который желал прославиться; с другой же стороны, ему как трибуну, имевшему свободный доступ к Гаю, исполнение покушения представлялось менее затруднительным, чем другим[1433].

4. В это время начались игры[1434]. Зрелище это особенно любимо римлянами, которые охотно стекаются в цирк и толпой приступают с просьбами о своих нуждах к императору. Последний не считает себя вправе отказывать им и всегда исполняет эти просьбы. И в этот раз народ приступил к Гаю с настоятельной просьбой об ослаблении поборов и облегчении бремени налогов. Гай не согласился, а так как народ слишком бурно выражал свои желания, он распорядился схватить крикунов и безотлагательно казнить их. Так велел Гай, и приказание его было исполнено; тут погибла масса народа. Чернь перестала кричать и в ужасе смотрела на это, убедясь воочию, насколько легко их просьбы могут повести к смерти. Между тем Херею все это побудило и еще более убедило в необходимости заговора и освобождения человечества от озверевшего Гая. Неоднократно собирался он покончить с ним во время пира, но каждый раз удерживался, не потому, что затруднялся его умертвить, но потому, что желал выбрать наиболее удачное время, чтобы наверняка привести в исполнение свой замысел.

5. Он служил уже продолжительное время, но общение с Гаем не доставляло ему ни малейшего удовольствия. Когда Гай поручил ему собирание податей и всяких недоимок императорской казне, которые успели с течением времени удвоиться, Херея не торопился с этим делом, слушаясь более своего сердца, чем приказаний Гая, а так как он жалел и щадил людей при взимании этих поборов, то возбудил против себя гнев Гая, и тот вследствие такого медленного собирания податей назвал его старой бабой. Император вообще глумился над ним, и всякий раз, когда на его долю выпадала необходимость просить о назначении пароля, тот назначал слово «баба», делая к этому всевозможные позорные добавления. Все это Гай делал, хотя сам не был свободен от упрека в неких таинственных похождениях. Дело в том, что он облекался в женские одежды и выдумал своего рода прическу, причем вообще придавал себе вид женщины; несмотря на все это, он осмеливался называть Херею такими позорными именами. Всякий раз, когда Херее приходилось являться за паролем, у него вскипал гнев, особенно когда ему приходилось сообщать пароль войску, потому что тогда товарищи его смеялись над ним. Всякий раз, когда он являлся с докладом к императору, они рассчитывали на немалое удовольствие. Поэтому у Хереи, который был доведен в своем гневе до крайности, окончательно созрела решимость наметить некоторых товарищей по заговору. Тут был некий Помпедий, имевший звание сенатора и прошедший почти все общественные должности; впрочем, он был эпикурейцем[1435]и вел праздный образ жизни. На него донес его враг Тимидий, будто он позволил себе неприличные отзывы о Гае; при этом он призвал в свидетельницы актрису Квинтилию, отличавшуюся большой красотой и имевшую множество поклонников, и в том числе Помпедия. Женщина эта отказалась лжесвидетельствовать против него и тем навлечь смерть на своего возлюбленного. Тогда Тимидий потребовал для нее пытки. Гай в исступлении приказал Херее немедленно пытать Квинтилию; он охотно пользовался Хереей для приведения в исполнение смертных приговоров и вообще во всех тех случаях, когда требовалась известная жестокость. Он рассчитывал на особенную безжалостность Хереи, который, конечно, будет стараться избегнуть обвинения в слишком большой мягкости. Когда Квинтилию повели на пытку, она наступила на ногу одному из своих поклонников, побуждая его тем самым мужаться и не бояться за нее во время пытки, которую она собиралась перенести со стойкостью. Тогда Херея стал жестоко пытать ее, правда, он делал это против воли и лишь из необходимости, дрожа за самого себя. Затем, когда она все‑таки ничего не сказала, он представил ее Гаю. Квинтилия своим истерзанным видом вызвала у всех присутствующих ужас. Сам Гай почувствовал при виде ее жалость, оправдал и отпустил ее и Помпедия, причем почтил ее даже денежным подарком в утешение за испытанные страдания и в награду за выказанную стойкость.