Византийское наследство» в понимании Москвы и Европы

В переговорах Рима и Москвы о браке Ивана III и Софьи Палеолог каждая из сторон вела монолог, но надеялась обхитрить другую. Византийская царевна Зоя воспитывалась в Риме. В феврале 1469 г. в Москву прибыл посланец Папы Павла II грек Юрий с письмом от кардинала Виссариона (образованного грека из Трапезунда, в прошлом архиепископа Никеи, поддержавшего Флорентийскую унию 1439 г., получившего сан кардинала, а с 1463 г. считавшегося униатским константинопольским патриархом). Т.Д. Панова, обобщившая выводы П. Пирлинга, Л. Мохлера и Г. Шубманна, описавших жизнь и деятельность Виссариона, дает ему такую характеристику: Виссарион «был в равной степени своим человеком как в греческих, так и в латинских культурных кругах. Ученик Плетона (жил в Мистре в 1431–1436 гг.), он сумел объединить воззрения Платона и Аристотеля, греческую и римскую форму христианства. Будучи духовным лицом, Виссарион не чуждался и светской деятельности, был опытным дипломатом и ведущим гуманистом своего времени. Его двор при церкви святых апостолов Петра и Павла в Риме стал местом, где собирались именитые греки и итальянские эллинисты»[396]. Виссарион сделал все, чтобы дети деспота Фомы получили хорошее западное воспитание. В своем письме от 9 августа 1465 г., где изложена программа образования юных Палеологов, кардинал настаивал, чтобы они во всем — одежде, манерах, образе жизни — ориентировались на итальянцев. «У вас будет все, - поучал Виссарион царевну и царевичей, - если вы станете подражать латинянам; в противном случае вы не получите ничего»[397].

В официальных документах юную византийскую принцессу католичку Зою называли «возлюбленной дочерью римской церкви»[398]. Забавно видеть, как потом тот же Виссарион, предлагая ее руку русскому православному государю, называет царевну на греческий манер — Софьей. Рассказывает о ее преданности греческой вере, ради которой она якобы отказала высокопоставленным женихам-католикам - миланскому герцогу и французскому королю. (На самом деле в начале 1460-х шли переговоры о выдаче Зои за маркиза Мантуи, сына Лодовико III Гонзага, а в 1466 г. стоял вопрос о ее браке с королем Кипра Иоанном III из французского рода Лузиньянов[399].)

Иван III со своей стороны тоже хитрит. Сначала он тянет два года с 1469 по 1472, а потом вручает своим посланцам во главе с Иваном Фрязиным грамоту, где не сформулировано его решение, а все оставлено на «откуп» самим посланцам. В пути они узнали о смерти Павла II, и им пришлось, стерев имя Павла, вписать в свою «верительную грамоту» имя нового Папы Сикста IV. По прибытию в Рим в мае 1472 г. маленький лист пергамента с золотой печатью сообщал на русском языке: «Великому Сиксту, первосвященнику римскому, князь Белой России челом бьет и просит, чтобы верили его послам»[400]. Папе были вручены подарки: шуба и 70 соболей. При этом вовсе не наивность или неопытность заставила московского государя отказаться от личного обращения к Папе. Не случайна и личность посла. Под рукой у Ивана III находились греческие аристократы, в том числе и с итальянскими связями, но он выбирает в качестве посла денежного мастера на русской службе. Полагая все на инициативу Ивана Фрязина, Иван III оставлял за собой свободу маневра. В любой момент он мог отказаться от принятых обязательств, объявив их самоуправством низкородного итальянца.

Перешедший в православие Иван Фрязин, приехав в Рим, держится как католик Джан Батиста делла Вольпе. Первый раз в 1469 г. он возможно обнадежил Павла II относительно идеи продвижения греко-католической унии на Восток и возможности вступления Московии в войну с турками. Неизвестно, было ли это хитрой игрой московской дипломатии или Фрязин действовал на свой страх и риск. Скорее, конечно, первое. Все правители того или иного времени легко «забывают» свои обещания, если политическая выгода или обстоятельства требуют этого. Не был исключением и Иван III. (Разве не обещал он в 1478 г. новгородцам не отбирать их вотчин, имущества и не выселять их в другие земли, а к 1490-м гг. 89% лучших людей Новгорода оказались совсем не в родной земле, а их вотчины были конфискованы.) В 1472 г. часть кардиналов высказали сомнения относительно пользы брака Зои Палеолог с московским монархом, ибо о земле и вере «рутенов» мало что известно, но Папа Сикст IV настоял на браке. Хроники городов Витербо и Виченца, через которые впоследствии ехала на Русь Софья, отразили уверенность, что вскоре Морея будет отвоевана у турок силами мужа «королевы Руссии» (la regina di Russia)[401].

1 июня 1472 г. состоялось символическое бракосочетание Софьи, которую, очевидно, в этот момент следует считать уже униаткой, а не католичкой. Ивана III замещал Иван Фрязин. Обряд совершил католический священник в присутствии Папы, представителей кардиналов, знатных жителей Рима, Флоренции, Сиены, среди которых находились боснийская королева Катарина и супруга флорентийского правителя Лоренцо Медичи Клариса Орсини. 24 июня 1472 г. московиты и царевна Софья в сопровождении папского легата Антонио Бонумбре и 60 всадников отправились на Русь. Обоз тянула сотня лошадей. Ватикан выдал 5400 дукатов (из них легату приходилось 600, остальные — Софье)[402]. В папской грамоте муж царевны московский князь Иван был назван «дорогим сыном», поэтому везде процессию встречали праздниками и щедрыми подарками[403].

Из Любека процессия отплыла морем на Ревель (Колывань), а 11 октября уже прибыла в Псков, откуда через Новгород начали движение к Москве. В русских городах Софью приветствовали колокольным звоном и молебнами, вручались дары. 12 ноября 1472 г., день памяти Иоанна Златоуста - небесного покровителя Ивана III, Софья и сопровождавшие ее греки и кардинал Антоний прибыли в Москву. На русском Севере папский легат шел во главе процессии, неся латинский крест. Однако в Москву процессия вошла по-другому. Митрополит Филипп заявил, что, если Антоний с «крыжом» войдет в одни ворота, он, митрополит, выйдет в другие: «…потому что кто возлюбит и похвалит веру чужую, тот своей поругался»[404]. За 15 верст от Москвы боярин Федор Хромой, посланный Иваном III, отобрал крест у Антония и спрятал его в санях. Посла Ивана Фрязина, по известию Львовской летописи, «поимали» и «пограбили»[405].

В Москве принцессу Софью перекрестили по православному обряду и тут же обвенчали с Иваном III. По сообщению Второй Новгородской летописи, венчал молодых коломенский протопоп Осей[406]. Очевидно у митрополита Филиппа с государем всея Руси по-прежнему были существенные разногласия, что, впрочем, не нашло отражения в официальном московском летописании. Оно рисует умильную картину свадьбы, где митрополит благословляет великокняжескую чету[407]. Римское посольство находилось в русской столице еще два с лишним месяца и отправилось домой 26 января 1476 г. с многими дарами.

Сигизмунд Герберштейн и Андрей Курбский свидетельствуют о значительном влиянии Софьи и ее греко-итальянского окружения на Ивана III. Московские летописцы даже приписывают Софье внушение мысли окончательно порвать с Большой Орды[408]. Один из греков из ее свиты так слился с новой родиной, что удостоился быть здесь причислен к лику святых. Это был князь Константин, родом из Мангуп-Кале в Крыму (в монашестве Касьян Учемский или Мангупский). Он принял постриг в Ферапонтовом монастыре, а в 1490 г. основал под Угличем скит, где жил под именем инока Касьяна. Его обитель существовала до конца XVIII в.[409]

Византийцы, прибывшие с Софьей, принесли на Русь идею «византийского наследства». Впрочем москвитяне истолковали ее весьма отлично как от монахов-исихастов, подобных Касьяну Учемскому, так и от светского придворного греческого окружения Ивана III. Последнее, как и Павел II и Сикст IV, надеялись, что брак Софьи побудит Россию к началу активных действий против турок, что станет «мостом» и к церковному согласию. Но ни того, ни другого не случилось. Софья быстро сориентировалась в Москве и заявила о себе как о ревностной православной.

Внесло ли равнодушие России решающий вклад в разрушение глобального «цивилизационно-конфессионального» проекта Ватикана по созданию единого фронта христианских держав против османской экспансии? Конечно нет, ибо «обрушение» данного проекта началось давно и вовсе не в Москве.

Западный мир, за исключением Венгрии, Венеции и Генуи, сразу был настроен холодно к этой затее. Быть может, окажись удачным крестовый поход, провозглашенный Папой Евгением V в 1440 г. вскоре после принятия Флорентийской унии, ситуация изменилась бы. Но в 1444 г. армия крестоносцев, состоявшая в основном из венгров, имела мало шансов на успех. Только миролюбие султана Мурада II, уставшего от власти и собиравшегося оставить трон своему единственному двенадцатилетнему сыну Мехмеду (будущему завоевателю Константинополя), привело к заключению мирного договора. Это было неправильно истолковано папским легатом кардиналом Чезарини, и он принудил предводителя крестоносцев трансильванца Яноша Хуньяди напасть на османов. В итоге недалеко от Варны крестоносцы были разгромлены. Позиции Венгрии, чьи войска уже долго являлись главной силой, сдерживающий турок в Европе, резко ухудшились. Сын Яноша Хуаньди, венгерский король Матиаш Корвин, ясно понимал, что Венгрии одной не сдержать турок. Он стал ратовать за создание во главе с Венгрией Дунайской конфедерации стран Центральной Европы. Но это не только не приблизило объединение антитурецких сил, а скорее усугубило разлад, т.к. вызвало конкуренцию с Габсбургами, которые тоже претендовали на роль объединителей Центральной Европы. Не прочь увидеть себя во главе процесса были и польско-литовские Ягеллоны, что выражалось в попытке династии утвердить своих представителей на чешском и венгерском престолах. Внутри Венгрии магнаты тяготились централизаторскими усилиями Корвина. Им казалась очень дорогой его наёмная армии, где служило много иностранцев. Еще при жизни Корвина в конце 1480-х они начали торг с возможными кандидатами на венгерский трон Ягеллонами и Габсбургами. Шансы были больше у того, кто даст больше прав знати. Им оказался сын польского короля Владислав Казимирович. Учитывая все это, наивно было бы думать, что включение в эту центрально-европейскую «склоку» еще одного игрока в лице России способствовало бы остановке османской экспансии на Венгрию.

Турция в конце XV- начале XVI в. не несла непосредственной угрозы русским рубежам, а посему Иван III поспешил наладить с султаном при крымском посредничестве добрососедство и «братство». Что же касается «византийского наследства», то его государь всея Руси предпочел истолковать не прямолинейно в военно-политическом плане, а придать ему сакральный идеологический смысл. Тем более что его держава нуждалась в некой новой русской идее, способной сплотить народ вокруг интересов государственной и церковной властей. Иван III склонен был видеть «византийское наследство» в переносе на «семь московских холмов» вселенских амбиций Византийской империи как центра истинного христианского (читай – православного) мира.