Типичные черты гомососов

 

Какие же черты являлись общими для людей «нового типа», независимо от их статуса в обществе, региона проживания и этнической принадлежности?

Прежде всего, это существа коллективные во всех своих значимых проявлениях. «Гомосос» психологически жёстко привязан к группе, даже если временно находится на необитаемом острове. Мыслить в понятиях автономного индивидуального существования он не способен в принципе. «Гомосос» всегда сознаёт себя только частью какой-то социальной общности, начиная с уровня школьного класса, спортивной команды, производственной бригады, и кончая уровнем государства, в котором он — всего лишь маленький «винтик», а его семья — «ячейка».

Такую группу, с которой он себя соотносит, обычно называют коллективом, хотя во многих случаях правильнее было бы говорить о стаде баранов и овец. Соответственно, стимуляцию слияния с «коллективом» всех членов общества, полного подчинения интересов индивидов интересам коллективов партийное руководство считало важнейшей задачей своей внутренней политики. На её решение была нацелена вся система пропаганды, принуждения, образования и воспитания.

Вот что вспоминала, например, одна польская интеллигентка (Барбара Скарга), узница казахстанских лагерей, которая до ареста жила в Западной Беларуси и не подверглась коллективистскому советскому воспитанию:

 

«Раньше я не осознавала, что различия заходят так далеко. Даже представители русской интеллигенции казались мне чужими. Это были симпатичные люди, и я дружила с ними. Живость их ума, отличное знание мировой литературы, прекрасная ориентация в различных вопросах политики и культуры вызывали уважение, однако я всегда ощущала, что нас разделяет пропасть. Арестованные во время «больших чисток», они были сливками лагерного сообщества. В лагере они находились уже так долго, что могли убедиться, чем является правда реального социализма. Однако по-прежнему были верны партии, идеологическим лозунгам…

Я встретила в Балхаше группу молодых людей из университета, которые создали там дискуссионный кружок, посвящённый различным общественным и политическим вопросам. Они занимались, например, возможностью сочетания демократии и коммунизма, создания чего-то вроде «коммунизма с человеческим лицом». Всех их арестовали, конечно, за организованную деятельность против Советского Союза.

Помню дискуссии, которые я вела с ними. Их относительная откровенность не стёрла культурных различий. Они относились к коллективу как к чему-то святому. Только его воля, его интересы были им важны. Личность, даже гениальная, не имела такого значения. Её сопротивление коллективу они считали почти что преступлением. Когда я защищала независимость личности, её право на собственные убеждения, частную жизнь, они смеялись и возмущались, поскольку одна личность всегда неправа. По их мнению, я рассуждала старыми буржуазными категориями, и их удивляла моя отсталость. Когда я говорила о страданиях личности, они меня не понимали, ибо какое это может иметь значение при создании столь великого строя… А это ведь были люди, составлявшие элиту»[144].

 

Большевики приучили народ поклонению своим вождям. Характерный пример в этой связи. 6 октября 2005 года в передаче «К барьеру!» на канале НТВ во время обсуждения вопроса о выносе мумии Ленина из мавзолея, Александр Проханов, главный редактор российской шовинистической газеты «Завтра» (до 1991 года она называлась «День»), категорически выступил против. Он сказал, что делать этого нельзя потому, что для многих миллионов бывших советских граждан Ленин — святой. Мощи Ленина он приравнял к мощам христианских святых!

Действительно, большевики изначально сделали своих руководителей объектами почти религиозного преклонения масс. Они утверждали, что именно вожди партии воплощают волю «трудового народа». Большевики ставили своих вождей выше царей, почти на уровень Бога. Таким было их отношение к Ленину, затем — к Сталину. Поэт писал в 1924 году по поводу смерти Ленина:

 

«Сейчас прозвучали б слова чудотворца,

Чтоб нам умереть и его разбудят, —

Плотина улиц враспашку растворится,

И с песней насмерть ринутся люди»…

 

Аналогичного отношения народа большевики требовали к руководителям всех уровней своей власти. И действительно, всякий представитель партийной номенклатуры реально был «царём» для своих подчинённых на том участке (в наркомате, на заводе, в воинской части, в учреждении, даже в бане), руководство которым ему доверило вышестоящее партийное руководство (отнюдь не народ).

Эта власть была абсолютной. Например, губернатор в дореволюционной России не мог поступать, как ему вздумается, не только с дворянами, но и с представителями других сословий. Он подчинялся законам, общественному мнению, понятиям о «приличиях», о христианском милосердии и т. д. Да что там губернатор! Даже царь-самодержец в XIX и XX веке вынужден был учитывать «мнение общества», честь и достоинство привилегированной части нации. Зато любой секретарь райкома партии, тем более обкома или ЦК, особенно в 30-е и 40-е годы, мог сделать что угодно с любым человеком в своем районе (области, республике): выгнать с работы, посадить в тюрьму, даже казнить. Это подтверждают тысячи конкретных историй, опубликованных в печати после 1991 года.

Кстати говоря, наша семья испытала это на себе. Так получилось, что из-за моего отца секретарь одного из райкомов партии Минска получил «втык» в ЦК. Этого оказалось достаточным для того, чтобы он приказал сотрудникам прокуратуры состряпать «дело» против ни в чем не повинного пожилого больного человека и добился того, что отец «загремел» в тюрьму. Правда, потом органы прокурорского надзора СССР отменили приговор «ввиду отсутствия состава преступления», но к тому моменту отец провёл за решеткой, с учётом предварительного заключения, 10 месяцев и вернулся домой чуть живой. И случилось это вовсе не в 1937 году, а в 1967, то есть, в эпоху всеобщего торжества «социалистической законности».

 

Большевистские идеологи проповедовали примат материальной сферы жизни над духовной (известный тезис Маркса «бытие определяет сознание», в противовес библейскому тезису «в начале было слово»). Отсюда следовало отрицание духовных ценностей.

Но, отказавшись от духовных достижений европейской цивилизации за две тысячи лет, воплощённых в догматах христианской религии, понятиях и концепциях гуманистической культуры, советские люди закономерно превратились в аморальных существ, крайне неразборчивых в средствах достижения своих эгоистических целей, не отягощённых никакими этическими нормами. Большевики (а затем по их примеру национал-социалисты) оклеветали, подвергли осмеянию то, что традиционно было святым для европейцев: веру в Бога, сознание своей грешности, понятие совести, идеалы сострадания и милосердия, вообще идею человечности как таковую.

Интересное наблюдение относительно советских людей есть в воспоминаниях западнобеларуской поэтессы-эмигрантки Ларисы Гениюш, впервые увидевшей «новых людей» в Праге в 1945 году:

 

«Мы очень разочаровывались в так называемых «советских» людях-беларусах, они шли на любой обман ради достижения своих шкурных целей, не зная никакой этики. Они были ловкие и хитрые, их методы были иногда страшными. Это были волки. Никакой доброты или милосердия, никаких ограничений для зла. Разговор с ними не окрылял, а настораживал тем, что они принижали лучшее в людях и человечности».

 

Кстати говоря, в 1948 году, когда к власти в Чехословакии пришли коммунисты, они выдали представителям МГБ СССР эту немолодую женщину, никогда не жившую в Советском Союзе и гражданкой его не являвшуюся, не совершившую никаких преступлений ни по чешским, ни по советским законам. А те немедленно отправили её вместе с мужем в концлагерь!

Вот так и действовали «гомососы» повсюду, куда дотягивались их грязные лапы. Уничтожали массы людей морально и физически, цинично называя этот беспредел «высшей формой гуманизма»!

 

Следствием трёх указанных выше базовых качеств «гомо советикусов» являлись многие другие их социально-психологические черты и особенности. Их детальному рассмотрению можно посвятить, фундаментальный труд. Поэтому очень кратко коснёмся лишь некоторых характеристик.

Прежде всего, это аморализм. Большевики сами противопоставляли созданного ими «нового человека» — «старому», т. е. верующему христианину, признающему «вечные» метафизические ценности (например, истины Евангелия), свободную волю и совесть человека, делающего сознательный выбор между добром и злом. С такой точки зрения типичный «гомосос» выглядит существом принципиально аморальным.

Большевики воспитали самих себя и своих рабов в том духе, что морально лишь то, что «служит делу борьбы за коммунизм», а это, в свою очередь, определяла партия, т. е. банда мерзавцев, воодушевлённая своими людоедскими теориями. Вот гомососы и уничтожали без колебаний сотни тысяч соотечественников, не щадя ни женщин, ни детей, ни стариков.

Разве смог бы человек, обладающий совестью и верующий в Бога, расстреливать 13-летних девочек, обвинённых в том, что они — польские шпионки?! Он предпочёл бы сам пойти на расстрел, дабы спасти свою душу! Разве смог бы он облить бензином и сжечь живых женщин и стариков (да хотя бы и животных) только потому, что ему сказали, будто это — враги, не уточняя, какие именно и в чем их вина?! А гомососы — могли, такие случаи известны, в том числе в Беларуси! Например, сотрудники органов НКВД — МГБ творили в Западной Беларуси и в Западной Украине перед войной, во время войны и в первые годы после неё такое, что нормальным людям кажется сегодня даже не зверством (звери так поступать не способны), а запредельным ужасом, абсолютным Злом. Не случайно кое-кто из них (те, что были поумнее) сами себя характеризовали как «весёлых чудовищ большевизма»!

Советский человек всегда был готов обличить на собрании лучшего друга, если так ставило вопрос «руководство». Вспомните письмо 40 академиков, клеймивших «предателя» Сахарова; такую же травлю Солженицына; пламенные речи писателей при исключении Ахматовой, Зощенко, Пастернака из писательских организаций. Да ведь это капли в океане, вся жизнь была такой. Замечательно выразился один рабочий в письме в газету «Правда» по поводу Пастернака: «я никаких его книг не читал, но как все советские люди, глубоко осуждаю». Грызли всей сворой тех, кому раньше кадили — стоило указать пальцем и сказать «фас»; толкали друг друга в застенок и в лагерь, по принципу «умри ты сегодня, а я завтра»; считали другой образ действий безумием.

Логическим следствием преклонения перед вождями являлось одобрение «гомососами» всего, что вещали народу «верхи», причём одобрение вполне искреннее. Ученый и писатель Олег Волков, отбывший 28 лет в сталинских лагерях, после выхода на свободу сделал следующее наблюдение:

 

«Более всего бросалась в глаза всеобщая осмотрительность и привычка «не сметь своё суждение иметь»! И дружественно настроенный собеседник — при разговоре с глазу на глаз! — хмурился и смолкал, едва учуивал намёк на мнение, отличное от газетного. Одобрение всего, что бы ни исходило от власти, сделалось нормой. И оказалось, что в лагере, где быстро складываются дружба и добрая спаянность… мы были более независимы духом»[145].

 

То же самое подметил другой узник коммунистической системы, автор первой книги о лагерях «хрущёвского периода» Анатолий Марченко. Когда его вызвали в кабинет начальника концлагеря за три месяца до очередного освобождения и снова попытались убедить «по-хорошему», он услышал:

 

«Марченко, вы скоро освободитесь. Вы понимаете, что, выйдя на волю, вы должны вести себя и думать, как все? Свобода — это вам не лагерь, где каждый думает по-своему» (!)[146]

 

«Гомососы» не признают смысла в существовании отдельного человека. Для них любой индивид всегда только часть коллектива, только средство достижения чего-либо. Различие наблюдается лишь в том, что для гомососа идейного он — средство укрепления государства, средство борьбы за интересы партии, которые на поверку оказываются эгоистическими интересами партийной верхушки. А для безыдейного мелкого хищника другой человек — средство удовлетворения его собственных паразитических устремлений. Поэтому презрение к чужому «я» — важная черта «гомососа». Он нетерпим и агрессивен к проявлениям личностного начала в других людях. «Гомо советикус» считает себя вправе хамить другим, в первую очередь тем, кто стоит ниже его на лестнице социальной иерархии, но удивляется и негодует, когда ему отвечают тем же. Никогда не забуду изумления инструктора минского горкома партии, когда я в ответ на хамское «ты» этого человека (моложе меня лет на семь) начал обращаться к нему точно так же. Сказать, что он был потрясён, значит, ничего не сказать…

Однако собственного достоинства у гомососа тоже нет — это две стороны одной медали. Достаточно вспомнить случай с генеральным прокурором России, имевший место несколько лет назад. Его, семейного человека, сняли скрытой видеокамерой при посещении двух проституток, с которыми он занимался групповым сексом, а он, абсолютно не смущаясь, заявил, что на видеоплёнке — «похожий на меня человек!» О каком достоинстве в этом случае может идти речь?! Или взять высших чинов российского флота, вравших своему президенту — верховному главнокомандующему, а заодно и всем гражданам России — о причинах гибели атомной подводной лодки «Курск» и о ходе спасательных работ. Когда их уличили во лжи, никто не подумал не то, что застрелиться от бесчестья, но хотя бы подать в отставку!

Как уже сказано, сознательное рабство, в форме тотальной зависимости от микроколлектива (стада), от макроколлектива (партии, государства) и от вождей, составляет суть мировоззрения «гомососа». А рабу по убеждению собственная свобода не нужна. Он не способен отказаться от предписанной извне социальной функции и типовых сценариев поведения, поэтому всячески избегает ситуаций выбора. В его понимании никакого свободного выбора не существует — нигде, никогда. Есть только блажь, своеволие, дурь, одним словом, опасное отклоняющееся поведение.

Наконец, гомососу чуждо цивилизованное отношение к праву собственности. Границы между «своим» и «чужим» для него условны, изменяются им при первой же возможности. Законные интересы посторонних людей он игнорирует принципиально, а украденное воспринимает как свое кровное. Яркий пример такого поведения в научной среде и в области искусства — плагиат. В сфере материального производства это проявляется в глубоком неуважении плодов чужого труда.

Отсюда вполне логично вытекает понимание примитивной «уравниловки» как социальной справедливости. Вот типичный пример. «Литературная газета» в 70-е годы описала следующий случай. Некий изобретатель предложил новшество, которое удалось внедрить на его заводе и которое дало предприятию за год выгоду в несколько миллионов рублей. Тогда руководство завода решило наградить его премией в размере 20 тысяч рублей, что составляло менее 0,1 % oт обеспеченной им выгоды. Но главный бухгалтер, женщина, отказалась выдать эту сумму, мотивируя тем, что советскому человеку «неприлично» получать так много денег!

Гомосос-начальник всегда стремится лишить человека возможности зарабатывать достойно, всё равно, руками или головой, чтобы после всячески его же попрекать: «страна тебе всё дала, а ты — скотина неблагодарная!»; «частник только о себе думает»…

Гомосос-работяга ненавидит тех, кто добивается чего-то выше среднего уровня упорным трудом, неважно — физическим или интеллектуальным. Если не хочешь пить с ним водку, поскольку ценишь своё время, ты для него принципиальный враг: «много о себе понимает; ему больше всех надо».

Думаю, сказанного достаточно для понимания сущности человека «нового типа», «строителя коммунизма», который во множестве экземпляров должен был образовать «советский народ».

«Гомососы» благополучно пережили крах системы, их создавшей. Правда, некоторые прежние личностные черты и социально-психологические ориентиры, присущие им, в новых условиях стали ненужными, но суть сохранилась. Например, гордость за «советскую социалистическую Родину» сменилась гордостью за «наш дом Газпром», Москва так и осталась центром «всего прогрессивного человечества», толпу врагов «первого в мире государства рабочих и крестьян» заменили многочисленные недруги «новой демократической России», а президентом этого «демократического государства», оказывается, может быть только один человек из 150 миллионов! Россиянам без вождя — спасителя нации никак невозможно!

На уровне обыденной психологии основных групп населения принципиальные изменения вообще надо искать с лупой в руках. В глаза бросаются до боли знакомые черты: например, приверженность к «уравниловке» в сфере экономического распределения; предпочтение честным заработкам методов насильственного присвоения чужой собственности (украсть, или отнять и поделить); любовь к низкопробной «культурной» продукции («попса», «поле чудес в стране дураков», юмор уровня «Аншлага»). А святая вера в «счастливый случай»? А много-много водки по всем мыслимым и немыслимым поводам?