Инфляция и экономические циклы: крах кейнсианской парадигмы

До 1973–1974 годов кейнсианцы, сформировавшие в конце 1930‑х основную экономическую доктрину этого периода, чувствовали себя на конех[1]. Буквально все приняли идею Кейнса, что в рыночной экономике есть нечто такое, что делает ее подверженной колебаниям уровня расходов (на практике кейнсианцев интересовала только ситуация недостаточных расходов), а потому государство обязано вмешиваться и компенсировать этот дефект рынка. Для компенсации природного неравновесия рынка правительство должно было манипулировать уровнем расходов и дефицитом бюджета (на практике – постоянно их увеличивать). Управлять этой жизненно важной макроэкономической функцией правительства должен был, разумеется, совет кейнсианских экономистов (Совет экономических консультантов при президенте США), задача которого состояла в «точной настройке» экономики, необходимой для того, чтобы избежать как инфляции, так и рецессии, и регулировать совокупную величину расходов таким образом, чтобы гарантировать поддержание полной занятости в отсутствие инфляции.

К 1973–1974 годам даже кейнсианцы, наконец, осознали, что с этим самонадеянным сценарием что‑то не в порядке и что пришла пора пересмотреть основы своей теории. Ведь за четыре десятилетия кейнсианской «точной настройки» не только не удалось избавиться от хронической инфляции, возникшей в ходе Второй мировой войны, – именно в это время инфляция стала двузначной (около 13% в год). И мало того, так еще в 1973–1974 годах Соединенные Штаты вошли в самую глубокую и продолжительную рецессию со времен 1930‑х годов (ее следовало бы назвать депрессией, но к тому времени экономисты отказались от этого термина как неполиткорректного). В кейнсианской картине мира не было предусмотрено такого поразительного сочетания – значительная инфляция на фоне глубокой рецессии. Экономисты привыкли к тому, что либо экономика переживает бум, и тогда цены растут, либо экономика пребывает в состоянии спада или депрессии, и тогда имеет место высокая безработица, а цены падают. В период бума кейнсианское правительство должно было «понижать чрезмерную покупательную способность», для чего следовало увеличивать налоги и откачивать деньги из экономики. А в период спада правительство должно было увеличивать расходы и наращивать дефицит бюджета, т.е. накачивать деньги в экономику. Но что должно было делать правительство, когда в экономике одновременно наблюдаются инфляция и спад, сопровождающийся массовой безработицей? Как можно одновременно давить на газ и тормоз экономического механизма?

Уже в ходе спада 1958 года проявилась некоторая странность– в первые в истории в разгар спада индекс потребительских цен продолжил расти, хоть и незначительно. Но тучка была совсем маленькой, похожей на облачко, и кейнсианцы сочли, что тревожиться не о чем.

Потребительские цены не прервали рост и в период спада 1966 года, но спад был настолько незначительным, что это тоже никого не встревожило. А вот значительная инфляция в период спада 1969–1971 годов оказалась уже ударом. Впрочем, настоящее смятение в рядах кейнсианцев началось только в период глубокого спада 1973–1974 годов, сопровождавшегося двузначной инфляцией. Пришлось признать не только то, что провалилась политика «точной настройки» и мы все еще имеем дело с давно похороненными экономическими циклами, но и то, что когда экономика пребывала в состоянии хронической и даже ускоряющейся инфляции, она при этом не могла выбраться из рецессии, т.е. имел место инфляционный спад или стагфляция (стагнация + инфляция). Явление было не только совершенно новым, но еще и необъяснимым – господствовавшая экономическая теория не предусматривала ничего подобного.

При этом инфляционная ситуация явно ухудшалась: примерно 1–2% в год в период Эйзенхауэра, 3–4% в год при Кеннеди, 5–6% в год при Джонсоне и около 13% в 1973–1974 годах, после чего она снизилась до 6%, но только под напором резкого и продолжительного спада 1973–1976 годов. Несколько вещей нуждаются в объяснении:1) откуда взялась хроническая и ускоряющаяся инфляция? 2) почему инфляция сохранялась даже в период глубокой депрессии? А раз уж мы заговорили обо всем этом, то очень важно понять, 3) что порождает экономические циклы? Откуда эта нескончаемая последовательность подъемов и спадов?

К счастью, ответы на эти вопросы уже даны, и дала их вытесненная на задворки австрийская школа экономической теории и, в частности, теория денег и циклов деловой активности, развитая в Австрии Людвигом фон Мизесом и его последователем Фридрихом А. фон Хайеком, который и познакомил с этой теорией Лондонскую школу экономики в начале 1930‑х годов. Собственно говоря, предложенная Хайеком австрийская теория циклов деловой активности покорила молодых британских экономистов именно потому, что только она давала удовлетворительное объяснение Великой депрессии 1930‑х годов. Вначале 30‑х будущие лидеры кейнсианства, такие как Джон Р. Хикс, Абба Р. Лернер, Лайонел Роббинс и Николас Калдор в Англии и Элвин Хансен в Соединенных Штатах, были последователями Хайека. Но опубликованная в 1936 году работа Кейнса «Общая теория занятости, процента и денег» смешала все карты – произошла настоящая кейнсианская революция, высокомерно провозгласившая, что никто прежде не мог объяснить природу экономического цикла и Великой депрессии. Следует подчеркнуть, что в ходе глубоких дебатов кейнсианская теория не одержала победы над австрийским подходом. Напротив, как нередко бывало в истории общественных наук, кейнсианство просто вошло в моду, а непобежденная австрийская теория впала в забвение.

В течение четырех десятилетий австрийская теория была жива, но почти незаметна: верность ей хранили только Мизес (в Нью‑Йоркском университете) и Хайек (в Чикагском), а также горстка их последователей. Далеко не случайно, что возрождение австрийской теории совпало с появлением стагфляции и ставшим очевидным поражением кейнсианства. В 1974 году в колледже Ройалтон, штат Вермонт, состоялась первая за несколько десятилетий конференция австрийской школы экономической теории. В том же году сообщество экономистов было поражено присуждением Нобелевской премии по экономике Хайеку. После этого «австрийцы» провели конференции в Хартфордском университете, в Виндзорском замке в Англии и в Нью‑Йоркском университете, причем даже Хикс и Лернер дали понять, что отчасти возвращаются к позиции, которой придерживались в молодости. Были проведены региональные конференции на Восточном и Западном побережье, на Среднем Западе и на Юго‑Западе США. Публикуются книги и статьи, и, пожалуй, самое важное, появились чрезвычайно способные аспиранты и молодые профессора, связавшие свою научную карьеру с разработкой австрийского подхода, так что в будущем можно ждать результатов его применения.

Деньги и инфляция

Что же говорит о нашей проблеме воскресшая австрийская теория?[2] Прежде всего нужно отметить, что инфляция не является неотвратимой спутницей экономики, что она не может рассматриваться как неизбежное условие роста и процветания. На протяжении большей части XIX века (если не считать периода войны 1812 года и Гражданской войны) цены падали, но при этом экономика росла и полным ходом шла индустриализация. Падение цен не препятствовало процветанию предпринимательства.

Таким образом, падающие цены – это нормальное свойство растущей рыночной экономики. Как же получилось, что сама идея неуклонно падающих цен стала восприниматься как нечто совершенно невозможное, как сказка? Почему в Соединенных Штатах и во всем мире с момента окончания Второй мировой войны наблюдается постоянный рост цен, временами довольно быстрый? До этого быстрый рост цен наблюдался во время Первой и Второй мировых войн, но в мирные периоды они падали даже в ходе великого бума 1920‑х годов и очень сильно упали в ходе Великой депрессии. Короче говоря, сама идея инфляции как нормы мирного времени утвердилась только после Второй мировой войны.

Инфляцию часто объясняют алчностью дельцов – в погоне за прибылью они всегда рады накручивать цены. Но разве бизнес стал алчным только после Второй мировой войны? Разве он был менее алчным в XIX веке и вплоть до 1941 года? Почему же тогда не было инфляции? Более того, если бизнесмены в своей неутолимой жадности вздувают цены на 10% в год, почему они останавливаются на этом? Почему они медлят? Почему не поднимут цены сразу на 50%,на 100% или на 200%? Что их удерживает?

Сходное возражение должно быть выдвинуто и против другого распространенного объяснения инфляции: все зло от профсоюзов, это они добиваются роста заработной платы, а в результате предпринимателям приходится поднимать цены. Однако инфляция известна, по меньшей мере, со времен Древнего Рима, когда никаких профсоюзов еще в помине не было. К тому же нет свидетельств того, что там, где активно действуют профсоюзы, заработки и цены на соответствующую продукцию растут быстрее, чем в отраслях, профсоюзами не охваченных. А значит, неизбежен все тот же вопрос: почему бизнес не поднимает цены выше определенного предела? Что позволяет поднимать цены на определенную величину, но ни на полпроцента больше? Если профсоюзы настолько сильны, а бизнес настолько податлив, почему тогда заработная плата и цены не увеличиваются на 50% или на 100% в год? Что их удерживает?

Несколько лет назад инициированная правительством пропагандистская кампания на телевидении подошла к ответу чуть ближе: во всем виноваты потребители, которые со свинской жадностью слишком много едят и тратят. По крайней мере, мы приблизились к объяснению того, что не дает бизнесу и профсоюзам требовать еще больших цен – потребители не заплатят. Несколько лет назад резко подскочили цены на кофе, а через год‑другой они столь же резко упали – их не приняли потребители, начавшие переключаться с кофе на более дешевые заменители. Так вот что их удерживает – потребительский спрос.

Но это заставляет нас сделать шаг назад. Ведь если потребительский спрос в любой данный момент ограничен, каким же образом ему удается год за годом расти и оправдывать или допускать рост цен и заработной платы? А если он может за год вырасти на 10%,что мешает ему подняться на 50%? Короче, что позволяет потребительскому спросу расти год за годом, но при этом удерживает этот рост в определенных рамках? Чтобы продвинуться в нашем детективном расследовании, нужно сначала проанализировать значение термина «цена». Что такое цена? Цена любого количества продукции – это сумма денег, которую должен уплатить покупатель. Короче, если кому‑то приходится выкладывать семь долларов за десять булок хлеба, значит, цена этих десяти булок составляет семь долларов, а поскольку обычно говорят о цене единицы продукции, то хлеб стоит 70 центов за одну булку. В этом обмене участвуют две стороны – покупатель с деньгами и продавец с хлебом. Следует понять, что рыночная цена возникает в ходе взаимодействия этих двух сторон. С одной стороны, если на рынок попадет больше хлеба, его цена понизится (рост предложения ведет к понижению цены). С другой, если у покупателей хлеба заведутся в кармане лишние деньги, цена хлеба повысится (рост спроса ведет к повышению цены).

Итак, мы обнаружили ключевой элемент, который ограничивает потребительский спрос и, соответственно, рост цен: количество денег в распоряжении потребителей. Если в их карманах денег станет на 20% больше, их спрос и, при прочих равных, цены смогут вырасти на те же 20%.Мы обнаружили ключевой фактор – количество денег.

Если взять все существующие в экономике цены, ключевым фактором станет общий объем или количество денег в обращении. Собственно говоря, чтобы найти связь между количеством денег и инфляцией, нужно взглянуть шире и перейти от рынка хлеба или кофе к экономике в целом. Потому что все цены обратно пропорциональны предложению товаров и прямо пропорциональны спросу на них. Но пока экономика растет, предложение товаров год от года увеличивается. Так что если взять в уравнении сторону предложения, большинство цен должно снижаться, и мы, как в XIX веке, должны испытывать неуклонное падение цен (дефляцию). Если бы причиной хронической инфляции была сторона предложения – деятельность производителей, т.е. фирм и профсоюзов, тогда постоянный рост цен мог бы объясняться столь же постоянным уменьшением предложения. Но поскольку предложение заметно увеличивается, источником инфляции должна быть сторона спроса, а решающим фактором на стороне спроса, как уже было отмечено, является общее количество денег в экономике.

И в самом деле, если присмотреться внимательнее, мы обнаружим, что в прошлом количество денег в обращении увеличивалось достаточно быстро. Оно росло и в XIX веке, но намного медленнее, чем производство товаров и услуг. А после Второй мировой войны количество денег в нашей стране и за рубежом росло намного быстрее, чем производство товаров. Отсюда и инфляция.

Тогда главным становится вопрос: кто контролирует и определяет количество денег в экономике, кто отвечает за их рост, особенно в последние десятилетия? Чтобы ответить на него, нужно сначала рассмотреть, как в рыночной экономике возникли деньги. Деньги возникли, когда люди задумались о том, какой из полезных товаров может играть роль универсального средства обмена, а требование к таким деньгам‑товарам очень просты и понятны: на них должен быть высокий стабильный спрос; они должны обладать высокой ценностью в пересчете на единицу веса; быть долговечными, чтобы их можно было хранить; мобильными, чтобы легко было перемещать их с места на место; легко опознаваемыми и делимыми на более мелкие части без потери ценности. История знает множество товаров, использовавшихся в разных обществах в качестве денег: соль, сахар, морские раковины, скот, табак, сигареты (в лагерях для военнопленных времен Второй мировой войны). Но два товара всегда и везде в конечном итоге побеждали в этом соревновании – золото и серебро.

Металлы всегда обращались по весу – тонна железа, фунт меди и т.д. – а цены на металлы всегда устанавливали на единицу веса. Золото и серебро не исключение. Все современные денежные единицы первоначально обозначали единицу веса золота или серебра. Например, британский фунт стерлингов назван так потому, что в свое время он являлся фунтом серебра. (Чтобы представить, как сильно обесценился фунт за прошедшие столетия, нужно иметь в виду, что сегодня за фунт стерлингов можно купить на рынке всего две пятых унции серебра. Вот вам результат инфляции в Британии – понижение ценности фунта). Доллар (талер) – это название богемской серебряной монеты весом в одну унцию. Позднее доллар определили как одну двадцатую унции золота.

Когда общество или страна принимает некий товар в качестве денег, а единица веса этого товара превращается в денежную единицу, говорят, что в этой стране действует, скажем, золотой или серебряный стандарт. Поскольку рынки пришли к решению, что лучшими стандартами являются золотой или серебряный, для экономик переход к золотому или серебряному стандарту был естественным. В этом случае предложение или количество золота определяется рыночными силами: технологическими условиями добычи, ценами на другие товары и т.д.

Как только рынки приняли золото и серебро в качестве денег, на сцене появилось государство, чтобы взять под контроль денежное обращение в обществе. Мотивы такого поведения государства достаточно очевидны: контроль над денежным обращением перешел от рынка к группе лиц, входящих в государственный аппарат. Да и смысл операции очень понятен: ведь это была альтернатива налогообложению, которое всегда вызывало протест публики.

А так правители получили возможность создавать свои деньги и тратить их или ссужать союзникам. Но золотое время для государства настало, когда научились печатать бумажные деньги, а государство смогло изменить определение доллара, фунта или марки, так что они стали обозначать не единицу веса золота или серебра, а название полосок бумаги, отпечатанных центральным правительством. Выпуск бумажных денег обходится недорого, а печатать их можно сколько угодно. На отлаживание этого сложного механизма потребовались века, но теперь выпуск денег полностью в руках центрального правительства. Последствия этого видны невооруженным глазом.

Представьте только, что случится, если правительство предложит каким‑то людям, скажем, семейству Джонсов, следующее: «Вы получаете абсолютное и неограниченное право печатать доллары, определять их количество в обращении. И это абсолютная монополия: любой другой, кто посмеет делать то же самое, надолго отправится в тюрьму как опасный фальшивомонетчик. Мы надеемся, что вы будете разумно использовать вручаемые вам полномочия». Легко предсказать, как поведет себя семья Джонсов. Сначала они будут действовать осмотрительно и благоразумно – раздадут долги, купят всякие полезные вещи, но потом, пьянея от своей волшебной власти над деньгами, пустятся во все тяжкие, начнут покупать предметы роскоши, одаривать друзей. Результатом станет постоянный и даже ускоряющийся рост количества денег в обращении, а это породит постоянную и даже ускоряющуюся инфляцию.

Но ведь именно это делали и делают правительства – все правительства. Только вместо того, чтобы даровать монопольное право печатать фальшивые деньги Джонсам или другому семейству, правительство наделило этим правом само себя. Так же, как государство присвоило себе монопольное право легально похищать людей и называет это воинским призывом, так же, как оно ввело монополию на легализованный грабеж и называет это налогообложением, оно взяло себе и монопольное право подделывать деньги и называет это «функцией предложения» долларов (или франков, марок, фунтов). Вместо золотого стандарта, вместо денег, которые приходят извне, количество которых регулируется рынком, мы теперь имеем установленный декретом бумажный стандарт. Иными словами, доллар, франк и другие валюты – это просто полоски бумаги, на которых написано, что это деньги, выпускаемые правительством.

Более того, как любой фальшивомонетчик заинтересован в том, чтобы напечатать столько денег, сколько он сможет сбыть, так и государство печатает столько денег, сколько оно может разместить в экономике, и точно также оно использует право взимать налоги – собирает столько денег, сколько может собрать, не вызывая чрезмерно активного протеста. Правительственный контроль над количеством денег в обращении изначально инфляционен – любая группа людей, получившая право печатать деньги, всегда будет печатать их в избыточном количестве.