Записки о большевистской революции - январь 1918 3 страница

Кто может это отрицать?

Даже в военной области, — союзникам это было прекрасно известно, — никакое русское правительство, каким бы оно ни было, не смогло бы возродить в одиночку армию, разложенную тремя годами царской войны и десятью месяцами революции, и они решительно шли на помощь России. Франция, если говорить только о ней, направила значительную миссию, численность которой предполагалось быстро увеличить, чтобы справиться с задачей того же порядка, как и та, которую успешно осуществил генерал Бертело в Румынии.

При Керенском этой миссии не удалось сделать ничего.

Теперь, похоже, никто не хочет, чтобы она попыталась сделать хоть что-то. Тем самым большевиков обрекают на смерть или на мир. Никто не может это отрицать.

Но этот мир, повторяю вновь, будет настоящим. Русские массы, вырвавшись из войны, не захотят больше по собственной воле рухнуть в эту страшную пропасть. И я не знаю, какой гражданский или военный деятель был бы в состоянии их к этому принудить.

Допуская даже скорое падение большевиков, — а я считаю, что большевики, наоборот, на какое-то время по крайней мере, благодаря миру укрепятся, — те, кто сменят их, даже, если бы они к этому стремились, — и я не думаю, чтобы они этого искренне хотели, — не возобновят войну на следующий же день.

Единственное, таким образом, что союзники должны сделать, это не ждать, скрестив руки, чтобы попытаться затем совершить чудо и толкнуть Россию в новую войну, а остановить заключение мира.

Единственный способ для этого — помочь большевикам. Может быть, времени уже не осталось. Но стоит, по крайней мере, попытаться. Эта попытка была бы бесконечно почетной для Антанты. Даже если она сорвется, она обеспечила бы нам признательность России. Сегодня русские из всех партий, — кстати, очень легко забывающие про собственную громадную ответственность, но сравнивающие наши колебания, наше безволие с дальновидностью, последовательностью, сильной волей немцев, — выносят нам самые неприятные приговоры. Они считают нас людьми симпатичными, но совершенно неспособными ни хотеть чего-либо, ни действовать.

«Будьте с нами!» — говорят большевики.

«Будьте против большевиков!» — кричат их противники.

Я же говорю: «Решимся!» Я повторяю это три месяца, прибавляя: «Быть против большевиков — это быть с несколькими недовольными политиками, корыстолюбивыми, враждующими между собой, неспособными объединиться на правительственной программе, непризнанными, кстати, народными массами, что бы там ни думали наши представители, которые не смогли и не захотели увидеть то, что является политической правдой в этой стране с 25 октября и даже много раньше. Быть против большевиков, таким образом, быть ни с кем. Сегодня быть с большевиками — это быть с громадной частью русского народа».

 

 

Петроград. 30 янв. (12 февр.)

Дорогой друг,

Неожиданный финал. Троцкий не подписывает мир, но заявляет, что состояние войны между Центральными империями и Россией прекращено. Накануне своего отъезда в Брест он дал мне понять, что такое фантастическое завершение переговоров возможно. Я не верил этому, и все еще этому не верю. Так высоко парить в своих идеалистических представлениях, подняться выше самых головокружительных вершин социализма, пытаться разом, дерзко и внезапно совместить практику и теорию толстовского учения о непротивлении злу насилием, надеяться, наконец, что Гофманы, Кюльманы и Гинденбурги тут же вдруг растрогаются от такого благодеяния и по-отечески потреплют грубую щеку мужика, которую им с простодушной доверчивостью подставляют большевики, — какое безумие и насколько опасное безумие!

Я и не думаю шутить! Те, кто знают Россию, кто знают ту жажду абсолюта, которая терзает настоящих русских, абсолюта во всем, в хорошем и в плохом, жажду абсолютной доброты, абсолютной красоты, абсолютной истины; те, кто, как я, видели, как стала воплощаться в жизнь прекрасная мечта, от власти которой трудно и медленно освобождаются Троцкий и Ленин, те, кто знают, сколько скрыто в этих русских душах морального величия, с каким энтузиазмом они стараются создать реальность будущего из химеры настоящего, те единственно достойные видеть, единственно способные понять великие события, происходящие на наших глазах, — те не могут смеяться. В этом уникальном жесте, в котором большинство союзников видят лишь отвратительное лицемерие, скрывающее очевидный сговор с противником, в котором самые доброжелательные отмечают подозрительную наивность, я вижу еще одно проявление той необыкновенной веры в силу идеи, идеи-формы, веру в неизбежность высшей нравственности, к которой должно в скором времени прийти человечество.

Я не раз замечал, что люди, подобные Троцкому, обладают страшной силой самовнушения.

Троцкий убежден, я в этом уверен, что своим заявлением выбьет ружья из рук противника, что ни один рабочий, ни один немец не поднимет штык против своих советских братьев, которые так благородно поставили ему свою беззащитную грудь.

Смольный бурлит. Одни в восторге, другие в оцепенении. Кое-кто плачет, это разумные люди. Они, как и я, понимают, что этот жест слишком романтичен, слишком чист, что он превосходит понимание пангерманистов, что в Германии раздается громовой хохот, что завтра ее полки с еще большей готовностью возобновят наступление благодаря приятной перспективе легких и богатых завоеваний.

По крайней мере, мир не подписан. Россия выигрывает тем самым несколько дней и несколько недель. Воспользуемся ли мы этой неожиданной отсрочкой и предложим, наконец, дружескую и немедленную помощь, от которой большевики не могут отказаться?

Записки о большевистской революции - февраль 1918

Петроград. 19 февр.

Дорогой друг,

Совет Народных Комиссаров направил минувшей ночью германскому правительству радиограмму с протестом против наступления и с заявлением о готовности подписать мир на условиях, выдвинутых в Брест-Литовске. Большинство лидеров, с которыми я не терял связи в эти последние дни, как и я, в отчаянии от этого решения, к которому, однако, поступающие с часу на час тревожные известия должны были нас подготовить. Несмотря ни на что, я все еще призываю их к сопротивлению, к войне не на жизнь, а на смерть. К партизанской войне, к организации новой армии на основах и принципах, выработанных веками военного опыта, без которых невозможно создать настоящую армию. Сколько раз случалось мне говорить и убеждать марксистов, к которым я обращался, что социализм — это триумф техники, культ компетентности, что нужно было не выгонять, а любой ценой привлекать специалистов, — держать под контролем, чтобы они не саботировали Советы, — как в военной, так и в экономической областях. Тяжелый урок фактов, кстати, принес свои плоды. Троцкий и Ленин признали ошибки, допущенные некомпетентными гуманитариями. Мы вместе говорили о восстановлении крепкой армии, состоящей из профессиональных командиров и дисциплинированных солдат. Известно, с какой тщетной настойчивостью большевики обращались к нам за помощью в этой области. Был готов план. Предполагалось отступить, перерезать пути сообщения, взорвать склады боеприпасов, сжечь продовольственные склады и деревни, создать между нынешней линией фронта и центром России громадную пустыню. При этих мерах предосторожности Россия защищенная зимой, распутицей, необъятностью своей территории, не может быть побеждена. Троцкий признал, что в случае необходимости придется оставить Петроград, Москву и сформировать маневренную армию на восточных границах. Но вчера вечером русские военные нарисовали ситуацию в таких черных тонах, что совнарком признал ситуацию безнадежной, и это определило поражение, которое было признано сегодня утром. Я все же не отказываюсь от борьбы.

 

20 февр.

Дорогой друг,

Долгий разговор с Троцким. Неожиданное решение, принятое большевиками, подобное несуразному и страшному банкротству, будет использовано против них. Моральное банкротство, ведущее к банкротству политическому и к падению. Чувствую, что Троцкий и многие другие потрясены. Решаюсь на крайний шаг. Этим растерянным людям, которые уступают позиции главным образом потому, что русские генералы (жаждущие вернуть себе с помощью немцев свои доходы и привилегии) твердят им, что они должны уступить, я предложил помощь союзников, ту самую помощь, которую они тщетно запрашивают уже три месяца, в которой Антанта им постоянно отказывала и без которой, как я и говорил, они были обречены на мир. В первую очередь помощь нашей миссии в России: 40 штабных офицеров, 40 войсковых офицеров, 300 человек, которые могли бы непосредственно выполнить крайне необходимые подрывные работы, а затем стать инструкторами в учебных лагерях и техническими советниками в передовых частях. Генерал Ниссель — один из наших самых блестящих генералов. Кроме того, миссия Вертело, располагающая несколькими сотнями офицеров, которых вскоре высвободит румыно-германский мир, могла бы содействовать реорганизации русской армии. Напоминаю Троцкому, насколько такие боевые качества французского солдата, как дерзость, находчивость, будут ценны в партизанской войне, с которой решено начать, Франция, после того как ее «подтолкнет» миссия, пошлет необходимые вооружение и специалистов. За ней последуют другие союзники. Помощь будет оказываться без политических или экономических условий. Большевики станут для нас оружием против немецкого империализма. Мы будем для них оружием против Германии, смертельного врага революции и защитницы капитализма и буржуазного порядка (прокламация Леопольда Баварского¹¹²). Вместе с тем я отвергаю довод Троцкого, опасающегося за французских офицеров, которые окажутся среди пострадавших из-за них красногвардейцев. Предложение ему, очевидно, нравится. Оно соответствует его политике. Вот уже три месяца он просит помощи. Но предложение исходит лично от меня, оно сделано в частном порядке. Троцкий просит меня, чтобы в этом же смысле высказался посол. Я заверяю его, что завтра у меня будет ответ. Итак, мы с Троцким поняли друг друга. Я был в этом уверен. Это главное, но нужно скорее действовать, немцы быстро наступают. С другой стороны, французская миссия эшелон за эшелоном отправляется к порту отправки. Если завтра я предложу Троцкому лишь скелет миссии, он, без сомнения, сочтет, что оказанная in extremis помощь не компенсирует психологический риск и политические неудобства нового союза с империалистами Антанты. К несчастью, у меня нет желания знать, почему присутствие военной миссии, похоже, стесняет некоторые личные амбиции: интриги заставляют эвакуировать ее во Францию тем скорее, чем яснее сегодня, что она может быть использована здесь.

 

Петроград. 21 февр

Дорогой друг,

Чтобы не возбуждать негодования начальства, я не говорил ему, что взял на себя дерзкую инициативу предложить Троцкому содействие со стороны военной миссии. Наоборот, отмечаю, что это он вновь запросил помощь. Посол, наконец, стал осознавать, — лучше поздно, чем никогда, — значение, сиюминутное и будущее, участия в русском сопротивлении; да, это сопротивление может потерпеть поражение, но оно в той же степени может отдалить Россию от сепаратного мира. Жаль, что мы ждали до последнего часа, прежде чем прийти на помощь загнанному зверю. Как я и предполагал, вызывает недовольство пункт об отсутствии условий. Хотелось бы иметь политические и экономические гарантии. Я призываю согласиться, что все, что можно требовать от большевиков, — это боевые действия против немцев. По моей просьбе и в моем присутствии посол связывается по телефону с Троцким: «В вашем сопротивлении Германии вы можете рассчитывать на военную и финансовую поддержку Франции». Посол произнес эти слова грозным голосом. Это очень хорошие слова, замечательно многообещающие. Посмотрим, настроены ли наши представители перейти от слов к делам. Их вчерашняя враждебность и долгое противодействие, их сегодняшняя нерешительность не вызывают у меня доверия.

 

Петроград. 23 февр.

Дорогой друг,

Хороший день. Я счастлив, счастлив! Франция никогда не узнает, чем она мне обязана, или, если выразить ту же мысль скромнее и более научно, чем она обязана случаю, который в какой-то психологический момент привел меня в Петроград, обстоятельствам, которые переводом стрелки направили меня по пути к этой буре, доброму гению, который дал мне понять чуть раньше других, что нужно делать. За три месяца я сумел — вернее сумел бы — сделать в России больше полезного, чем все союзнические представители, вместе взятые. Правда, они ничего и не делали. И я говорю о позитивном усилии. Да простится мне этот панегирик, я брежу.

Целый или почти целый день у Троцкого. Сначала утром он сообщает мне, что Совет Народных Комиссаров принял принцип обращения к французской миссии, иначе говоря, к союзникам. Кажется, это ничто. Это невероятно много. Вспомним, что три месяца Ленин и Троцкий тщетно просили нашей помощи, тогда, когда она могла быть действительно эффективной и когда мы располагали двумя необходимыми вещами: временем и пространством. Сегодня часы сочтены, и немцы быстро уменьшают расстояние, которое отделяло их от Петрограда. Условия, таким образом, средние. Но грозящие стать серьезными, чтобы сотрудничество оказалось практически приемлемым для Советов.

Троцкий запрашивает у генерала Нисселя оценку того, что может быть сделано для организации сопротивления и в какой именно степени миссия способна немедленно приступить к этому делу. Днем приношу ему записку, составленную генералом, которого надеюсь в скором времени убедить в необходимости встретиться с Троцким. Уверен, что эти два столь разных человека сумеют взаимно оценить друг друга и проникнуться уважением, необходимым для серьезного сотрудничества.

Через две недели, то есть до подписания новых переговоров или, по крайней мере, до ратификации мира, мы оценим состояние русской армии, поставленной на ноги с нашей помощью. Мне кажется, что если мы проявим расторопность и энергичность, которые необходимо проявить в эти критические часы, мы уже будем иметь то немногое, чего должно хватить, чтобы на несколько месяцев помешать существенному продвижению немцев. Во всяком случае, если большевики почувствуют, что мы серьезно и с добрыми намерениями помогаем им, они вновь обретут доверие к нам и будут воевать. Начиная с сегодняшнего дня судьба России зависит главным образом от нас.

 

Петроград. 23 февр.

Дорогой друг,

Большевики весьма мало верят в искренность и значительность усилий, которые французская военная миссия собирается проявить по отношению к ним. Можно ли их за это упрекать? Мы так долго отказывались предоставить им наше содействие, о котором речь зашла еще в ноябре и которое еще могло быть решающим в декабре и январе. Многие колеблются, принимать ли эту помощь, которую мы предлагаем им без энтузиазма и в последнюю минуту, когда, кажется, уже слишком поздно реорганизовывать армию. Как тех нескольких сот человек, составляющих французскую миссию, хватит, чтобы остановить, существенно затормозить головокружительное наступление противника? Сколько недель и месяцев пройдет, пока Франция и Англия, если даже допустить, что они искренне намерены сотрудничать, переправят те несколько полков, которые могут помочь русским частям удержать пути сообщения, и тех советников, которые необходимы для эффективного проведения военной реорганизации. Не случится ли, что до того, как эта работа принесет свои результаты, немцы продвинутся на русской территории достаточно далеко, чтобы свергнуть правительство Советов? И какие гарантии есть у большевиков в том, что, если они возобновят военные действия, союзники не станут по-прежнему вести антибольшевистскую деятельность?

Г-н Нуланс устно обещал военную поддержку со стороны Франции, но он не обещал поддержку и даже просто политический нейтралитет. Отказываются ли союзники содействовать усилиям меньшевиков, правых эсеров, реакционеров, которые, не колеблясь, воткнут нож в спину большевикам, когда те бросят все свои силы на борьбу с внешним врагом? Что ответить на доводы той части большевиков, которые отмечают, что в течение трех месяцев мы, не переставая, поддерживали и поощряли их противников?

«Скажите им, — ответил мне г. Нуланс, — что я возмущен тем, что они сомневаются в моей лояльности!»

Господин Нуланс произнес это с трогательной интонацией убежденности. Как коротка память! — ибо я уверен, что он говорил это искренне. Я поостерегусь повторять эти наивные слова большевикам. Те рассмеются мне в лицо. Им не составит никакого труда продемонстрировать мне, какую антибольшевистскую работу осуществляли наши представители в Петрограде, Москве, по всей России. Они напомнят г. Нулансу, какую безумную национальную политику проводили Франция и Англия. Напомнят об их официальных заявлениях в Финляндии, на Украине, в Сибири, на Дону, и т. Д., делаемых отнюдь не для того, чтобы укрепить федеральную связь, чтобы создать то, что необходимо — единую и неделимую Россию, но делаемых для того, чтобы отделить различные части России от центральной власти, подогреть их смертельно опасные сепаратные настроения, направить их военные усилия не против внешнего врага, против австро-немцев, но против внутреннего, против большевиков.

Нет, лучше я не буду пытаться оправдывать г. Нуланса и союзническую дипломатию за то, что они развернули эту сверхъестественную работу по расколу и разрезанию на искусственные регионы огромной России. Оправдывать — значит лишь усугублять их ошибки.

Да, поистине гениальная концепция, если согласно ей уже отдали Украину Австрии, подталкивают буржуазную Финляндию к Германии и Швеции; можно ожидать и других не менее благоприятных для наших противников результатов. Это может стоить нам не меньше, чем Брестский мир. Если бы мы на Украине не были на стороне украинской буржуазии, поощряя, морально по крайней мере, ее выступления против большевиков, Украина была бы еще российской, и ее правительство не начало бы сепаратных переговоров. Она бы участвовала в общих австро-германских переговорах как неотъемлемая часть Российской Федеративной Республики. Сепаратный мир между Украиной и Германией — это Россия, отрезанная от своего хлеба, от своей руды, своего угля, своих промышленных центров. Это мир, которого очень трудно избежать. И это мир, еще более необходимый для изолированной и окруженной Румынии.

В посольстве начинают отдавать себе отчет в последствиях этой ошибки. Я предупреждал о них с первых же дней. Теперь они стремятся избежать ответственности. Не получится. К этой теме вернемся чуть позже.

Тем не менее еще возможно исправить кое-какие последствия этой политической ошибки, «более непростительной, чем преступление», сказал бы дипломат талейрановской школы.

Во-первых, не допустить русско-германского мира. Для этого нужно помогать, да что я говорю — толкать вести за собой обескураженных большевиков своими срочными и решительными действиями.

«Но они демонстрируют нам свою не очень-то пылкую симпатию», — протестует посол.

Почему же большевики после всего того, что мы сделали против них, должны проявлять симпатию к союзникам? Это мы должны завоевать ее своей благонамеренностью и доброй волей. Не будем больше, воротя нос, демонстрируя по всякому поводу исключительную обидчивость, которая неуместна в переживаемый нами период, дожидаться, пока они первыми придут к нам. Пойдем к ним навстречу. Поднимем их нашим энтузиазмом. Возвратим им веру в самих себя и в нас. Оживим затухающий в них огонь. Будем французами, достойными Франции!

Записки о большевистской революции - март 1918

Петроград. 1 марта

Дорогой друг,

Внезапный отъезд послов Англии, Франции, Италии, Бельгии, и т. д. выставил их на осмеяние. Кто в ответе за это? Дестре за два часа до отъезда утверждал, что он подчиняется решению об отъезде, о своевременности которого с ним даже не советовались и все негативные последствия которого он понимает.

Русско-германский мир еще не ратифицирован. Немцы уже несколько дней вперед не продвигаются и находятся в 200 километрах от Петрограда. Я подтолкнул большевиков на защиту Петрограда. Я обещал им, что они могут в принципе располагать французской миссией. Я убедил их, что они смогут оказать сопротивление и что оно задержит на несколько недель вступление немцев в Петроград. И именно в тот момент, когда правительство Советов, приняв наши предложения и шире поняв свои собственные интересы, на деле начинает организацию военных действий, подготовив уничтожение коммуникаций и направив новые части на оборону Пскова, Нарвы и т. д. представители союзников упархивают из Петрограда под предлогом, что в городе небезопасно. «Кого они обманывают? — спрашивает меня Троцкий и добавляет: — Впрочем, счастливого пути этим господам; дипломаты уехали — мы, наконец, сможем заняться самой лучшей дипломатией». Я почти согласен с ним; хочется все же пожелать, чтобы Запад прислал людей, более способных понимать и действовать, чем те, которые тихо исчезают, оставляя один на один с их трудностями колонии своих сограждан в России.

Но далеко ли уедут наши послы? Я предупреждал Нуланса, Дестре, и т. д., что финские белогвардейцы снабжаются оружием и командирами из Германии. Пропустят ли они дипломатический поезд? Сильно сомневаюсь. И если они воспротивятся проезду, придется рассматривать три гипотезы, в равной степени щепетильные для достоинства наших представителей: либо послы будут взяты в плен, либо их поезд будет задержан в Финляндии, либо они соблаговолят вернуться в Петроград. В любом случае они станут посмешищем.

 

Петроград. 2 марта

Дорогой друг,

Чтобы открыть эру дипломатии без дипломатов, Троцкий и Ленин предложили мне вчера поехать в Вологду и проинформировать посла Соединенных Штатов о том, что опасность японской интервенции в Сибири может создать трудности для союзников, и спросить у него, во-первых, согласно ли его правительство с правительством Японии, и, во-вторых, если не согласно, что он рассчитывает сделать, чтобы помешать этой акции, очевидно, враждебной по отношению к России и идущей вразрез с союзническими интересами. Я уже сообщал со слов Троцкого об отчетливо германофильской позиции, занимаемой с некоторых пор официальной японской прессой.

Не собирается ли «дальневосточная Германия», столь же коварная и столь же чудовищно империалистическая, как и европейская, воспользоваться разрухой в России, угрожающим положением союзников, чтобы удовлетворить свои безмерные аппетиты в Сибири? Война невероятно усилила ее военную и экономическую мощь. Она, без сомнения, чувствует себя достаточно сильной, чтобы навязать союзникам свою политику, поскольку, как я представляю, неблаговидный предлог о необходимости охранять склады во Владивостоке и восстановить порядок в Восточной Сибири не может обмануть ни Лондон, ни Париж и не оправдывает высадку значительных сил, о которой уже говорят. Можно уже не опасаться всерьез быстрого и мощного наступления немцев на Сибирь.

Очевидно, что японцы преследуют лишь сугубо эгоистические цели. Им нужны колониальные земли. Им нужно зерно, рис, чтобы кормить население метрополии, все более занятое в промышленности. Им нужна руда и уголь. Все это они без труда найдут в Сибири, и момент выбран как нельзя подходящий. Не решат ли союзники уступить и закрыть на все глаза под тем предлогом, что нужно уметь принимать то, чему нельзя помешать, и что, если мы не дадим своего согласия, японцы пойдут на предательство и перейдут на сторону Германии? Такая покорность позволила бы Японии, при молчаливом согласии американцев, установить свое господство в Тихом океане.

Если мы недостаточно сильны, чтобы пресечь подобные амбиции, не можем ли мы, по крайней мере, попытаться удовлетворить их лишь в строго ограниченных рамках, и главное, не должны ли мы сделать все, чтобы этот отказ от наших очевиднейших интересов имел свою положительную сторону? Не можем ли мы, наконец, добиться от Японии действенного участия в войне против Германии?

Я почти уверен, что в нужный момент смогу убедить Ленина и Троцкого пойти на разумную уступку в пользу Японии части сибирской территории, если Япония вместе с другими союзниками незамедлительно окажет России необходимую ей военную помощь, для которой она расположена лучше других. Повторяю и буду повторять: правительство Советов, даже если оно ратифицирует Брест-Литовский мир, полно решимости разорвать этот кабальный договор, условия которого неприемлемы и невыполнимы. Оно начнет действовать при первой же возможности, как только будет иметь в распоряжении армию, реорганизованную, как я уже указывал не раз, на традиционных основах: дисциплина войск, компетентность кадров, возвращение старых офицеров и т. д.

Это трудное дело большевики осуществят только с технической помощью союзников. Речь идет, разумеется, не о той помощи, которую способны оказать несколько французских офицеров (миссия выделяет их, кстати, неохотно), но о серьезной и разносторонней помощи. Твержу это три месяца. Если бы мой призыв был услышан раньше, Брестский мир, которого Троцкий не хотел ни за что и с которым Ленин смирился лишь потому, что не мог временно с ним не смириться, не был бы подписан. Решимся ли мы, наконец, это понять и действовать?

 

Петроград. 3 марта

Дорогой друг,

Генерал Ниссель был поставлен в тупик сообщением о том, какую дипломатическую миссию доверили мне Ленин и Троцкий. Однако он решает, что она нужна, важна и что, с одной стороны, действовать нужно быстро, а с другой — необходимо на деле доказывать нашу добрую волю к сотрудничеству. Мы должны любыми мерами поддерживать осуществление большевиками политики военной реорганизации и их все более явное намерение сотрудничать с союзниками. Нам также необходимо их согласие, чтобы провести безопасную и быструю эвакуацию в Мурманск. Таким образом, решено, что я поеду в Вологду в качестве неофициального частного лица. Мне выделен специальный состав. Пользуясь случаем, беру с собой несколько французов, в том числе Шарля Дюма, который едет в Москву. Как я и предполагал, позиция, занятая им в его единственном разговоре с Троцким, закрыла для него все двери в Смольном. При первой же возможности попытаюсь ему помочь. Пока же он может проделать полезную работу вмести с Пети среди меньшевиков. Не знаю, почему Дюма на меня сердит. Действительно, ведь не по моей вине у него так неудачно сложились отношения с Троцким.

 

Петроград. 7 марта

Дорогой друг,

Мой визит в Вологду был плодотворным. Большевики довольны его результатами. Я добровольно перевыполнил намеченную для меня программу. За две продолжительные беседы я, надеюсь, почти убедил американского посла¹¹³, почтенного старца, немного медленного ума и заметно утомленного жизнью, которую он ведет на вокзале в Вологде в дипломатическом вагоне. Вкратце вот чего я добился:

1. Японская интервенция в Сибири должна быть замедлена, ограничена и должна потерять какой бы то ни было антирусский характер. Одновременно американцы своими действиями должны поддержать Россию и защитить общие интересы Антанты. Советник посольства был направлен вчера в Вашингтон с заездом в Токио.

2. Соединенные Штаты будут сотрудничать в деле организации сопротивления Германии, подготавливаемого большевиками, помогая продовольствием, направив офицеров-инструкторов и, может быть, несколько дивизий. Значительная группа специалистов-железнодорожников (350 инженеров и мастеров), которая уже несколько недель находится во Владивостоке и в Японии, будет по возможности быстрее передана в распоряжение большевикам для работ по реорганизации транспорта, на сегодня главнейшей из всех проблем.

3. Американское правительство должно официально протянуть руку русскому народу, по крайней мере, фактически признать правительство Советов.

Я по-прежнему, что бы там ни думали, не строю чрезмерных иллюзий на этот счет. Положение почти безнадежное, но если союзники сумеют быстро и основательно встать на путь сотрудничества, еще можно будет во что-то верить.

Будет или не будет ратифицирован мир Съездом Советов, который соберется в Москве 12 марта, сопротивление Центральным империям организуется, но со своими собственными силами, вернее со своими собственными слабостями, большевики не могут ничего.

Мы можем послать им специалистов:

1. Чтобы подготовить по всему фронту, от Белого моря до Черного, оборону и уничтожение коммуникаций.

Если эта работа будет начата без опоздания, продвижение немцев будет остановлено, по крайней мере, приостановлено до конца распутицы, то есть до мая.

2. Чтобы эвакуировать или уничтожить, поскольку эвакуация из-за положения на транспорте может быть лишь частичной, склады продовольствия и боеприпасов, которые находятся в прифронтовых районах (!).

3. Чтобы эвакуировать те запасы, которые, находясь сейчас в крупных центрах (включая Петроград и Москву) под угрозой возможного наступления противника, могут быть в случае эвакуации использованы при реорганизации русской армии, и уничтожить те запасы, которые в противном случае могут быть использованы противником.

Последний осмотр, производившийся в эти недели, показал, — чего ни большевики, ни мы не могли предполагать, — что во всех этих центрах еще имеются невероятные запасы оружия, а также продуктов питания, фабричных товаров, тканей, одежды, хлопка, льна, металла, смазочных материалов и т. д., и т. д. Все это пряталось промышленниками и спекулянтами-перекупщиками. В первую очередь важно эвакуировать запасы оружия; если немцы возьмут Петроград, Москву и двинутся, как можно предположить, к Донецку, у России не останется ни одного центра, способного производить оружие и боеприпасы. Ей придется в таком случае рассчитывать только на архангельские резервы, крайне скудные, и владивостокские — очень значительные, но которые будет почти невозможно вывезти в Россию вовремя и в необходимых количествах, поскольку провозоспособность транссибирской линии — не более нескольких десятков вагонов в день.