LxXXII. Молитва язычника

 

 

Влей мне в мертвую грудь исступленье;

Не гаси этот пламень в груди,

Страсть, сердец ненасытных томленье!

Diva! supplicem ехаudi!

 

О повсюду витающий дух,

Пламень, в недрах души затаенный!

К медным гимнам души исступленной

Преклони свой божественный слух!

 

В этом сердце, что чуждо измены,

Будь царицей единственной, Страсть —

Плоть и бархат под маской сирены;

Как к вину, дай мне жадно припасть

К тайной влаге густых сновидений,

Жаждать трепета гибких видений![91]

 

 

LXXXIII. Крышка

 

 

Куда ни обрати ты свой безумный бег —

В огонь тропический иль в стужу бледной сферы;

Будь ты рабом Христа или жрецом Киферы,

Будь Крезом золотым иль худшим меж калек,

 

Будь вечный домосед, бродяга целый век,

Будь без конца ленив, будь труженик без меры, —

Ты всюду смотришь ввысь, ты всюду полон веры

И всюду тайною раздавлен, человек!

 

О Небо! черный свод, стена глухого склепа,

О шутовской плафон, разубранный нелепо,

Где под ногой шутов от века кровь текла,

 

Гроза развратника, прибежище монаха!

Ты – крышка черная гигантского котла,

Где человечество горит, как груды праха![92]

 

 

LХХХIV. Полночные терзания

 

 

Как иронический вопрос —

Полночный бой часов на башне:

Минувший день, уже вчерашний,

Чем был для нас, что нам принес?

– День гнусный: пятница! К тому же

Еще тринадцатое! Что ж,

Ты, может быть, умен, хорош,

А жил как еретик иль хуже.

 

Ты оскорбить сумел Христа,

Хоть наш Господь, он – Бог бесспорный! —

Живого Креза шут придворный, —

Среди придворного скота

Что говорил ты, что представил,

Смеша царя нечистых сил?

Ты все, что любишь, поносил

И отвратительное славил.

 

Палач и раб, служил ты злу,

Ты беззащитность жалил злобой.

Зато воздал ты быколобой

Всемирной глупости хвалу.

В припадке самоуниженья

Лобзал тупую Косность ты,

Пел ядовитые цветы

И блеск опасный разложенья.

 

И, чтоб забыть весь этот бред,

Ты, жрец надменный, ты, чья лира

В могильных, темных ликах мира

Нашла Поэзии предмет,

Пьянящий, полный обаянья, —

Чем ты спасался? Пил да ел? —

Гаси же свет, покуда цел,

И прячься в ночь от воздаянья![93]

 

 

LХХХV. Грустный мадригал

 

 

Не стану спорить, ты умна!

Но женщин украшают слезы.

Так будь красива и грустна,

В пейзаже зыбь воды нужна,

И зелень обновляют грозы.

 

Люблю, когда в твоих глазах,

Во взоре, радостью блестящем,

Все подавляя, вспыхнет страх,

Рожденный в Прошлом, в черных днях,

Чья тень лежит на Настоящем.

 

И теплая, как кровь, струя

Из этих глаз огромных льется,

И хоть в моей – рука твоя,

Тоски тяжелой не тая,

Твой стон предсмертный раздается.

 

Души глубинные ключи,

Мольба о сладострастьях рая!

Твой плач – как музыка в ночи,

И слезы-перлы, как лучи,

В твой мир бегут, сверкая.

 

Пускай душа твоя полна

Страстей сожженных пеплом черным

И гордость проклятых она

В себе носить обречена,

Пылая раскаленным горном,

 

Но, дорогая, твой кошмар,

Он моего не стоит ада,

Хотя, как этот мир, он стар,

Хотя он полон страшных чар

Кинжала, пороха и яда.

 

Хоть ты чужих боишься глаз

И ждешь беды от увлеченья,

И в страхе ждешь, пробьет ли час,

Но сжал ли грудь твою хоть раз

Железный обруч Отвращенья?

 

Царица и раба, молчи!

Любовь и страх – тебе не внове.

И в душной, пагубной ночи

Смятенным сердцем не кричи:

«Мои демон, мы единой крови!»[94]

 

 

LХХXVI. Предупредитель

 

 

В груди у всех, кто помнит стыд

И человеком зваться может,

Живет змея, – и сердце гложет,

И «нет» на все «хочу» шипит.

 

Каким ни кланяйся кумирам, —

Предайся никсам иль сатирам, —

Услышишь: «Долга не забудь!»

 

Рождай детей, малюй картины,

Лощи стихи, копай руины —

Услышишь: «Долог ли твой путь?»

 

Под игом радости и скуки

Ни одного мгновенья нет,

Когда б не слышался совет

Жизнь отравляющей гадюки.[95]

 

 

LXXXVII. Непокорный

 

 

Крылатый серафим, упав с лазури ясной

Орлом на грешника, схватил его, кляня,

Трясет за волосы и говорит: «Несчастный!

Я – добрый ангел твой! узнал ли ты меня?

 

Ты должен всех любить любовью неизменной:

Злодеев, немощных, глупцов и горбунов,

Чтоб милосердием ты мог соткать смиренно

Торжественный ковер для Господа шагов!

 

Пока в твоей душе есть страсти хоть немного,

Зажги свою любовь на пламеннике Бога,

Как слабый луч прильни к Предвечному Лучу!»

 

И ангел, грешника терзая беспощадно,

Разит несчастного своей рукой громадной,

Но отвечает тот упорно: «Не хочу!»[96]