Японские методы и дальневосточная политика союзников

Японцы на основании своих особых соображений, как мы уже видели, решили еще в начале операций, что приморские провинции будут находиться под их специальной охраной. С величайшим подозрением они смотрели на войска и усилия других союзников, в особенности британцев и американцев, предумышленно стараясь своими приказами исключить их из своих совещаний и по возможности удалять их от управления отвоеванными территориями. Так 27-й баталион американской пехоты высадился во Владивостоке за несколько дней перед боем под Духовской; ему было обещано сделать все возможное для своевременной доставки на фронт, чтобы он мог принять участие в сражении;но японцы, в ведении которых была железная дорога, постарались, чтобы баталион прибыл на день позже; вместо того,, чтобы двинуть американцев вперед, их отцепили в Свиягине, а затем везли день за днем, держа их все время верст на пять позади японского фронта. К тому же японцы никогда не доверяли своим союзникам. Ни один приказ по японской армии никогда не сообщался союзным, командующим, пока операция не была выполнена или доведена до степени, не дающей им возможности принять в ней участие или предложить свою помощь. Японцы никогда не^совещались со своими союзниками и никогда не сообщали им о каком нибудь своем передвижении, пока ононе совершилось. С чешскими командирами они обращались недостаточно вежливо, а вагоны английских офицеров наводнялись их рядовыми, которые дерзко спрашивали, что нам нужно, в Сибири и когда мы предполагаем отправиться домой; но наивысшее презрение они питали к русскому народу. Этих несчаст-

— 41 —

ных людей они сбрасывали с железнодорожных платформ, пуская в ход приклады своих винтовок как против женщин, так и мужчин, обращаясь с ними точь-в-точь, как с племенем покоренных готтентотов. Я не понимал такого поведения со стороны нашего восточного союзника и чувствовал, что это могло быть только безответственным буянством и озорством нескольких солдат и офицеров. Позже оказалось, что это было общей политикой японской армии обращаться с каждым свысока; они превосходно усвоил» эти уроки у современных гуннов.

Я приведу два примера, не ярких и не единственных, но о которых без сомнения имеются официальные протоколы. Я стоял в Никольске на платформе, ожидая поезда; кругом была толпа русских; недалеко находился японский часовой. Вдруг он бросился вперед и ударил прикладом своей винтовки в спину русского офицера; последний упал плашмя, катаясь от боли по полу, между тем как японец, скаля зубы, взял ружье «на караул». Хотя кругом стояло не мало народа, ни у одного из русских не хватило духу пристрелить японца; не желая вмешиваться, я ничего не предпринял, но наблюдал, что будет дальше. Десять минут спустя другой японский часовой повторил то же самое, но на этот раз жертвой была хорошо одетая русская дама. Русские были так запуганы, что даже ее друзья побоялись помочь ей. Я подошел, чтобы помочь; японец отстранился, но продолжал смеяться, точно все (это было милой шуткой. К нам подошло несколько английских солдат, и японец заметил, что дело начинает принимать серьезный оборот. Я отправился в японскуюглавную квартиру, находившуюся недалеко в вагоне, и донес о происшедшем. Офицер казался удивленным, что я вступился за каких-то русских, которые, как он сказал, могли быть большевиками,—кто их знает,—и осведомился, не испытал ли я какой нибудь неприятности от часового. Я отвечал, что первый же японец, который дотронется в моем присутствии до английского офицера или солдата, будет убит на месте. Это повидимому удивило японского офицера, который указал на то, что они оккупировали Сибирь и имеют право делать все, что им угодно. Я счел необходимым поставить ему на вид, что японцы действуют в союзе с другими державами, включая сюда и Россию; что мы здесь находимся в качестве друзей русского народа, а не завоева-

— 42 —

телей. Этого как раз он не мог или не хотел понять. Кончил я тем, что предупредил его: если его часовые не получат приказа вести себя менее дикарски, то будет положен конец их подвигам. Позже я слышал, что разговор помог, но по отношению к японским войскам он мог только слегка смягчить их обращение с беззащитным русским населением.

Но это только образец их поведения по отношению к простому народу. Впрочем, для них есть некоторое извинение: при подходящих условиях они обращаются со всеми одинаково. Еще батальонный командир был не особенно подходящим объектом для их шуток по той простой причине, что был обыкновенно окружен достаточным количеством солдат для внушения себе должного уважения, но генерал без конвоя был всегда желательной мишенью для их милого внимания. Даже глава британской военной миссии не мог надеяться избежать самого оскорбительного обращения. Однажды моя часть занимала для охраны телеграфную сеть, так что я имел возможность лично передать депешу японской главной квартире относительно особого поезда, который ожидался на их станции. Содержание ее было таково: «Особый поезд №... ожидается на ваш участок в такой то час...; он везет главу британской военной миссии, генерала... и его штаб из Владивостока в Уфу для важного совещания с генералом.... главнокомандующим русскими и чешскими войсками. Соблаговолите приготовить линию для проезда». Так, вы думаете, японцы соблаговолили «очистить путь для движения»? Они остановили поезд, окружив его отрядом солдат с примкнутыми штыками. Затем оскорбили главу британской миссии, посадив его вместе со штабом под арест, и тогда приступили к тщательным расследованиям, чтобы выяснить, не были ли это переодетые германские эмиссары. Наглость всего их образа действий была так необычайна, хотя и характерна, что когда штаб генерала передавал мне о случившемся, я в первую минуту не знал, смеяться мне или негодовать.

Я отправился в Сибирь в общем благоприятно настроенный по отношению к этому довольно-таки удивительному народу. Я постарался внушить своим солдатам отдавать честь каждому японскому офицеру и быть как можно вежливее с каждым японским солдатом, что они буквально и выполняли. Скоро я обра-

— 43 —

тил внимание на то, что только в редких случаях японский офицер -брал на себя труд отдать ответную честь моим солдатам и еще реже японский солдат приветствовал английского офицера; всего чаще он отвечал презрительной гримасой. Скажу вполне откровенно, что я восхищался преданностью японцев своим воинским обязанностям, но невозможно пройти мимо их упорной дерзости по отношению к тем, кто стремится сохранить с ними мир и дружбу. К сожалению, правда, что они были введены в заблуждение своей уверенностью, что Германия предназначена управлять миром, поверив чему они стали брать пример с этого ужасного образца. Они совершенно открыто бахвалятся, что они «германцы востока». Будем надеяться, что они правильно поймут недавний урок истории.

Во время моего пребывания в Приморской области мне не доводилось ни видеть, ни слышать о каком-нибудь деянии или распоряжении со стороны японской главной квартиры, которые хоть в малейшей степени могли бы содействовать административной реорганизации страны. Наоборот, я видел многое, убедившее меня, что страна Восходящего Солнца была в то время более заинтересована в поддержании беспорядка, как наивернейшего средства для укрепления своих собственных честолюбивых намерений-

УПРАВЛЕНИЕ.

Вскоре после очищения Уссурийского фронта от большевиков, я получил предписание от генерала Отани взять на себя управление железной дорогой и округами по обе стороны ее на 50 верст в глубину, между Спасским и Уссури включительно. Моей обязанностью было оберегать путь и управлять округом, принимая все нужные меры для поддержания свободного движения по путям сообщения. Мне было указано избрать Спасское своим местопребыванием и сделать все приготовления для зимовки там. Согласно с этим, я постарался завязать сношения со старыми русскими властями, военными и гражданскими, где таковые еще оставались, и с новыми там, где они оказывались.

Начали мы также с трудом восстанавливать разрушенную структуру человеческого общества. Уже более года в этих областях не знали другого закона, кроме силы, и много старых грехов и общественных язв требовало ликвидации. Я совершил не мало поездок по окрестным деревням и заимкам в сопровождении небольшого личного конвоя, ставил посреди улицы стол и с помощью приходского священника и старосты местного общества выслушивал и разбирал общественные и частные препирательства, начиная с угроз и оскорблений личности до прав на владение и занятие хутора. Апеллировать было не к кому— бравые Томми, стоявшие за мною со штыками, ставили мои приговоры вне всяких сомнений. Я передал одно или два дела по вопросу о правах собственности законному суду, но стороны«в обоих случаях протестовали против этого, заявляя, что они предпочитают мое немедленное решение. Трех убийц я предалуголовному суду, который я созвал с одним старым русским офицером в качестве председателя, но последний был так напуган

45 —

перспективой произнести подсудимым смертный приговор, что я принужден был отослать их в другой округ для осуществления над ними правосудия. Слух об этом судопроизводстве распространился с такою быстротой, что стало весьма затруднительно, если непрямо невозможно, успешной подробно разбирать дела, благодаря с каждым днем все увеличивавшемуся наплыву тяжущихся. Я начал понимать, почему в более цивилизованных обществах судебные процедуры стоят так дорого. Или русский крестьянин— 'страшнейший сутяга, или он ошибочно принял систему доступного суда за здоровый английский спорт, который его весьма забавлял.

Было крайне лестно слышать, что этот народ предпочитал обращаться для улажения своих споров к «английскому полковнику Ворпу», чем в русский суд. Это была самая интересная работа, которую мне пришлось выполнить в этой стране. Самый простейший случай лучше знакомил меня с русскими учреждениями и характером народа, чем годы изучения их по книгам. Я понял разницу между правами крестьянина-арендатора и правами казачьей общины. Закон о лесах уже один требовал специального изучения. Интимная сторона русской семейной жизни обнажалась передо мною сверху до низу со всем ее романтизмом, средневековым укладом и грязной подкладкой насилия и суеверия. Действительно, я так увлекся этой работой, что с величайшим сожалением должен был оставить ее для более важной и значительной деятельности.

Союзные войска в Забайкальи выполнили теперь свою задачу, рассеяв неприятельские силы и достигнув некоторых успехов в деле управления; но если было необходимо укрепить эту работу и придать ей прочное значение, нужно было создать некоторый центр, отличный от союзного командования, вокруг которого она могла бы объединиться и который придал бы ей надлежащее руководство и поддержку.

Сибирское правительство было установлено живыми элементами старого режима и наиболее видными членами партии социалистов-революционеров, но их авторитет не признавался, а распоряжения не всегда свидетельствовали о знании ими^ дела. Эти заметные люди могли кое-что сделать, но даже они не могли обойтись бсз главы, и весь вопрос был в том, как им обеспечить такого главу правительства. Союзники взяли на себя управление

— 46 —

дальневосточными провинциями, но если они хотели осуществить свою цель и разрушить герхманские замыслы, было необходима распространить их власть к Уралу и, если возможно, даже за Урал. Блестящие подвиги чехов временно произвели смятение среди террористов, но богатая, беспомощная Россия могла снова возбудить их жадность, что было вполне достаточно для возобновления их усилий снова овладеть ею. Для того, чтобы стать более действительной, помощь и деятельность союзников должны были придвинуться ближе к сцене настоящей борьбы. Екатеринбург и Омск, казалось, были единственно возможными центрами, которые могли доставить нужные удобства и подходящую обстановку для этого дальнейшего шага союзной программы. В общих чертах все соглашались с этим предположением, но каждый держался особого мнения касательно того, как это должно было быть выполнено.

Япония, крепко утвердившись в столь желательных ей приморских провинциях, смотрела без энтузиазма на предложение покинуть то, что ей более всего было нужн.о для ослабления давления на фронте, в котором она была нисколько не заинтересована. То, что Париж может пасть под ударами германцев, не имело для нее никакого значения, сравнительно с американским контролем Восточно-Китайской железной дороги или присутствием «Бруклина» во Владивостоке.

Америка еще, казалось, не сообразила, какая часть Дальнего Востока имела всего больше значения в ее глазах, но желала жить со всеми в мире и выиграть как можно больше из всего этого. Армии ее были на западном фронте, но взоры ее были обращены на восточные берега Тихого океана, а разве не лучше всего было оставаться там, где можно было зорко следить за тем, что сделают другие.

Да и кто мог думать о возможности отправить войска за шесть тысяч миль от базы, в страну, которая местами была враждебно настроена. Удастся ли преодолеть множество опасностей и затруднений, которые наверно встретятся на пути. А если бы это и удалось, кто мог ручаться за любезный прием. А в случае неудачи, как можно было бы предотвратить ужасное крушение«Таковы были некоторые из задач, которые предстояло решить,

— 47 —

а разрешенные в одном направлении, они исключали всякоеотступление назад.

Американцы и японцы были заняты другим и потому не могли годиться для этого предприятия. Не боясь упрека в национальном самолюбовании, можно утверждать, что была налицо только одна сила, в которую абсолютно верили умеренные русские люди всех партий и которая могла предохранить от всех случайностей. Взоры всех были обращены на испытанный в боях старый батальон, доказавший свою храбрость на суше и на море.

У русского общества были подорваны все корни, и вся страна обратилась в огромный человеческий хаос. Жизнь человека была обесценена и в самом деле была самой дешевой вещью в стране. При наличии центра для создания порядка, необходимо была иметь >силу для первоначальной его защиты. Государственная власть не может действовать насилием, не угрожая при этом своему собственному существованию. Риск был велик: крупные военные силы могли возбудить подозрение, а небольшие силы должны полагаться для своей безопасности на нечто иное, чем простые штыки. С должным вниманием к ее опасности, но с убеждением, что дело стоит того, чтобы им заняться, я принял на хебя задачу, которую судьба возложила на меня.

Мы устроились зимовать в Спасском, когда я получил приказание проследовать в Омск; при этом было указано, что было бы хорошо, если бы я раньше посетил Владивосток и переговорил с генералом Ноксом. Я попробовал достать подходящий вагон для моего штаба у железнодорожнога начальства, но потерпел неудачу,и кончил тем, что захватил скотский вагон. Таким образом мы добрались до Никольска, где наш вагон должны были прицепить к харбинскому экспрессу. Но начальник станции, лучший образец русского служебногоперсонала, счел унижением, что командующий и штаб самой верной союзницы путешествуют таким образом. Он предоставил в мое распоряжение свой собственный вагон, который я обещал вернуть ему, когда смогу найти другой. Мы прибыли во «Влади» и в четыре дня закончили все приготовления, получив устные и письменные инструкции относительно общей политики, которой следовало держаться. Средства же для того, чтобы пробраться к Уралу, были предоставлены на мое личное усмотрение-

— 48 —

Я уже успел составить себе высокое мнение о русском характере. Многое можно сделать лаской и убеждением, но если это не удается, тогда «большая дубинка» Петра Великого, примененная в меру,—единственно верное средство обеспечить повиновение приказаниям.

На обратном пути я был задержан в Никольске на несколько дней благодаря дождям, повредившим железнодорожный мост. Японцы не хотели поправить повреждения, и некоторое время препятствовали даже русским сделать это. Двинувшись из Спасского, мы направились к Никольску, а затем повернули на Восточно-Китайскую железную дорогу. По прибытии в Никольск мы узнали, что французский Тонкинский батальон получил приказание также двинуться на запад за несколько дней до нас, но не был еще готов и навряд ли будет готов ранее двух-трех дней.

Французская часть была под командой майора Малле. Он и его офицеры были превосходными людьми, хотя атмосфера Южного Китая лишила их отчасти свойственной им энергии. Он уведомил меня, что назначением его был один пункт на линии железной дороги вблизи от границ северо-западной Манчжурии, и просмотрев свои собственные инструкции, я догадался о цели этого движения. В случае нужды я по крайней мере найду открытой границу. Кроме того передвижение это служило косвенным указанием на то, что, поскольку дело касается осуществления рискованного предприятия, английская и французская политика идут параллельно друг другу.